Маятник судьбы

Дернувшись всем телом, Фуше проснулся. Мягко горел масляный ночник в стеклянной колбе, под латунным абажуром. Из темноты выступал угол письменного стола, край ковра на полу. С тех пор как умерла жена, Фуше спал в своем кабинете.

Внезапное пробуждение оставило неприятное ощущение. В комнате было прохладно: печь остыла, жаровня тоже. Встать или полежать еще немного? Наверное, еще ночь…

Фуше перевернулся на спину, пялясь в зернистую темноту. Сон не выходил у него из головы. Конечно, он сильно уязвлен тем, что Наполеон вновь зовет на совет Талейрана. Хотя это вовсе не значит, что хромой дьявол вернулся в милость, – Бонапарт хочет использовать изворотливый ум этого ренегата или выведать у него что-нибудь. Но если ему нужна информация, разумнее было бы обратиться к Фуше! Портфель министра полиции он передал Савари, однако в портфель много не положишь: связи, агенты, информаторы, каналы для сбора точнейших сведений – все это осталось при нем. И еще документы, чтобы держать всю эту рыбешку на крючке. Фуше нарочно не отдал их агентам императора; он скорее расстанется с жизнью, чем с этими бумагами… от которых зависит его жизнь. Должно быть, Бонапарт еще не отошел после недавнего заговора; говорят, он рассвирепел, узнав, что покойный Мале в его отсутствие провозгласил Республику и в Париже кричали: «Да здравствует Нация!» Талейрану, божку роялистов из Сен-Жерменского предместья, легко откреститься от либеральных идей, а вот якобинское прошлое Фуше могло навлечь на него новые подозрения… Берег Ла-Манша он тоже видел во сне неспроста: у него есть совершенно положительные сведения, что Наполеон опять посылал в Лондон банкира Лабушера, пытаясь завязать переговоры, и вновь потерпел неудачу. Ах, вот кто был тот толстяк, которого вел за собой Талейран, – граф Прованский! Ну конечно! В своей прокламации к французскому народу он призывает Сенат стать орудием великого благодеяния… Несомненно, Наполеон о ней знает, не может не знать, но все же не мешало бы послать ему один экземпляр с пояснением… И заодно напомнить о себе.

Откинув одеяло, Фуше сбросил ноги с дивана, ощупью всунул их в туфли без задников, поежился от холода, встал, надел теплый стеганый шлафрок с меховой оторочкой, завязал пояс.

Пруссия заключила союз с Россией; главнокомандующий Кутузов объявил из Калиша о роспуске Рейнского союза; Мекленбург-Шверин уже вступил в коалицию, Бавария пока только ведет с ней негласные переговоры, однако потихоньку отводит свои войска. Наполеон наивно полагал, что Максимилиан Баварский, многим ему обязанный, будет стоять горой за своего благодетеля, – как плохо он все же знает людей! Конечно, королю Максу не хочется отдавать Тироль и Зальцбург, но ему куда проще договориться с Австрией, чем воевать с новой коалицией. И то, что его дочь замужем за приемным сыном Наполеона, его не остановит. В Вюрцбурге, Гессене, Вюртемберге, Бадене скорее прислушаются к ропоту народа, готового убивать французов, чем к окрикам Бонапарта, даже на Саксонию нельзя положиться. Дания колеблется, в Бельгии беспорядки, рекрутский набор в Голландии пришлось прекратить из-за повсеместных выражений недовольства… Конечно, Фуше известно об этом не из газет, у него есть свои каналы, но правительство – не пустоголовые обыватели, minus habens, которым скармливают информацию под нужным соусом, небольшими порциями и не слишком разнообразя меню. Узнав о том, что Пруссия согласна на перемирие, если французы не станут переходить за Эльбу и уступят ей все крепости на Одере и Висле, Лебрен и Коленкур побуждали императора начать переговоры; Талейран заявил со своей всегдашней претензией на остроумие, что мы всегда властны отказаться от сражения, однако Наполеон мотал головой, подобно упершемуся мулу: «Им нужны крепости? Пусть отберут их у меня, а я ничего не отдам». В газетах он велел напечатать, что даже если неприятель установит свои батареи на холмах Монмартра, это не заставит его уступить и пяди земли. Он уже объявил о своем скором отъезде к армии, назначив Марию-Луизу регентшей (под присмотром архиканцлера Камбасереса, за которым присматривал Савари). Неужели он думает, что ловко польстит императору Францу, заставив его дочь зачитывать мужнины послания в Сенате, подобно механической кукле? И Талейран включен в регентский совет!

