Страница 1 из 21

Челобитные Овдокима Бурунова

Бару Михаил Борисович

Михаил Бару

Письма русского путешественника

Михаил Бару

Челобитные Овдокима Бурунова

Новое литературное обозрение

Москва

2023

УДК 821.161.11

ББК 84(2Рос=411.2)6

Б24

Михаил Бару

Челобитные Овдокима Бурунова / Михаил Бару. – М.: Новое литературное обозрение, 2023. – (Серия «Письма русского путешественника»).

От Вельска и Пудожа до Яранска и Уржума… Третья книга очерков Михаила Бару посвящена местам, в которых вряд ли окажется путешественник, охочий до известных достопримечательностей и популярных направлений. Однако у каждого из этих городов, словно у людей, своя неповторимая биография и свой уникальный характер. Крутые и трагические повороты российской истории здесь перемежаются забавными курьезами, частные судьбы сплетаются с общественными, а горе соседствует с надеждой. Описывая их с тонкой иронией и одновременно с нежностью, Бару помогает разглядеть в истории провинциальных городов что-то очень важное и для самих их жителей и для тех, кто никогда в этих местах не бывал. Михаил Бару – поэт, прозаик, переводчик, инженер-химик, автор книг «Непечатные пряники» и «Скатерть английской королевы», вышедших в издательстве «Новое литературное обозрение».

В оформлении обложки использовано фото автора.

ISBN 978-5-4448-2344-3

ПРЕДИСЛОВИЕ

Взявшись за предисловие к третьему тому сочинений Михаила Бару («Челобитные Овдокима Бурунова») в издательстве «Новое литературное обозрение», принял эстафету у Анны Сафроновой, узаконившей в предисловии к первому тому («Непечатные пряники») особые права журнала «Волга» на этого писателя, с чем я безусловно согласен и повторять не стану.

Хочу же задаться вопросом без ответа: что подвигло ученого-химика в немолодые уже года не к поэзии, при всем законном успехе его стихов, как давно с удивлением подмечено, и очень русских хайку – поэтические наклонности овладевают людьми по черт его знает каким загадочным причинам. Нет, достойны редкого удивления не увлеченность (насколько же противное слово), не стремление (еще гаже), не пристрастие даже, хотя это и точнее, – к социально-урбанистическому чисто российскому феномену, который в СССР назывался и этим словом исчерпывающе объяснялся – РАЙЦЕНТР. В советской жизни и, соответственно, советской литературе было два центра притяжения – город и село (не знаю, что вперед). Причем город – большой, лучше огромный, лучше столица, а село дальнее, лучше сибирское, во всяком случае, окраинное, удаленное от администраций, сосредоточенное на своих колхозных делах. Районный центр в это распределение не попадал.

И вот в наши дни явился Бару с его редкой, труднообъяснимой приверженностью к тому, позволю себе сказать, градскому сословию, какое широко разбросано по нашей пространной Отчизне: райцентры, бывшие некогда уездными городами, не успевшие стать промышленными, зато сохранившие исторический облик, да во многом и нравы. Хорошо знаю, что там жизнь во всех отношениях экономически тяжелее, чем где бы то ни было, и тем неожиданнее там люди.

В своих уездных историях и летописях писатель, кроме кропотливо освоенного местного исторического материала и личных впечатлений, щедро дает волю своей ироничной фантазии, проявляя редкую разнообразием историческую мечтательность. И при этом не забывая тянуть из прошлого ниточки в сегодня, как в сюжете со скопинским Мавроди.

Я пытался найти аналогию Бару, и ничего не получилось. Были и, слава богу, еще встречаются, краеведы-энтузиасты, преодолевающие чиновничьи барьеры по сохранению значимых следов прошлого, только… только если относится к их городу.

