Страница 52 из 64
И болезненно сжалась, от того, как зашипел Алвис: кажется, мои слова ударили его под дых.
— Во-первых, обучение не бывает бессмысленным. Во-вторых, ты не умрешь — я сказал. И прекращай, пожалуйста, эти упаднические мысли! В-третьих, твои родители всё еще в академии. Они хотят с тобой увидеться.
Я замерла, в тяжких раздумьях кусая пересохшие губы (в последнее время они постоянно пересохшие, увлажняющие помады не спасают):
— А…
— Милдрит, — Ал серьезно посмотрел мне в глаза. — Если ты не хочешь — ты не обязана с ними встречаться. Их уже уведомили, что ты остаешься здесь и покинешь эти стены только добровольно — либо дипломированным магом.
В этот момент до меня, наконец, дошло: я остаюсь. Меня не заберут силой. Не увезут против воли. Я остаюсь! Я успею досбыть мечту!
И, возможно, еще упрошу Алвиса показать мне своего дракона!
И от накатившего на меня огромного облегчения (а может, от приступа слабости), я обмякла Алу на грудь, и, откинув голову ему на плечо, сама не знаю — то ли расплакалась, то ли расхохоталась.
А когда Алвис потянулся ко мне, пытаясь заглянуть мне в лицо и понять, что со мной, обхватила его за шею руками, и начала целовать быстро-быстро, куда придется.
— Да! — Выдохнула я с ликованием и восторгом. — Если они меня не заберут — да, я хочу увидеться с родителями! Я ужасно по ним соскучилась!
-
В кабинет, где ожидали меня родители, я сперва заглянула, и только затем зашла. Боком.
— Милдрит, — безнадежно сказала матушка после обязательного обмена приветствиями, — хорошо воспитанные барышни не входят так в помещение.
— Так входят в помещение, в безопасности которого не уверены, боевые маги, Астра, — откликнулся отец с нечитаемым (как обычно) выражением лица.
Сообразив, что из меня и правда выглянули наставления мастера Ивара, я засопела:
— А вот и неправда! Боевые маги, прежде чем зайти в сомнительное помещение, в него заклинание бросают!
Матушка ожгла меня возмущенным взглядом, отец чуть заметно усмехнулся.
— Садись, Милдрит, — разрешил он.
Я с облегчением опустилась на стул. Не хватало еще только хлопнуться в приступе слабости у них на глазах.
Мы помолчали. Родители почему-то не начинали: ни допрос, ни уговоры с требованиями вернуться домой. А я… я набралась решимости, и спросила:
— Вы меня простили?
Отец снова едва усмехнулся:
— Ты сбежала из-под надзора целителей, отобрала у себя годы жизни, лишила саму себя возможности продлиться в детях… Милдрит, тут надо спрашивать — простишь ли себя ты сама?
Юлить и притворяться для меня было уже слишком поздно, и я, вздохнув, призналась:
— А я себя ни в чем и не виню. Только немножко неловко, что подвела род… Но, папа, без меня у тебя и не получилось бы вырастить эмпатов! Понимаешь, эмпаты очень зависимы от эмоций и чувств — а без меня их просто некому было бы любить!
— Милдрит! — Возмущенно ахнула мать.
Но ее перебил отец:
— Да не было у меня возможности заменить жениха, Милдрит! Просто не было: в браке с Франциском прогноз на рождение у вас детей с даром эмпатов был семьдесят восемь процентов, а со следующим по благоприятности кандидатом — уже едва больше сорока.
Мать замерла в каменной неподвижности. Я застыла, пораженная: отец… извинялся? Не в силах поверить ощущениям, которые нашептывал мне дар, я чуть приспустила щиты.
Да. Отец действительно просил прощения. И… сожалел?..
Потрясение от открытие было столь сильно, что я решила не испытывать дальше свой разум на прочность. С воображаемым треском подняла щиты, и заложила воображаемые ворота воображаемым засовом.
Это мой отец, он непогрешим, он всегда знает, как правильно и действует так, как лучше для рода. Кыш, кыш сомнения! Прочь, противные!
А отец, не знающий, в какое смятение меня вверг, продолжил:
— Милая, никто не позволил бы ему обижать тебя или ваших детей.
