Путь к Дюне

Фрэнк Герберт, Брайан Герберт, Кевин Дж. Андерсон

ПУТЬ К ДЮНЕ

Посвящение Беверли Герберт

Во всей литературе вряд ли найдется что-нибудь более трогательное, чем посвященные Беверли Герберт три страницы, которыми заканчивается «Капитул Дюны», книга, которую Фрэнк заканчивал на Гавайях, сидя у постели умирающей жены. Вот что писал он о ней, своей любящей жене и преданном друге, не оставлявшем его на протяжении всех тридцати семи лет супружеской жизни: «Разве удивительно после этого, что я оглядываюсь на прожитое с ощущением счастья, которое никогда не смогу выразить суетными словами? Разве удивительно, что я не хочу забывать ни одного мгновения этой жизни с Бев? Многие другие встречались с Бев, коснувшись лишь краешка ее жизни, я же разделил с ней эту жизнь без остатка, и все, что она делала, укрепляло мои силы. Я не смог бы оказать ей ту поддержку, ту помощь, которая была так необходима ей в последние десять лет ее жизни, если бы она, не требуя ничего взамен, не жертвовала собой для меня всю нашу совместную жизнь. Я считаю, что в этом было мое главное достояние и чудесная привилегия».

Более раннее посвящение к «Детям Дюны» раскрывает глубины иного измерения души этой замечательной женщины:

Посвящается Бев:

Из чудесной преданности нашей любви, ради счастья делить с ней красоту и мудрость, ибо это они — ее красота и мудрость — вдохновили меня на написание этой книги.

Фрэнк Герберт лепил леди Джессику Атрейдес по образу и подобию Беверли Герберт, черты характера которой легли в основу кодекса Общины Сестер Бене Гессерит. Беверли была настоящей спутницей писателя, его интеллектуальным alter ego. Она была вселенной Фрэнка Герберта, его вдохновением и — более чем кто-либо другой — его духовным наставником на пути к Дюне.

Предисловие

Из всех людей, каких я знал и встречал, мало найдется таких, кто умел бы так радоваться жизни, как Фрэнк Герберт. Он смеялся, шутил и писал больше, чем какой-либо из известных мне писателей. Жизнь его начиналась в скромных условиях, он пришел в этот мир на берегу реки Пуялуп, как раз напротив того места, где родился и я, и всегда страстно любил бродячую жизнь на природе, а о людях судил по их способности к творчеству и по тому, как они встречают невзгоды — с юмором или исходя желчью. Юмор помогал ему переносить трудности и радоваться тому, что он сумел подняться над ними. Фрэнк был убежден в том, что образ страдающего на чердаке писателя был навязан издателями, которые попросту не желали платить авансы. Единственной валютой, которую по-настоящему ценил Фрэнк, было время, отведенное для творчества.

— Видишь ли в чем дело, Рэнсом, — говаривал он, — поездка первым классом позволяет писать.

Не склонный к показухе, он всегда пользовался теми удобствами, какими хотел, но никогда не проявлял экстравагантности и эпатажа, хотя и имел такую возможность; его всегда тянуло к природе. Радость, которую он испытывал ПД (После Дюны) вылилась в новые литературные изыскания и поддержку других авторов, которым он всегда желал успеха; Фрэнк предлагал возможности, а не раздавал милостыню, говоря: «Лучше я подам человеку руку, чем стану на него злиться». Как это перекликается со словами любимого мною Достоевского: «Сначала накормите людей, а потом спрашивайте у них добродетели».

