Страница 3 из 4
– Ничего, когда-нибудь я до тебя доберусь!
Порыв холодного ветра ударил в лицо.
– Ты позвала его помочь? Я доберусь и до него, и до тебя!
Рассмеявшись, она пошатнулась, невольно посмотрела вниз и увидела четыре пары светящихся зелёных глаз.
– Я до вас до всех доберусь…
А сейчас тебя разденут догола и посадят на цепь в подвале. Свет будет включатся лишь во время кормёжки, а кормить тебя будут… Знаешь, есть такой замечательный обычай, произошедший от древних римлян? Какой? Они столько жрали на своих пирах, что вынуждены были время от времени блевать в тазики, чтобы освободить место для нового блюда! Вот блевотиной тебя и будут кормить. Мы, знаешь ли, любим поесть и любим гостей. Некоторые наши знакомые будут приходить к тебе, чтобы пообщаться, так что веди себя вежливо и не забывай лизать им ботинки. Кстати, среди них есть даже будущий… Впрочем, тебе не надо об этом знать. Будь послушным и помни о договоре. Что? Нет, вреда здоровью причинено не будет. Всё, по рукам! Ты готов? Хорошо!
Эй! Уведите пёсика! Пять минут девятого, время пошло. Желаю тебе провести этот год достойно, иначе… Впрочем, ты, я надеюсь, помнишь, что будет, если…
День, когда это началось, был самым обычным. Дети были в школе, взрослые на работе, птицы летали по небу, собаки лаяли на прохожих, а кошки гуляли сами по себе.
Первым это заметил гражданин, имя и фамилия которого остались неизвестными, да и кому они нужны?
Увидев это, гражданин тут же бросил все свои дела (а чем именно он был занят, тоже неизвестно и неинтересно), со всех ног бросился домой, где осталась его беременная жена и малолетняя дочь, и нашёл их в гостиной.
Едва взглянув на них, он понял, что это уже случилось с ними.
У него не было иного выбора, кроме как…
– А что было дальше?
– А дальше началось это.
– Где началось?
– Везде.
– Везде?
– Да.
– И здесь?
– И здесь тоже…
– Скажите, а чем вы их кормите?
Свиньи, поняв, что говорят именно о них, подняли от наполненных серым месивом корыт жирные морды и посмотрели на мужчину заплывшими глазками.
– Оно, знаете ли, вот какое дело. Когда как. Что есть, тем и кормлю.
– Вы не закупаете корма?
– Химию эту? Нет! Ещё мой дед покойный говорил…
– Что?
– Да не помню я, что он говорил – мелкий был. Но ведь говорил же что что-нибудь?
– Ха-ха-ха! А вы умеете пошутить! Действительно, должен же он был хоть что-нибудь говорить! Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! Вот только, знаете ли, я не шутил. Так, болтанул, не подумав. Со мной такое бывает – ляпну что-нибудь, а потом думаю.
– О том, зачем вы это сказали?
– Да.
– С нами это со всеми бывает.
– Ладно, пойдёмте, посмотрим, что там с вашей машиной…
По улице, размахивая огромным мачете, бежал широкоплечий мужчина с изуродованным, почти сожжённым лицом, одетый в старый строительный комбинезон.
Тяжёлые ботинки глухо стучали по мостовой.
– Кто его выпустил?!! Кто его выпустил?!!
Вжиххх…
– Тебе никогда не понять этого. Ты всю свою сраную жизнь прожил, не имея понятия о тех вещах, о которых с таким умным видом рассуждаешь на званых ужинах. Ты беседуешь с девушками о картинах Кало, но все твои мысли не более чем пересказ из чужих статей. Ты споришь о Кафке, но ты каждый раз делаешь это только для того, чтобы поспорить, каждый раз приводя аргументы того или иного критика. Ты цитируешь чужие строки о любви, сам ни разу в жизни не испытав её. Твоя жизнь это компиляция из чужих слов, чужих мыслей, чужих размышлений, чужих идей, чужих чувств. Ты пуст, внутри тебя нет ничего своего. На, закури! Я же вижу, как дрожат твои губы. Мне немного жаль, что уже ничего нельзя исправить, но мне нисколько не жаль тебя.
