Корнилов - 1

Глава 15 Могилев

Поезд приближался к Могилёву, за окном мелькали деревушки и станционные здания. Генерал переоделся в парадный мундир, текинцы, которым он приказал сопровождать его на вокзале, спешно приводили себя в порядок. Все излучали радость и нетерпение, всем хотелось поскорее прибыть в Ставку, один только Хан мрачно ходил по вагону, проверяя снаряжение своих подчинённых.

Под звуки оркестра поезд мягко остановился, на площадке вагона под восторженные крики тысячной толпы показался генерал Корнилов. Экзальтированные барышни падали в обморок, вагон забрасывали цветами, горожане кричали «ура» и аплодировали, заглушая даже звуки военного марша. Приём самый что ни на есть тёплый.

Генерал поднял руку в знак приветствия.

— Да здравствует народный герой! Да здравствует Верховный главнокомандующий генерал Корнилов! — кричали из толпы.

Надежды и чаяния народа теперь связывали с ним, все ждали, что новый Верховный теперь наведёт порядок железной рукой.

Корнилов принял рапорт от почётного караула Георгиевского полка, взглянул на строй георгиевских кавалеров, проходящих по перрону маршем, и отправился к автомобилю, тоже усыпанному цветами.

— Цветы убрать, — распорядился Корнилов. — Я не актриса театра, а боевой генерал.

На мгновение он подумал, что было бы неплохо толкнуть речь, но это, в конце концов, провинциальный Могилёв, а не Финляндский вокзал Петрограда, и Верховный молча устроился на заднем сиденье автомобиля. Рядом уселся Голицын, захлопнул дверь, отдал лежавшие в машине цветы одному из текинцев, и автомобиль, медленно рассекая толпу, поехал к Ставке.

Полукруглое двухэтажное здание бывшего губернаторского дома, в котором ещё недавно жил царь Николай, ничем особенным не выделялось, кроме усиленного караула георгиевцев по периметру и шлагбаума на въезде. Здесь, к удовольствию Корнилова, никакой торжественной встречи организовывать не стали, возможно, вести из Бердичева были восприняты здесь правильным образом.

Возможно, это было нарушением традиций, протокола и прочих ритуалов, устоявшихся за долгие годы, но Корнилов таким образом показывал, что намерен усердно работать, а не тратить время на парады и построения, чего и требовал от подчинённых. Просто часть нового имиджа, который он тщательно выстраивал в войсках.

В Ставке его встретили так же тепло, как и на вокзале, начальник штаба генерал Лукомский, генерал-квартирмейстеры Романовский и Плющик-Плющевский, и прочие штабные чины вроде коменданта Ставки, тут же заверяя нового главковерха в своей лояльности. Кого-то, как генерала Романовского, Верховный знал раньше, и воспоминания о совместной службе всплывали разрозненными фрагментами, кого-то, как Лукомского, видел впервые, но внутренняя чуйка говорила, что его и в самом деле рады видеть на месте главнокомандующего.

Выслушав доклады, Верховный отправился на второй этаж, занимать одну из свободных комнат. Жить ему пока предстояло здесь же, в губернаторском доме, как и всем прежним главковерхам, и генерал без всякого стеснения занял ту же комнату, что занимал до него Брусилов.

В целом вопросы вызывали только нынешние часовые из георгиевцев, в отличие от офицеров и генералов, глядевшие на Корнилова со смесью подозрения и недоверия. А значит, охрана из них получится не самая надёжная.

— Владимир Васильевич, — подозвав к себе Голицына, тихо произнёс генерал. — Распорядитесь, чтобы внутреннюю службу отныне несли текинцы. Георгиевский полк тоже остаётся, но будет нести внешнюю охрану.

— Есть, Ваше Высокопревосходительство, — козырнул полковник, тотчас же отправляясь обратно на вокзал.

Город кишел шпионами, словно дворовая собака — блохами, и надеяться на верность Георгиевского полка было нельзя, а вот в туркменах Корнилов был уверен на все сто процентов, успев за эти дни убедиться в их преданности.

Здесь же, в губернаторском доме, разместилась и семья Корнилова, хотя виделся с ними генерал всё равно нечасто, больше погружаясь в работу и предпочитая общаться с Голицыным, Завойко или Ханом.

А работы был непочатый край. Впрочем, привычный к подобному режиму Корнилов усердно трудился на благо Родины что сейчас, что раньше, и трудности его не пугали. Центр общественной и политической жизни плавно смещался из Петрограда в Могилёв.

Однако время в провинциальном Могилёве по-прежнему текло медленно и неторопливо, подчиняя себе образы жизни всех тех, кто приезжал сюда по службе. Генералы, офицеры, иностранные военные атташе, дипломаты, визитёры из Петрограда, все вынуждены были подстраиваться под размеренный темп местной жизни, и это несколько затрудняло дело. Нет, службу в Ставке несли круглосуточно, и телеграф отстукивал без перерывов, но донесения с фронтов Верховный получал всего дважды в день, в виде отчётов начштаба и генерал-квартирмейстера, чего в нынешней критической ситуации явно было недостаточно.

Из окон губернаторского дома открывался чудесный вид на извилистое течение Днепра, а на другом берегу виднелась какая-то деревня. Вот только любоваться видами Корнилову оказалось совершенно некогда. На следующий же день после его прибытия его аудиенции попросили офицеры Генштаба, сплошь участники монархических организаций, различных союзов, черносотенных объединений и тайных обществ.

Завойко оказался хорошо знаком со многими из них, чему генерал вовсе не удивился, и адъютант убедил его выделить хотя бы полчаса на встречу с ними. Именовалось это сборище Главным комитетом офицерского союза, обреталось при Ставке и функции исполняло в целом декоративные, как и многие другие общественные организации этого времени. Влияния на реальную политику этот комитет имел не больше, чем какое-нибудь общество любителей луковых оладий.

Так что генерал принял их достаточно неохотно, хоть и постарался этого не показывать. В офицерской столовой, где они собрались, Корнилову сначала пришлось долго выслушивать хвалебные речи в свою честь, прежде, чем хоть кто-то перешёл ближе к делу.

— Родина в опасности, — произнёс знакомый уже полковник Лебедев.

Эти слова звучали теперь настолько часто, что приелись и завязли в зубах, теряя свой первоначальный смысл, как теряет свою силу революционный лозунг спустя многие годы после революции. Если раньше эти слова и могли всколыхнуть чьи-то чувства, то теперь, слыша это из раза в раз, многие оставались равнодушными.