Для Фрэнка все вещи на свете распадались на две основные категории: он/она/оно либо помогали ему писать, либо мешали. Мое отношение к внешнему миру было примерно таким же. Мы знали друг о друге по успешным публикациям, но замечали мы эти успехи только потому, что оба родились и выросли в Пуялуп-Вэлли, потому что наши отцы служили в полиции одного округа и потому что были женаты на родственницах. В начале семидесятых мы переехали в Порт-Таунсенд в одну и ту же неделю и узнали об этом факте только из публикаций местных газет. Вот тут-то мне наконец захотелось лично познакомиться с ним, но я не желал отвлекать его от работы. Когда-то Фрэнк был автором «Геликса», моей любимой богемной газеты, выходившей в Сиэтле. Он писал для нее короткие рассказы под псевдонимом «Г. Берт Фрэнк». Я отправил ему почтовую открытку на это имя, упомянув, что обычно пишу до полудня, но иногда готов встречаться с ним за чашкой кофе. На следующий день в десять минут первого раздался телефонный звонок: «Привет, Рэнсом. Это Герберт. Как там насчет кофе?» Так началась эта пятнадцатилетняя традиция почти ежедневных встреч за кофе или обедом.

Фрэнк считал поэзию чистейшим проявлением языка, его, если можно так выразиться, дистиллятом — будь то рифмованный или белый стих. Он жадно читал поэзию в «толстых» и «тонких» литературных журналах, и сам писал стихи, справляясь с жизненными и писательскими проблемами. Будучи совсем молодым человеком, он понял, что может извлечь нечто полезное из своего нехудожественного прозаического стиля, который был более удобочитаемым, чем большинство журналистских стилей того времени. Этот прозаический стиль, верный глаз в отношении деталей, умение слушать и слышать народную речь, постоянно звучавший в его ушах вопрос «А что, если?» — все это совершенно естественно привело его в художественную литературу. Успех пришел к Фрэнку в прозе, но поэтическое вдохновение заполняет его записные книжки и литературные произведения стихами.

Мой первый поэтический сборник «Обретение истинного Севера и жизни» был номинирован на Национальную книжную премию одновременно с номинацией «Ловца душ» Фрэнка. Возможно, если бы мы с Фрэнком были оба прозаиками или, напротив, оба были поэтами, то наши отношения сложились бы по-иному. Но в тот день мы выпили кофе, наговорили друг другу массу комплиментов и занялись взаимным подстрекательством относительно того, не стоит ли рискнуть и сменить жанр, занявшись, например, написанием киносценариев. Правда, самый большой риск, угрожавший нашей дружбе и литературной репутации, возник позже, когда мы выступили в соавторстве, написав и подписав своими фамилиями «Ящик Пандоры». Фрэнк с самого начала говорил, что если книгу опубликуют, то мы оба подвергнемся критике за эту совместную работу. Люди скажут, что у Фрэнка Герберта кончились идеи, а Билл Рэнсом оседлал талант Мастера. Когда такие заявления и в самом деле прозвучали, мы были психологически к ним готовы, так как предвидели их заранее. Обстоятельства, приведшие нас к литературному сотрудничеству, в действительности были сложными, но личное соглашение оказалось на удивление простым: чего бы ни хотел каждый из нас, эти желания не должны встать на пути нашей дружбы. Мы скрепили этот уговор джентльменским рукопожатием. Действительно, ничто не смогло поколебать нашу дружбу, даже желание издателей опубликовать книгу под именем только Фрэнка Герберта (аванс, который нам предложили за такой вариант, был в десять раз больше, чем тот, который нам обязались выплатить за книгу с двумя именами на обложке). Издатели были согласны и на псевдоним, но проявили непреклонную твердость, утверждая, что факт совместного написания книги двумя авторами снизит ее популярность у читающей публики; они проявили такую же твердость и в том, что пожелали вести переговоры с одним Фрэнком. Кроме того, начальники полагали, что моя известность в поэтических кругах не принесет никакой пользы в рекламе книги. Поэтому, каково бы ни было окончательное соглашение, я должен был получить двадцать пять процентов, а Фрэнк семьдесят пять. Фрэнк целыми днями висел на телефоне, а потом купил билет и улетел в Нью-Йорк. Он вернулся домой с контрактом, и, судя по его рассказу, весь разговор с издателями свелся к упрямому повторению одного и того же заклинания: «Половина работы — это половина аванса и половина окончательной выплаты». Фрэнк согласился на девяностопроцентное снижение ставки, но добился указания моего имени на обложке и равной оплаты. И это только один пример силы его характера и верности в дружбе.