Земля Сахария

Дарио потерял всякую надежду на выигрыш. Больше ничего не выжмешь, как ни вертись. Сейчас кон закроют и — конец. Вдруг настойчивый гудок, глухой, продолжительный, послышался со стороны насыпи. Что-то случилось. Костяшки брошены, все повскакали с мест. Люди выбегают из барака. Цветной выскочил из уборной, на бегу подвязывая веревкой штаны. Астматик тоже бежит, обмотал шею полотенцем, можно подумать, что на нем боа из чистого горностая. Машина, визжа тормозами, останавливается возле них. Тропелахе заглушил мотор, выскочил из кабины, взволнованный, бледный. Арсенио, открыв дверцу, высовывается из машины, свистит в свой свисток. Тропелахе обливается потом. Снимает большие черепаховые очки, вытирает лицо грязным платком. Говорит запинаясь:

— Вот что, сеньоры, уж когда везет… скажи лучше ты, Арсенио, ты же ее погрузил-то…

— Внимание! Внимание! Тут дело такое, всех касается, так что слушайте во все уши…

Арсенио делает паузу. Тропелахе, пользуясь моментом, громко сморкается и старательно складывает платок вчетверо — еще пригодится, осталось сухое местечко.

— Ну так вот в чем дело: мы с Тропелахе поехали в Пину, может, думаем, договоримся как-нибудь с тамошними и выделят нам немного рису для ребят…

— Ты про поезд расскажи, Арсенио, — прерывает Тропелахе.

— Я и рассказываю, ты не суйся. Я уже вам говорил, что Тропелахе утром просил насчет риса этого, из профсоюза, а он отвечает: нету, норма, дескать, и все такое прочее. Ну, эти товарищи, они всегда так, а потом явится да начнет звонить про соревнование да про…

— Ты про поезд расскажи, Арсенио…

— Не перебивай, говорю, а то они сейчас скажут — вот, мол, катается на грузовике, а тростник не рубит…

— Правильно! Поруби-ка поди, имей совесть! — кричат несколько голосов, то ли в шутку, то ли всерьез.

Мачетерос кажется, что стоять целый день у котлов — работа нетрудная. Сиди себе в тенечке да чисти овощи. Кроме того, Арсенио то и дело ездит в деревню на «форде» модели пятидесятого года — на этом «форде» возят тростник, ездят за продуктами, доставляют добровольцев на поле и привозят обратно. А иногда Арсенио с важным видом отправляется на нем «договариваться». Он всячески старается показать, что эти таинственные переговоры — дело нешуточное. «Все вы должны быть очень — вы слышите? Очень даже! — благодарны Арсенио», — частенько твердит повар. Несмотря на все это, рубщики считают, что работу Арсенио даже и сравнить нельзя с рубкой — постой-ка восемь-девять часов под солнцем; поломай спину да попотей; нарубишь три или четыре тонги, кажется — всех обогнал, а потом смотришь — комбайн, как голодный краб, в одну минуту все сгреб. Взвесят, и получается, в среднем на всех нарублено не больше ста арроб. «А ведь мы работаем и за Тропелахе, и за Арсенио, и за Чину — они остаются готовить еду».

— Молчать! Кто хочет, чтоб я с ним вместе пошел рубить тростник, пусть скажет…

— Ну вас, надоели! Ведь серьезное дело, сеньоры. Скажи про поезд, Арсе…

— Ладно. Слушайте: едем мы, значит, заворачиваем в узкий проулок, подъезжаем к линии — поезд. Ну, остановились, как положено. Слышу — трещит что-то. Я и говорю Тропелахе: сойди-ка, глянь, может прокол получился…

— Тут я схожу и слышу — мычит, гляжу — корова пестрая орет вовсю, а телка валяется около линии…

— Поезд ее зарезал, сеньоры! Я и говорю Тропелахе: слушай, теперь мы спасены. Подбегаем, поднимаем телку и грузим в машину, вон она сзади. И вот мы тут. И завтра у нас будет такое жаркое — ахнешь.

— Ну а чья телка-то? — спросил Дарио.

— А кому нужна дохлая скотина, парень?

— Имеем полное право съесть ее. Да и вообще…

— Эту скотину мы съедим, не будь я Арсенио Гонсалес Маркино, сын испанки Марии из Галисии.

— В котел ее, в котел! Какого черта? Мы не воры, она бы там все равно сгнила! — в восторге кричит Папаша.

— Ну тогда, сеньоры, прошу! Найдутся желающие освежевать эту тварь?

— Я согласен, кто режет да делит, себя не обделит.

— И я тоже, Арсенио.