— Но и любить бы не заставил, — тихо ответила я. — Папа, пойми: я тебя люблю. Но родовой замок до сих пор стоит только потому, что мой дар не развивали. Нельзя, невозможно жить всю жизнь настолько поперек своих желаний, когда у тебя есть силы этому воспротивиться.
Отец взглянул на меня пристально, и я смешалась:
— Нет, возможно, другие маги и могут! Но дар эмпатов слишком завязан на чувствование. Чем больше эмоций эмпат проживает — тем полнее становится его дар, чем сильнее дар — тем полнее эмпат проживает эмоции. Мне ты дал безопасность. И это стало моим якорем, заложило основу моей преданности роду. Но, если бы все удалось и мои дети унаследовали бы мой драконий дар в человеческом объеме, обложить их ватой, как меня, у тебя бы просто не получилось: ведь их дар требовалось бы растить, а не сдерживать, как мой. И что стало бы их якорем, папа? Родной отец их бы ненавидел — он уже выбрал один раз объектом ненависти самого слабого, так почему бы ему и еще раз не повторить? Вы с мамой, конечно, любили бы внуков, но… Твоя любовь слишком сдержана и проявляется требовательностью, чтобы маленькие дети со спящим даром вообще смогли понять, что их — любят. А мама больше всего встревожена тем, чтобы мы не разочаровали тебя. Соответствовали. Оправдывали ожидания… А дети, они ведь постоянно безобразничают, не дотягивают и разочаровывают. К тому же, другие внуки у вас уже есть, а было бы еще больше. И что бы осталось моим детям? Кто бы их любил? Кем бы они выросли — эмпаты огромной силы, не наученные любить?
Мы с отцом глядели друг на друга, и я пыталась без слов, взглядом, донести до отца, что я не пытаюсь оспорить его главенство. То, что он старше, умнее и сильней, я просто хочу донести то, что чувствую, что поняла не так давно сама. Отец смотрел странно, словно пытался разглядеть что-то, чего не замечал раньше. Я — кусала губы. И, наконец, осмелилась выдохнуть страх, в котором никогда раньше не признавалась не то что вслух, но даже перед самой собой:
— А если бы они не оказались эмпатами? Если бы эксперимент не удался, и мои дети не оправдали бы возложенных надежд? Кому бы они были нужны? Кто бы их любил? Что бы ждало моих детей тогда? Если бы у них была я — я бы не дала их в обиду. Но у моих детей не было бы меня, и не было бы вообще никого, кто стал бы защищать их интересы. Для вас они были бы лишь одними из многих внуков, не самыми удачными, а их отец… Что о нем говорить. — Я вдохнула-выдохнула, успокаиваясь. — Папа, ты сам учил меня ответственности перед родом. Перед прошлыми и будущими поколениями. И я не хочу привести детей в этот мир и оставить их без своей защиты. Это будет безответственно перед ними.
Отец… молчал. И еще молчал. Потом потер лицо, и когда он заговорил, голос его был непривычно скрипучим:
— Ты не говорила мне об этом.
Я махнула рукой:
— Пап, чтобы сказать что-то кому-то — нужно сперва понять это самой. А мне банально не хватало жизненного опыта, чтобы хотя бы себе объяснить, почему мне не нравится эта ситуация. Я просто интуитивно не хотела туда, и всё.
— Не будем об этом, — предложил отец, и я не ошибусь, если предположу, что в его голосе звучало сожаление. — В любом случае, сейчас о замужестве и материнстве говорить уже поздно. И раз так, раз то, от чего ты сбежала, тебе больше не грозит — может быть, ты вернешься домой?
— Нет-нет-нет! — Я тут же вскинулась, с радостью стряхивая с себя напряжение тяжелого разговора. — Я остаюсь! Я хочу быть тут!
— Но, Милдрит… — вмешалась мама.
— Да, я знаю! — Жизнерадостно улыбнулась я. — Если я здесь останусь — я здесь и умру. Ну и что? Это будут уже не мои проблемы, пусть драконы сами с моим тру… телом как-нибудь разбираются!
— Милдрит! — Простонала Астра Рейон дю Солей.
Кажется, она все еще не теряла надежд вернуть меня к нормам приличий. Но я не пошла у нее на поводу, решив, что лучше я, пока не поздно, позабочусь о будущем:
— А можно, меня похоронят где-нибудь в красивом месте? Наподобие столичного кладбища!
…до визита туда нашей компании.