Корнилов - 1

Глава 17 Могилев — Петроград

В ночь на третье августа Верховный Главнокомандующий выехал в Петроград. Протолкнуть весь этот пакет нововведений мог только он сам лично, даже самый ловкий дипломат не смог бы сделать это вместо него. Необходимым авторитетом обладал только сам Верховный.

Поэтому поезд снова вывели на пути, подготовили к отправке, и Корнилов с небольшой свитой выехал на вокзал. Поездка предстояла короткая, туда и обратно, и генерал даже не стал брать с собой семью. Полковник Голицын, корнет Хаджиев со своими джигитами, генералы Романовский и Плющевский со своими адъютантами. Напросился ещё и Филоненко, и его тоже пришлось взять, больше для того, чтобы он сам находился под присмотром и не напрягал Ставку своими расследованиями.

Комиссар и без того уже что-то успел накопать на одного из генералов, якобы раскрыв «монархический заговор» и послав Савинкову шифрованную телеграмму про то, что «конь бледный близко». Очевидно, Филоненко находился здесь лишь для того, чтобы служить глазами и ушами Савинкова, который вёл собственную игру. Сам по себе Филоненко был человеком пустым и бездарным. Революция часто возносит наверх посредственностей, как поднимающаяся пена, которая быстро спадает, стоит только революционному угару немного затихнуть. Разумеется, никакого монархического заговора Филоненко раскрыть не мог.

Многие генералы и офицеры вообще не скрывали своих взглядов и открыто говорили о них, в том числе монархисты. Вот только бессмысленность заговоров удерживала их от каких-то реальных действий гораздо лучше, чем возможное наказание, и никто в Ставке даже не пытался строить планы по возвращению монарха на престол. Настоящие заговорщики предпочитали помалкивать.

Корнилов расположился в своём вагоне, наслаждаясь тем состоянием, которое может быть только когда ты находишься один в поезде, тишину взрезает только ритмичный стук колёс, а за окном серыми тенями пробегают станционные здания и разрозненные деревни.

— Так, что тут у нас, — пробормотал он себе под нос, в свете керосиновой лампы начиная разбирать свежие газеты, и правые, и левые.

Генерал предпочитал самостоятельно держать руку на пульсе, а не довольствоваться докладными записками и краткими выжимками.

Статья Л. Железного про Керенского на этот раз вышла сразу в нескольких газетах, и что казалось удивительнее всего, никакой полемики не вызвала, в отличие от первой. Будто бы все молча соглашались с тем, что в ней было написано. Керенский стремительно терял популярность и в народе, и в правящих кругах.

Зато Корнилов продолжал её набирать изо дня в день. Рупор пропаганды звучал всё громче, Завойко времени даром не терял. Даже какие-то промахи Верховного подавались общественности под соусом «царь хороший, бояре плохие», и это, кажется, работало.

Руки чесались написать ещё одну какую-нибудь статью, но генерал понимал, что ещё не время. Слишком частое появление Железного на первых полосах чревато проблемами, и в первую очередь возможным раскрытием инкогнито, если кто-нибудь копнёт достаточно глубоко и сопоставит маршрут поезда Корнилова и почтовые станции, из которых поступали эти статьи. В первую очередь, конечно, подумают на Завойко, который и сам пописывал для газет, но его высокопарный стиль и рублёный стиль Железного различались так сильно, что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это писал не Завойко.

Так что Корнилов отложил газеты, зевнул и погасил керосинку, укладываясь спать. Утром он будет в Петрограде, и вообще он предпочёл бы войти туда с несколькими полками верных солдат, чтобы выкинуть к чёртовой матери это Временное правительство, разогнать Петросовет и установить твёрдую власть. Но это был рискованный шаг, который ознаменует начало Гражданской войны, а именно её Корнилов всеми способами хотел избежать.

Пробуждение вышло не самым приятным. Поезд тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, генерал едва не свалился со своей полки. Неприятный запах горелых тормозных колодок повис в воздухе.

Корнилов выглянул в окно. Они остановились где-то поблизости от Петрограда. Каким-то неведомым образом на пути паровоза оказалась вагонетка со шпалами, а машинист спросонья не успел заметить её вовремя, из-за чего и произошло столкновение. О том, что могло случиться, если бы это была вагонетка со взрывчаткой, Корнилов старался не думать.

Вдоль поезда бегали встревоженные текинцы с винтовками, железнодорожники пытались устранить препятствие как можно скорее. Корнилов вздохнул и устало откинулся назад на спинку сиденья. Вовремя теперь поезд точно не прибудет.

В двери купе тихонько постучали, Хан осторожно поинтересовался, всё ли в порядке.

— Да-да, всё нормально, — отозвался Верховный.

Часы показывали полпятого утра, и Лавр Георгиевич решил больше не ложиться, а лучше заняться работой. Он потребовал чаю, заправил постель и уселся за стол, заваленный документами, как в дверь снова постучали.

На этот раз в купе Верховного заявился комиссар Филоненко, и генерал согласился его принять.

— Доброго утра, Лавр Георгиевич! — поздоровался комиссар.

Генерал, не скрывая кислой мины, поглядел за окно, где продолжали суетиться железнодорожники. Поезд всё ещё стоял, и они опаздывали.

— Доброго? — хмыкнул он.

Филоненко понял, что ляпнул не то, и поспешил перейти к делу, протягивая генералу тоненькую папку с бумагами.

— Ознакомился с вашей программой, — заявил он.

Корнилов, не раскрывая, положил папку на стол. Содержание он знал и так, практически наизусть.

— И что думаете по этому поводу? — спросил он.

— Крайне реакционная! — заявил комиссар. — Меры, возможно, и верные, но сам текст составлен неудачно.

— Объяснитесь, — нахмурился Верховный.

— Составлено так, будто вы намереваетесь вернуть страну к старым порядкам! Причём даже… Как бы сказать… Ко временам Николая Палкина, а не Николая Второго, — сказал Филоненко.

— Что за вздор, — фыркнул генерал. — Вы не военный, Филоненко, вы не знаете русского солдата. Только думаете, что знаете.

Комиссар весь подобрался, взглянул свысока на сидящего за столом Корнилова, дёрнул выбритым подбородком, уязвлённый этими словами.

— Знаете ли, Лавр Георгиевич, — произнёс он. — Я уже три года на фронте.

Верховный только усмехнулся.

— А я — всю жизнь, — сказал генерал.

Филоненко протянул руку к столу и забрал папку обратно.