Искал в недавнем прошлом, где бывали писатели, но только… тоже, что и краеведы, пишущие о своем: Бажов, Писахов…

Михаил же Бару словно принял обет – посетить, изучить и рассказать о находящихся за пределами привычной видимости местечках, которые, как и вся страна, на все лады тиранились сменой режимов, сочетали приверженность к видимости законов с полным их несоблюдением, ненависть к любому самомыслию, малейшей личной независимости. Но странное дело, при том что речь о бесконечных междоусобицах, сварах, доносах, на которые так щедра российская история, чтение не тяжелит, не удручает, не безнадежит. Мне кажется очень важным, что Бару больше чем доверяет своему читателю – он приглашает его в соучастники творения текста. Он верит в безусловность союза с читателем не только в политике, но и в собственной поэтике, делясь с ним то и дело своими находками, зная, что читатель сразу в чтении это оценил.

Вот имена городов, о которых рассказал писатель: Вельск, Шенкурск, Уржум, Яранск, Пудож, Лальск, Болхов, Кувшиново (Каменск), Галич, Семенов, Балахна, Пестяки, Фряново, Осташков, Берново, Старица, Торопец, Зубцов, Ветлуга, Красные Баки, Грязовец, Данилов, Лукоянов, Ардатов, Лысково, Сергач, Спасск-Рязанский, Скопин, Пронск, Михайлов, Котельнич, Кадом, Елатьма, Заволжск, Шацк. Побывать мне довелось только в вятском Яранске с отцом, который там учился, и еще имел понятие о рязанском Скопине из чеховских отчетов о шумном уголовном процессе, и еще однажды привлек Ардатов в газетной полемике о прототипе Арбатова в «Золотом теленке».

Какие-то в силу обстоятельств известны более, какие-то возникли чуть не из небытия, общее, по Бару, – люди этих городов, и я предположу, что причина его привязанности к подобным местам именно в них. Ниже в авторском предисловии прочитаете:

Если бы я умел писать романы, то написал бы роман об этих оставшихся в провинции людях. И вообще. Лучше было бы родиться через эти самые двести лет и быть археологом, а не смотреть на все это сейчас. Это очевидцу больно смотреть, а археологу уже не больно, но любопытно. С третьей стороны, есть шанс, что через двести лет или даже через сто эти очерки о городках, которые вы сейчас держите в руках и никак не решите – то ли читать, то ли отложить в сторону, археологи возьмут с собой на раскопки, чтобы читать их у костра, прежде чем пить водку и петь «Милая моя, солнышко лесное».

Этот характерный для Бару пассаж совмещает реальный взгляд на реальный историзм жизни с комическим штрихом, снимающим мнимую серьезность, так безнадежно погубившую нашу культуру.

В 2020 году я писал о поразившей тогда меня книге «Мещанское гнездо»: «Страницы Михаила Бару не хочу покидать, хочу сам читать и другим давать». А теперь завидую читателям «Челобитных Овдокима Бурунова», которым только предстоит открыть эту русскую прозу наивысшего качества как знак того, что литература все-таки жива.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

За полтора десятка лет путешествий по нашей провинции насмотрелся я всякого. Живых городков, если исключить Московскую область, видел мало. Гораздо больше полуживых и еще больше полумертвых. Полуживые – это те, в которых еще есть остатки производства или производство умерло, но не так давно, и еще не все поняли, что это навсегда. Есть ряд почти живых, которые с трудом, но все же держатся за счет приезжающих время от времени туристов или дачников, или какой-нибудь лесопилки, или сыроварни, или санатория, или даже тюрьмы. Остальные – полумертвые или совсем мертвые. Там нет ни производства, ни туризма. Там живут родители, жены и дети тех, кто уехал на заработки в большие города. Там они их ждут. Некоторых напрасно. Таких городков я видел около сотни, не меньше. Думается мне, что та русская провинция, которую мы воображали себе по рассказам Чехова, Паустовского, Распутина, умирает… Нет, так не пойдет. Это получается вместо панихиды, а не вместо предисловия. Зайдем с другой стороны.