Страница 13 из 21
На носу корабля стояла Поликрита в белоснежном хитоне и с золотой диадемой на голове в образе Ариадны. Одной рукой саммеотка держалась за канат, другой опиралась на увенчанный сосновой шишкой тирс.
За ее спиной к основанию мачты была привязана глиняная чаша. По накинутой сверху холстине рассыпались вытканные созвездия как символ ночного дионисийского бдения.
Одетые в козлиные шкуры пираты старательно бесновались. Черная шерсть, измазанные сажей лица – так сразу и не скажешь, кто здесь эллин или финикиянин, а кто эфиоп.
Менады в коротких хитонах сновали между сатирами, размахивая жгутами соломы. Они то и дело подскакивали друг к другу, шутливо мерились бутафорскими фаллосами, а потом снова с хохотом разбегались.
Меты держали в руках мехи с вином, глиняные кружки-хои и бронзовые канфары, предлагая выпить всем желающим. Вино било струей в сосуды, стекало по пальцам, брызги летели на одежду, падали в пыль.
Хариты несли на голове корзины с сушеными смоквами, виноградом, гранатами, коробочками снотворного мака, прижимали к бокам перевязанные лентами охапки сосновых лап и лианы плюща.
Одни эйрены играли на лирах, дули в авлосы, трещали кроталами. Другие раздавали участникам процессии хлебцы, намазанные острым соусом для возбуждения жажды.
Две вакханки в лисьих шкурах были увешаны живыми извивающимися змеями. Они то и дело хватали гадов под разинутые пасти и делали резкие движения в сторону зевак, имитируя нападение. Саммеоты в испуге отшатывались, а сатиры нагло хохотали.
Грохот тимпанов, бряцанье кимвалов, взвизги флейт, нестройное громкое пение, в пьяном угаре переходящее в беспорядочные стоны и крики – весь этот оглушительный гвалт внезапно, как по команде, обрывался. И над Портовой улицей повисала гнетущая тишина, чтобы спустя несколько мгновений снова взорваться.
Батт в маске силена, с накладной бородой до пояса ехал на осле перед кораблем. Сквозь прорези для глаз пират внимательно смотрел по сторонам, выбирая момент для выгрузки чаши.
Поравнявшись с Герайоном, корабль остановился. Главы ремесленных коллегий встали во главе делегаций, которым было поручено возложить бескровные жертвы к алтарю Диониса. Держа в руках жезлы, увенчанные фигурками богов профессии, они направились к арке.
За магистратами следовали девушки с корзинами. Поставив ношу у алтаря, они присоединялись к хору. Над теменосом разливались торжественные звуки гимна Дионису.
Сатиры вскарабкались на палубу по веревочным лестницам. Обмотав чашу канатами, осторожно спустили ее на землю. Затем подсунули под основание доски, подняли их на плечи и пронесли кратер сквозь арку на теменос.
Несколько человек шли по бокам кратера, придерживая его руками. Перед перирантериями процессии пришлось остановиться, чтобы окропить ноги освященной водой.
Корабль отправился дальше. Крики возбужденной толпы, завывания вакханок, глумливый хохот сатиров, скрип колес и бешеные звуки музыки постепенно затихали по мере того, как помпэ удалялось от теменоса. Зато со стороны храма отчетливо слышалось хоровое пение.
Возле алтаря Диониса дадуки безумного бога вместе со жрицами Геры готовились к жертвоприношению. По потемневшему от времени известняковому цоколю бежали вырезанные рельефы в виде извивающейся гирлянды плюща, букраниев, козлиных морд и виноградных гроздьев.
На стоящем рядом с алтарем длинном мраморном столе были разложены ритуальные атрибуты: связки щепы, молот, серповидные ножи, разделочные топоры, вертела…
Здесь же находились аскос с оливковым маслом, большой серебряный сфагион для сбора жертвенной крови, а также блюдо с пирожками, чаша поджаренных зерен ячменя и ойнохоя с ключевой водой, которой перед началом торжества дадуки окропили алтарь, а вместе с ним себя самих и жертвенных козлов.
На алтаре разгорался священный костер. Дым пах печеным хлебом, кипарисом и благовониями. Стоявшая рядом гиеродула то и дело наливала из аскоса в черпак оливковое масло, после чего плескала его в огонь. Пламя благодарно взвивалось, дрова потрескивали.