— Я дойду в Гранху. Надо сообщить, а то потом скажут, что мы воспользовались случаем и…

— В Гранху! Да скажи же ему, Арсе… — Тропелахе снова сморкается.

— Вы опоздали, маркиз. Я и вот он, Тропелахе, уже говорили с Торресом, с тем, что объезжает плантации на лошади. Ну и он разрешил, сказал, чтоб мы ее взяли.

— В котел! В котел ее!

Четверо мачетерос поднимают телку, целехонькую, если не считать раны на боку, и тащат ее на кухню; затапливают плиту, ставят греть ведра с водой, готовят большие ножи специально для свежевания туш, ножи заржавели — давно лежали без дела; несколько человек берут топоры и отправляются колоть дрова, они выбирают самые толстые поленья — не мужчины мы, что ли! У Дарио нет выхода; их не уговоришь. Засмеявшись, Дарио круто поворачивается, возвращается под фонарь. Собирает разбросанные костяшки. Вот она — девять-девять, которая так подвела Дарио. А вот — девять-пять, Папаша собирался ее поставить, и тогда Дарио проиграл бы, черт побери. Напрасно выкладывали они весь этот длинный ряд — никто в конце концов не выиграл и никто не проиграл.

Из кухни доносятся распоряжения Арсенио: «Давай, руби здесь, сильней, режь ее, не жалей!» Кто-то дает советы, кто-то соображает вслух: «Надо побольше хлеба оставить. Шкура-то тоже пригодится». Слышится дружное «Раз-два — взяли! Еще — взяли!» Точат ножи. Ножи — собственность Арсенио, личная, частная собственность. Это он разъясняет ежедневно всем и каждому. Арсенио работает на бойне в Гаване с четырнадцати лет. Он знает все, что только можно знать про несчастных коров, которых приводят на убой. Если корова машет хвостом и печально мычит — возни с ней будет немного; если трясет головой — надо стукнуть пару раз дубиной; если же попадется тихая-тихая — берегись! Ну а эта-то, конечно, хороша, просто с неба свалилась. Вот так телочка! Красотка! Только надо уметь как следует разделать ее. Кто не умеет, искромсает без толку, и все. «Будут у нас отбивные, и фарш, и суп, и бульон — сил наберемся недели на три, начнешь рубить тростник так, что любо! Но конечно, сегодня уже не успеем, надо сначала все подготовить. Вот завтра…»

Пришлось подчиниться, отложить пир до завтра. Тропелахе все-таки незаметно отрезал мягкий кусочек, завернул в бумагу фунтиком и спрятал в уголок. Дождавшись двенадцати, когда добровольцы-мясники захрапели, Тропелахе поднялся, тихонько пробрался к гамаку Арсенио и стал трясти его.

— Арсе, а Арсе! — шептал он. — Пойдем на кухню, я там отложил немного мясца, такой хороший кусочек.

— Я из-за какой-нибудь требухи вставать не буду. Точно говоришь, что хороший?

— Клянусь. Сам отрезал. В конце концов, разве мы с тобой не заслужили больше других? А, Арсе?

Арсенио ворча натягивает сапоги. У Тропелахе разгорелся аппетит, он горячо убеждает повара: «Хороший бифштекс сейчас совсем не повредит. Никто не узнает, там же много, всем хватит». Оба пробираются в темноте на кухню, осторожно зажигают коптилку, разыскивают лук, масло, соль, ломтик лимона, раздувают угли в плите.

— Дай-ка сюда вон ту сковородку… Я-то вообще больше люблю жаркое из почек.

— Я, конечно, не очень-то разбираюсь в мясе. Наверно, это филейный край, кусочек-то мягкий-мягкий…

Арсенио освещает сверток. Тропелахе поспешно его разворачивает. Глядит удивленно. Что же это за часть такая? Повар наклоняется над свертком и разражается громким хохотом. «Идите все сюда, а то Тропелахе один съест его!» — кричит Арсенио. Тропелахе поправляет очки, громко сморкается.

— Черт возьми, Арсенио, да скажи же, что это такое? — спрашивает он в недоумении.

— Хвост! Ты будешь есть бифштекс из хвоста, зараза!

Сбежались мачетерос, хохочут. Тропелахе хватает хвост и, размахнувшись, забрасывает его подальше. Мачетерос громко выкрикивают на все лады: «Тропелахе, скушай хвостик! Тропелахе, скушай хвостик! Тропелахе — скушайхвостик! Тропелахе — скушайхвостик!» Арсенио, улыбаясь, достает свисток. Нескончаемый, безжалостный свист несется над лагерем мачетерос-добровольцев.