Фуше сел за стол, придвинул к себе лампу, достал из бювара лист бумаги, откинул крышку бронзовой чернильницы, обмакнул перо…

Войдя утром в комнату с умывальным кувшином, слуга молча закрыл дверь и удалился, мягко ступая в туфлях на войлочной подошве: когда хозяин работает, его лучше не тревожить. Фуше писал Наполеону о том, что сторонники Бурбонов начеку, поражения разбудят Сен-Жерменское предместье, усыпленное победами, и произведут большую перемену в общественном мнении всей Европы; усталость от войны распространяется вширь и вглубь; для всеобщего спасения нужно срочно заключить мир – или сделать войну отечественной, возбудив всеми средствами чувство национальной гордости и внушив народу мысль о том, что для установления мира ему нужно взяться за оружие. Слишком большое доверие к союзу с Австрией грозит погибелью, Вене нужно предложить золотой мост и поскорее отдать ей Тироль и Иллирийские провинции по доброй воле, пока не придется сделать это вынужденно. Фуше известно наверное, что Вена вступила в переговоры с царем, который побуждает ее вернуть себе Тироль и Северную Италию вплоть до Мантуи, чтобы, встав между Францией и воюющими с ней державами, принять на себя роль посредника и всем диктовать свои условия. Кстати, граф Отто не настолько умелый дипломат, чтобы не растеряться при столь внезапной перемене обстоятельств; Меттерних с легкостью обведет его вокруг пальца, вот граф де Нарбонн сумел бы постичь истинные намерения венского двора…

Явившись на нетерпеливый трезвон колокольчика, слуга принял из рук хозяина письмо с еще теплой сургучной печатью.

– Ваше превосходительство! Донесение от полковника Давыдова!

Волконский отдал Винцингероде только что полученную бумагу и молодцевато щелкнул каблуками:

– Дрезден наш!

Винцингероде заметно встревожился, поспешно развернул письмо, пробежал его глазами, и лицо его побагровело.

– Dummkopf, вашу мать! – крикнул он в сердцах. – Разжаловать! Под трибунал!

Серж опешил, не ожидав ничего подобного. Он ведь сам как начальник штаба посылал Давыдову приказ корпусного командира идти с легким отрядом к Дрездену! В своем рапорте Денис повествовал высоким слогом, как он, заняв без боя Нейштадт, вступил в переговоры с генералом Дюрютом, заключил с ним перемирие на два дня, и вот теперь французы уходят, Дрезден наш! Разве генерал не говорил не так давно, что отступающему неприятелю не следует мешать?

– Ему было четко приказано идти к Дрездену, чтобы неприятель не подумал, будто мы имеем намерение идти на Дрезден! – бушевал Винцингероде.

Волконский озадаченно молчал, чувствуя, что стратегический план генерала ускользает и от него.

– Зачем он врал, что за ним следует весь корпус? Мне велено действовать наступательно на Мейсен, минуя Дрезден! Увидев пару сотен казаков, неприятель не испытал бы беспокойства и остался бы на месте, а теперь? Куда ушли эти три тысячи солдат, которым он великодушно позволил захватить с собой оружие? В Лейпциг? На соединение с главными силами?

На Сержа наконец-то снизошло озарение; теперь он досадовал на свою глупую радость. И все же Давыдов не виноват – вернее, виноват в том, что не выполнил приказ… то есть перевыполнил его, но взять на арапа столицу Саксонии – это ведь кому угодно вскружит голову, а победителей не судят! Воркуя по-французски, он уговаривал Фердинанда Федоровича взять в рассуждение все эти обстоятельства и позволить Давыдову поехать в главную квартиру, чтобы оправдаться лично. Винцингероде недовольно сопел, но, не будучи кровожадным по натуре, нехотя согласился: хорошо, пусть поедет и объяснится с фельдмаршалом. Но командование отрядом сдаст! Ему не нужен подчиненный, считающий себя умнее командира.