Киприоты опустили чашу на землю рядом с жертвенным столом, щербатым и потемневшим от крови. Сдернув с нее покрывало, они почтительно встали рядом.
В черных шкурах, с загнутыми назад рогами сатиры казались поднявшимися на дыбы жертвенными козлами. Батт так и остался неузнанным.
Сначала Коккал высоким голосом восславил Зевса и Геру. Последние строфы жрецы и жрицы обоих фиасов пропели вместе. Потом Коккал затянул дифирамб в честь Диониса. Все присутствующие, включая жриц Геры, почтительно слушали.
– Призывайте бога! Призывайте бога! – внезапно воззвал он.
– Приди, сын Семелы! – вторили ему дадуки. – Приди, Бассарей! Восстань из вод Лернейского моря!
Словно внимая этому страстному воплю, огромная маска на мачте корабля начала раскачиваться. Облака быстрее побежали в глазницах бога. Борода завозила по палубе, казалось, это не ветер играет сетью, а Дионис поворачивает лицо.
После тройного возлияния вином Коккал приступил к обряду жертвоприношения. Козлов подводили к алтарю по одному. Дадуки в это время исполняли торжественную песню-просодию под переливы авлосов.
Голову каждой жертвы посыпали ячменными зернами. Следующую горсть Коккал бросал в огонь. Срезав с головы животного клок шерсти, Верховный дадук тоже предавал ее пламени костра.
Один из дадуков вливал козлу в ухо воду, чтобы дождаться кивка согласия. Потом, глядя жертве в глаза, Коккал бил ее молотом в лоб. Козел валился на землю, как подкошенный.
Тогда один из жрецов переворачивал козла на живот, а другой загибал голову жертвы вверх. Верховный дадук резким движением перерезал козлу горло.
В этот момент дадуки и жрицы резко вскрикивали: «Ололигмос!», чтобы заглушить предсмертный крик животного. Прославляющий бога хор совершал однообразные ритмические движения, двигаясь вокруг алтаря то в одну, то в другую сторону.
Младший дадук собирал бившую из шеи жертвы кровь в сфагион, после чего передавал сосуд Коккалу. Выплеснув половину на алтарь, тот выливал остальное в кратер киприотов.
Затем мертвого козла укладывали на жертвенный стол. Гаруспик в алом хитоне вспарывал жертве живот. Вскоре его руки были по плечи в крови, одежда намокла и облепила ноги.
На столе росла груда внутренностей, а на земле рядом с ним – куча шкур. Только один раз гаруспик вытянул перед собой открытые ладони, на которых лежали печень и селезенка:
«Селезенка увеличена, печень темная… – заявил он. – Козел болен!»
Метримота согласно закивала, ей не понравилось, что жертва перед убиением заупрямилась подходить к алтарю. Хорошо еще, что не вырвалась из рук дадука – вот был бы скандал.
Тушу выбракованного козла гиеродулы крюками поволокли к выходу и выкинули за теменос. Ее тут же с радостными воплями утащили дежурившие возле арки нищие.
Дадуки свалили внутренности на большие медные сковороды. Затем теми же крюками выкатили из кострища раскаленные булыжники. Вскоре масло заскворчало, а над теменосом поплыл запах жаркого.
После того как жрецы, обжигаясь и дуя на дымящиеся куски, съели потроха без остатка, они приступили к разделке туш. Топоры поднимались и опускались, брызгала кровь, бурыми пятнами оседая на одежде. По мраморной столешнице текли темные струи. Во все стороны летели осколки костей. Потемневший песок под ногами превратился в кашу.
Срезав с костей мясо, дадуки торжественно побросали копыта, жир и кости в огонь жертвенного костра. Туда же полетело ритуальное печенье вместе с щепой. В чадящем вонючем дыму слезились глаза, дрова постреливали от капающего жира, белые ребра в огне стремительно чернели.
Вскоре мясо жертв было порублено, посыпано солью и обжарено на вертелах. Ели все, кто присутствовал на церемонии. Сатиров, как посланцев Кипра, тоже пригласили к пиршеству. Гиеродулы разлили по канфарам неразбавленное красное вино, которое киприоты доставили с гейкосоры Батта.
Пропев заключительный дифирамб Дионису, дадуки покинули теменос. Жрицы Геры удалились в Герайон. На этом ритуал закончился, но праздник продолжался.