Страница 13 из 43
— Что это? — вдруг спросила она, подняв голову.
— А что?
— Не слышишь разве, что-то там шуршит…
— Наверно, мышь, — сказал я, — а может, и крыса. Какая важность, ведь они роют ходы, по которым сюда будет поступать воздух.
Я взял картошку и кинул туда, где раздался шорох. Оттуда выскочило что-то серое и скрылось под грудой щепок в углу.
Герда недовольно поморщилась и слегка отодвинулась от меня.
— Не надо, — сказала она, — ты так только раздразнишь ее.
Я взял другую картофелину и, прицелившись, швырнул в груду досок. Крыса подскочила, на миг растопырив лапы, повисла в воздухе, затем, приземлившись, метнулась под ступеньки.
— Перестань! — крикнула Герда и сжалась, словно от удара.
Я засмеялся и притянул к себе горстку картофелин.
— Так! — крикнул я, не замечая, что осип от азарта. — Вот! Вот тебе! И еще! — И, встав на колени, обстреливал картофелинами ступеньки.
Крыса выбежала, оба мы видели ее, и я почувствовал: вот оно, верное лекарство против предрассветного страха, против глухой, сосущей тоски, которая захлестывает меня по утрам, стоит мне проснуться… И я стал хватать по две, по три картофелины зараз и швырял куда попало, уже не целясь, просто наугад.
— Вот тебе! — кричал я. — Получай!
Насмерть перепуганная крыса заметалась по погребу, я попал в нее несколько раз, но она даже не пискнула, а только шныряла вдоль земляных стен в поисках норки, то скрываясь под грудой щепок, то снова выбегая оттуда и прячась под ступеньками, и я чувствовал, как крепнет во мне отрадная ярость, и начал шарить рукой, нет ли подходящего камня, и, не найдя его, сгреб ладонью большой ком земли и изо всех сил бросил в крысу. Щепки рассыпались, и, выскочив из-под них, крыса подбежала к ящику и зашипела на нас, а я даже не замечал, что Герда схватила меня за руку, не замечал ничего, пока она не стала кричать мне в ухо. Я оттолкнул ее и со счастливым смехом прицелился прямо в оскал острых крысиных зубов и точно рассчитанным ударом угодил крысе меж глаз, так что она упала, и перевернулась вверх лапками, и откатилась к стенке, и, запищав от боли, растянулась на земляном полу.
— Перестань! Слышишь? Перестань!
Герда изо всех сил трясла меня за плечи, но это не помогало, и тогда она вцепилась мне в волосы, вышла дурацкая сцена, и я подумал, что она вырвет мне все волосы, и вспомнил, что они уже начали редеть. Я схватил ее за руку и оттолкнул.
— Это еще что такое! — сердито пропыхтел я. — Черт возьми! Это еще что за штуки!
Я стоял, с трудом переводя дух, и увидел, что она ничуть не злится, а в глазах ее прочитал, что она понимает и жалеет меня.
— Сядь, — сказала она.
Мы сели рядом и стали глядеть на пламя, мерцавшее ясным желтым светом, и долго не было слышно ни единого звука, кроме слабого потрескивания фитиля и наших собственных вздохов.
— На меня тоже находит по утрам, когда я просыпаюсь, — вскоре проговорила она. — Но я загоняю это внутрь, подавляю как могу. Только, когда кажется, что нас вот-вот настигнут, тогда меня подмывает кричать и дать волю рукам. Но если я просто стою где-то или сижу, я подавляю страх, сжавшись в комок. После у меня ноют мышцы, все тело.
Я поднялся и вышел из закута.
— Как ты думаешь, крыса сдохла? — спросила Герда.
Я взял свечу и пронес ее вдоль стены к груде щепок.
— Нет, — сказал я, стараясь выдавить из себя улыбку, — эту породу ничем не проймешь.
— Может, теперь, когда мы сидим смирно, она отыскала норку, — сказала Герда.
Я подошел к двери и припал ухом к щели между досками.
— Слышно что-нибудь?
— Нет.
— Надо терпеть, — сказала она.
— Конечно, надо. Ты что, боишься, что я распахну дверцу?
— Нет, конечно, а все же поди-ка лучше сюда и сядь.
— Как ты думаешь, есть сегодня луна? Вчера была?
— Забыл, что ли? Вчера был туман, — ответила она.
— А позавчера?
— Не знаю, прожектор ведь бил прямо в окно.
