Пополам

– Вам не больно? – уточнила Аня.

– Так надо было грудь готовить. Мочалкой тереть, пока беременная была, – ответила девушка. – Хорошо сосет, молодец мальчишка.

Аня расплакалась.

– Да ты чего? Ну подумаешь! Не ревнуй только. Это ж так… Он же маленький, ему все равно, чью титьку сосать. Он меня и не вспомнит, – забеспокоилась девушка. – А чего голодом-то его морить? Почему на смеси не переведешь?

– Частный врач сказала, что до года надо грудью, – призналась Аня.

– Ну а что она должна была сказать за деньги? Ей же надо их отрабатывать, – рассмеялась девушка. – Меня мама вообще манкой кормила с рождения. Не было у нее молока. Как пришло, так и ушло. А я в бабушку пошла – та и своих четверых детей выкормила и чужих не сосчитать. Она всегда говорила – зачем выливать, если кому-то надо. Вот твоему надо. И мне хорошо. А если в груди пусто, так зачем ребенка мучить? Это ж нормально. У кого-то – хоть залейся, а кто-то по капле выдавливает. Все разные. Дите-то тут при чем? Нету молока, так корми смесью.

Аня видела, как насытившийся Антоша отвалился от груди и уснул. Девушка упаковала грудь в лифчик и легонько покачала Антона. Тот отрыгнул, не просыпаясь.

– Все, забирай. – Девушка передала Ане ребенка.

– Спасибо, – сказала Аня и разрыдалась. Девушка ее успокаивала, гладила по голове, говорила, что все наладится, просто не надо нервничать и переживать. Если можешь кормить – корми, не можешь – так зачем страдать?

Она, так же как и врач из поликлиники Светлана Андреевна, говорила с позиции матери. Мать решает, как будет хорошо ей. А если ей, то и ребенку.

– Грудь болит очень, – призналась девушке Аня.

– Так, может, застой или мастит? Муж-то помогает? – спросила та.

– Как это? – не поняла Аня.

– У меня такой мастит был, что криком кричала. Муж помог. Рассосал, – ответила девушка.

– Это как? – все еще не понимала Аня.

– Да как ребенок и рассосал, – удивилась Аниному вопросу девушка. – А что еще оставалось делать? Ты мужа попроси, пусть тебе грудь рассосет. Тогда и полегчает.

Аня попыталась представить, как просит Георгия рассосать грудь. Он бы ее сразу в психушку отправил. Неужели бывают настолько близкие отношения между супругами, когда одно целое, и в здравии, и в печали, и в радости… пока смерть не разлучит… Ладно, пусть не до смерти, но пока в браке… Аня давно поняла, что они с Георгием никогда не станут близкими людьми. Он был закрытым человеком. Никаких воспоминаний, фотографий из прошлого, никаких откровенных разговоров.

– Нечего вспоминать, – отвечал он, когда она спрашивала.

Она лишь знала, что Георгий рано остался сиротой. Родители погибли в автокатастрофе. Какая-то страшная авария – в их машину врезался потерявший управление бензовоз. Загорелись и он, и старая «Волга», на которой ехали родители. Его, на тот момент десятилетнего, отправили в детский дом – других родственников, готовых считать его родным и оформить опекунство, не нашлось ни с материнской, ни с отцовской стороны, хотя вроде бы были. Брата отца, родного дядю, Георгий даже помнил – на рыбалку однажды ездили. Да и у матери сестра имелась, вроде как двоюродная, но близкая. Так ему мама рассказывала. Говорила, не бойся, она тебя заберет, если со мной что случится. Не забрали. Георгий сначала очень хотел их найти, посмотреть в глаза, спросить, почему не забрали? Как могли жить, зная, что племянник в детском доме? Лишнюю тарелку супа считали или просто было наплевать?

А потом он решил, что у него нет родных. И друзей тоже. Так он Ане и сказал. Она больше не задавала вопросов. Хотя, если бы спросила, он бы рассказал. Хотел рассказать. Хоть кому-то. Близкому человеку. Жене. Но он сразу понял, что с женой у них не будет настоящей близости. Она была слишком молода, не имела его опыта потерь. Он не ждал, что она поймет или пожалеет. Молодость, считал он, эгоистична по своей природе. Если бы Аня только спросила… Может, их совместная жизнь сложилась бы по-другому.