– Твои слова для меня ничего не значат.
– Я знаю и не ненавижу тебя за это. Ты просто мне безразличен. Я не испытываю к тебе ничего.
– То же, что и я ко всем вам.
– Да. Безразличие заразно…
– Нуарно! Ах, как же у вас нуарно! Эти свечи! Эти черепа! Эта драпировка! Какой эстетизм! Какое утончённое сочетание!
Дама в длинном чёрном платье с приколотой на груди розой восторженно порхала по комнате. В вытянутой руке она держала длинный мундштук, на конце которого тлела сигарета.
– Нуарно! Нуарно! Великолепно! У вас, вне всяких сомнений, чрезвычайно тонкий вкус! Ах! Ах! Ах!
– Благодарю вас, мадам.
– Ах! Не стоит благодарности! Но, если можно…
– Для вас всё, что угодно, мадам.
– Прошу вас, прошу вас, прошу вас, милейший, засадите мне прямо здесь!
– Что?
– Прямо здесь! В анал! Прошу вас! Порвите мне жопу своим хуем!
– Вы серьёзно?
– Да! Да! Без гандона! Порвите! Ах, как нуарно!
– Извините, мне хотелось бы уточнить.
– Что именно?
– У вас в голове насрано?
– Да как вы со мной разговариваете!
– Поверьте, я говорю с вами предельно вежливо.
– Какая наглость и дерзость! Вы хам, мерзкий, отвратительный хам!
Девушка в бирюзовом платье, с голубыми глазами ангела и очаровательными ямочками на щеках, попробовала, по правилам хорошего тона, покраснеть и возмутиться, но вместо этого заливисто засмеялась. Впрочем, она тут же опомнилась, прикрыла рот ладошкой и стыдливо опустила глаза, но было поздно – взоры присутствующих обратились на неё.
– Милочка, вы бы постеснялись столь явно выражать своё восхищение, – ледяным голосом сказала тощая старуха в меховом манто.
В декольте старухи, между обвисших, сморщенных грудей, висел небольшой кулон в виде раскрытой вагины, который она всё время поглаживала левой рукой, словно искала источник силы для своего угасшего женского начала.
– Простите, – покраснела девушка.
– То-то же, – благосклонно сказала старуха. – А вы, милейший, заткнули бы свой поганый рот и не разговаривали с достопочтенным господином Н. такими… такими… так… так…
– Так верно, хотите вы сказать? – усмехнулся мужчина.
– Да ничего такого я не хотела сказать! – возмутилась старуха.
Сидевшие за столом, а было их, к слову, одиннадцать человек, не считая самого господина Н., девушки и старухи, прекрасно знали, что господин Н. сволочь, мерзавец, содомит и конченый идиот, привыкший с самым умным видом рассуждать обо всём на свете. Он облекал отсутствие мыслей в высокопарные, пространные фразы и мог целыми часами плести словесную паутину, не имеющую никакого смысла. Он говорил для того, чтобы говорить и ничего более, однако общество было слишком воспитанным, и сказать об этом вслух никто не мог.
До этого дня.
Лысый мужчина с женским лицом, ковырявший вилкой недоеденный кусок нежно-розового мяса, хмуро буркнул, глядя в тарелку:
– Здесь не принято так выражаться, а тем более оскорблять кого бы то ни было.
– Сказать правду не значит оскорбить, – возразил затеявший всё это.
– Правда субъективна, – сказала женщина средних лет, с роскошными каштановыми волосами.
– Правда одна, – насмешливо парировал ей первый мужчина, – всё, что не является правдой – ложь, не так ли?
– В данном случае вы высказываете мнение о человеке, причём в самом непотребном виде, а у нас о господине Н. может быть совершенно иное мнение, – сказал толстяк с заплывшими глазками.
– То есть, вы согласны с тем, о чём он только что рассуждал?
– Да, – кивнул толстяк.
– А о чём он говорил? – язвительно спросил первый мужчина.
– Он… Он… Кажется, о чём-то…
– О чём?
Сидевшие переглянулись. Они не могли вспомнить, о чём говорил господин Н.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.