Я стал ходить взад-вперед, от дверцы к закуту и обратно, но жестокий, иссушающий страх по-прежнему сжимал сердце, и я жалел, что мы не в лесу и нельзя разогнать страх быстрым бегом. Я видел, что Герда следит за мной, и понимал, что ей сейчас не легче, и от сознания, что она так же перепугана, как и я, на душе становилось все тяжелей.
— Давно мы с тобой проснулись? — спросил я, чтобы только нарушить тягостное молчание.
— Может, с час, здесь не чувствуешь времени, а может, всего полчаса.
— Прекрасно, — громко объявил я и вдруг почувствовал, что я весь в холодном поту, — давай подсчитаем: сначала мы поели — на это ушло минут пятнадцать. После мы разговаривали, считай, минут десять.
— Мы разговаривали за едой, — заявила она с напускной заносчивостью, — мы гадали, есть ли здесь хоть какая-то вентиляция.
— Нет, — сказал я, — ты все путаешь, о вентиляции мы говорили перед тем как уснуть.
— А не все ли равно, час прошел или меньше. Поди-ка лучше сюда и сядь.
«Время, — подумал я, — часы и минуты… Что за глупости она говорит! Сейчас для нас нет ничего важнее времени».
— А после здесь завозилась крыса, — резко и настойчиво продолжал я, — и это тоже заняло минут Десять, а потом я осмотрел дверцу и стены…
Она взглянула на меня.
— Успокойся, — мягко проговорила она, и я понял, что отныне я перестал быть для нее случайным, чужим человеком, который должен был умереть еще десять часов назад и, возможно, очень скоро умрет. Она вдруг улыбнулась и протянула мне руку, а я глядел на ее руку, застыв на месте, глубоко вбирая в себя воздух, пока мое дыхание не выровнялось.
— Правда, какая разница, час прошел или меньше, — пробормотал я.
— Ты лучше сядь и расскажи, с чего все началось, — прошептала она.
Поставив свечу на ящик, я взял руку Герды и перешагнул через низкий край закута.
— Что́ началось?
— Ну, как тебя арестовали и за что…
— Что теперь об этом толковать, — сказал я, — словом, у нас был отряд…
— Да… и что же?
— Мы хотели взорвать фабрику.
— Так.
— Ты же не слушаешь меня!
Герда наклонилась вперед, словно ловя какие-то звуки.
— Что это? — спросил я.
— Тише! Слушай!
Она встала, мы затаили дыхание, и тут я тоже услышал это. Какой-то гул, словно на дворе был сильный ветер, и временами треск.
— А теперь слышишь?
— Да.
Мы выбрались из закута и подошли к дверце.
— Наверно, поднялся ветер, — сказал я, — может, на дворе дождь.
Но звук повторился снова, и треск совсем не походил на дождь. И тут же мы услышали другие звуки: отдаленный гром, затем грохот, шум — будто ломались деревья.
— Погаси свечу, — сказал я, припав ухом к дверце.
— Что это может быть?
Взобравшись рядом со мной на ступеньку, Герда ухватилась за мою куртку.
— Может, это просто гроза, — сказал я.
— Так вот вдруг, ни с того ни с сего?
— Может, вовсе и не вдруг, просто мы раньше не замечали.
— Слушай! — она схватила меня за руку. — Чувствуешь запах?
— Нет.
— Пахнет гарью!
— Ничего я не чувствую.
— Иди сюда!
Она подтолкнула меня к краю дверцы, и я сразу учуял легкий запах гари, который проник в щель — в полпальца шириной — между дверцей и крышей.
Мы спустились со ступенек и стоя застыли в потемках.
— Видно, дым из трубы стелется книзу, и его отнесло на взгорок, — сказал я.
— А этот треск?.
— Не знаю, может, хозяин задумал жечь старые доски, толь или еще какой материал, который при горении дает едкий дым.
— Зачем бы ему затевать это сегодня…
Тут мы услышали выстрелы. Сперва два — один за другим, — затем еще один, и потом уже началась пальба. Герда вскрикнула, она протянула руку к моей груди, мы кинулись друг к другу, я обнял ее за плечи и оттащил от дверцы к стене закута. Мы замерли, я знал, что у нее в мыслях, и все время крепко прижимал ее к себе, и скоро уже слышался только треск и вой, словно где-то бушевало ненастье.
— Дом горит, — прошептала она, — а что означают выстрелы?