Но Аня не желала понимать, в ней никогда не возникало эмпатии. Она не умела сочувствовать, сопереживать. Равнодушие? Скорее, душевная черствость. Такая черта характера, вот и все. Не только по отношению к нему, супругу, вообще – к матери, детям, другим людям. Анна могла спокойно пройти мимо ребенка, упавшего с велосипеда и зовущего маму, которая искала его на другой тропинке лесополосы. Не кидалась на помощь. Собственную мать она терпела. Но никакой внутренней привязанности не испытывала.

Георгия это не просто удивляло – шокировало. Он, потеряв мать, больше всего на свете хотел бы ее хоть раз увидеть. Пусть во сне. Вспомнить ее запах, голос. Но ничего не осталось. Все стерлось. Он завидовал Ане. Ее мама была жива, здорова. Она могла с ней увидеться в любой момент. Даже если мать что-то недодала дочери, не привила нежность, не стала ей близкой – пусть не подругой, а просто родным человеком, которому можно обо всем рассказать, – разве это уже не счастье: просто быть рядом. У него такой роскоши не было. Аня не стала для него близким человеком. Но разве он имел право судить ее за это? Нет, конечно. Он не знал, что такое настоящая близость, семья. Аня – жена. Посторонний человек, который вдруг стал родным по документам. К жизни это не имело никакого отношения.

Георгий не проявлял нежности, не был ласковым. Аня объясняла это его детством. Его не обнимали, не целовали, не прижимали. Тактильные ощущения он не понимал. Она и не пыталась пробиться к нему, откровенно говоря. Не хочет – не надо. Ей своих проблем хватает. Георгий оказался хорошим мужем, состоятельным, пусть и не щедрым, мужчиной, способным хорошо обеспечить семью. Разве этого недостаточно для счастья? Разбираться с его тараканами в голове она не собиралась. Она его не любила никогда. Если он этого не почувствовал, то сам дурак, что согласился на брак. Она его не заставляла. Это было его решение. Но и ее. Она хотела стабильности, достатка. Он – молодую жену. Так что сделка была выгодна для обеих сторон. Если Георгий рассчитывал на другое, то она нет. Она выходила замуж с «холодной головой».

Мать Аню тоже никогда в детстве не обнимала и не целовала, но она решила, что никогда так не поступит со своим ребенком. Антона, когда тот был младенцем, Аня тискала и зацеловывала. Каждый пальчик, каждую складочку на теле. Глазки, ушки.

– Что ты с ним лижешься? Он же мальчик, – строго сказала мать, увидев, как Аня целует сына.

– А с девочками можно? – огрызнулась она.

– Девочки – другое дело, – ответила мать.

– Тогда почему ты меня не целовала? – Аня закипала. Понимала, что сейчас сорвется.

– Некогда было. Работала я, – ответила мать. – Тебя надо было чем-то кормить, а не целовать. Ты сейчас на всем готовом с жиру бесишься, а поработала бы с мое – так ценила бы, что имеешь.

– Мам, надоело, понимаешь? Сколько можно? Почему я у тебя такая плохая – не ценю, не дорожу, не понимаю? Может, дело не только во мне? Может, в браке двое участвуют? – закричала Аня, не сдержавшись.

– Я не знаю, как сейчас. Раньше по-другому было, – сказала мать. – Георгий тебя одну не оставил, как меня твой отец. И деньги дает. От твоего отца я алиментов сроду не видела. Врачи у тебя – какие хочешь. Коляска, вон, сама едет. Не тебе меня судить. Скажи спасибо, что вырастила и на ноги поставила. Замуж тебя выдала, помогаю сейчас. Георгий прав – ты неблагодарная.

– Неблагодарная? Это он так сказал? – задохнулась от возмущения Аня.

– Это я так сказала, – ответила мать. – Да, в браке двое. Только ты хоть себе-то не ври… Хоть один шаг навстречу Георгию сделала? Хоть как-то попыталась с ним сблизиться?

– Ты ничего не понимаешь! – закричала Аня. – Он другой, совсем другой.

– Конечно, другой, и я даже знаю, с кем ты его сравниваешь, – хмыкнула мать.

– Там все давно кончено! Или Георгий святой и до меня ни одной женщины не видел? – продолжала кричать Аня. – От твоей помощи – только хуже! – Она заплакала. – Ты мне что, охранник? О каждом моем шаге Георгию докладываешь. Ты хоть понимаешь, что я дышать здесь не могу! С вами! Не гуляю, не пью, ничего плохого не делаю. Я просто хочу хоть иногда встречаться с подругой, ходить к тому врачу, которому доверяю, делать то, что хочется мне, а не вам с Георгием.