Страница 19 из 21
Так и предстоящее замужество, а вслед за тем совместная жизнь с человеком до этого совсем чужим и вдруг с этого дня ставшим близким, почти родным, пугала девушку, плохо представлявшую, как сложится их совместное существование.
Да, Иван Павлович был близок ей своей начитанностью, образованностью, некой строгостью, выдержкой. Но, в тоже время, именно эти качества пугали ее. Хотя бы уже потому, что он был старше, опытнее и она невольно робела в его присутствии.
Временами он казался ей человеком осторожным в своих поступках, даже нерешительным и холодным. Для нее гораздо ближе были люди открытые, в меру веселые и даже слегка бесшабашные. Такими были друзья ее старшего брата, часто бывавшие у них. С ними она бесстрашно каталась на санках с ледяных гор во время Рождества, водила хороводы, когда они выбирались в деревню, пела песни, каталась на лодке. Потому она плохо представляла среди них Ивана Павловича и даже чуть улыбнулась, подумав об этом.
Няня, словно прочтя ее мысли, спросила:
– Чему, Машуня, улыбаешься? Поди, о женихе подумала? Ты хоть скажи мне, он тебе по нраву или решила сбежать из родительского дома, лишь бы человек был хороший? Смотри, обратного хода не будет. Ой, не завидую я ему, зная тебя с молодых лет.
– Что же так? Или я чем плоха? Или никудышная хозяйка? – полушутя спросила та няню.
– Откуда мне знать. Коль захочешь, можешь любого осчастливить. Но вдруг что тебе не по нраву, тогда все, лучше поперек дороги не становиться.
– То верно, не нужно мне перечить, тогда все хорошо будет.
Теперь уже улыбнулась Паша, и, начав заплетать косы на голове своей воспитанницы, слегка дернула за одну из них, со словами:
– Нет, ты скажи, душа моя, что у тебя на сердце: жарко али холодно?
– Ой, Пашенька, сама не знаю, как ответить. Временами, будто бы как сегодня в баньке, жаром обдает, а порой вроде кто лед на сердце положил. Как с этим быть?
– То, хорошо, значит, жива душа твоя и боится суда божьего, ежели вдруг ошибешься в выборе своем. Иначе и быть не может. Но ты шибко не переживай, со временем все образуется, обустроится. Главное, мужу своему во всем доверься. К тому же я всегда рядышком буду, под боком, подскажу, что да как, все и уляжется. Как матушка моя сказывала: перемелется, мука будет.
– А ты раньше никогда о своей матушке не вспоминала, расскажи, мне интересно.
– Да чего могу сказать… Добрая она была, ласковая. Посадит, бывало, нас деток своих к себе на колени, да и гладит по головкам, как я тебя сейчас. А потом плакать начнет. И мы за ней тоже ревем, пока все слезки из нас не вытекут.
– О чем же вы плакали? – удивилась Маша, обернувшись в сторону своей няни.
– Все о том же, о чем все простые люди плачут. О доле нашей горькой. Жили-то мы как тогда? Хлеба ржаного каравай на столе, да каша в мисках. Мяса совсем, почитай, даже вкуса его не знали. Может кто из соседей рыбки занесет, или птицу какую в лесу словит. А потом померла матушка наша. В город зачем-то пошла среди зимы, нас одних оставила на соседку, чтоб та приглядывала, а по дороге то ли замерзла, то ли волки напали или кто из лихих людей. Только больше мы ее живой не видели.
– А как же отец? Про него ты совсем не вспоминаешь. С ним что?
– Батюшку нашего еще раньше хвороба какая-то одолела. Мы тогда с братиком совсем махонькими были. Сказывали тетки деревенские, будто он работящий мужик был. Вот работа его и сгубила. Надорвался, мол. После матушкиной смерти братика моего отцовый брат взял к себе, так он у них и рос, пока своей семьей не обзавелся. А меня твоя покойная матушка, царство ей небесное, у себя приютила за вами ходить.
– Пашенька, милая, неужели тебя никто замуж не звал? Так ведь не бывает. Женихов на всех должно хватить.
От этих слов Паша лишь горько вздохнула и тихо ответила:
– Видать не на всех. Кому я нужна, сирота казанская, без родни, без приданого. Зазывали к себе парни, что побойчее, но до свадьбы дело так и не дошло. А я и не жалуюсь. Мне при вас в доме и без того хорошо. Вы мне все, как родные стали. Вот обзаведешься своими детками, буду их нянчить да по хозяйству тебе помогать.
– Спасибо тебе, Пашенька. И я тебя родным человечком считаю, за все благодарна. Ой, вроде бы и спать пора, – потягиваясь проговорила Маша, – а сон не идет.
– Надо, надо поспать, чтоб завтра сонной тетерей не быть. Во сне сил накопишь, денек-то трудный будет, чай, не каждый день такое случается, – ответила няня. – Пойду и я к себе, а ты приляг, вот сон и придет.
Глава тринадцатая
…Иван Павлович проснулся от того, что первые солнечные лучи били прямо ему в лицо, освещая всю комнату ярким, праздничным светом. Незаметно для себя он уснул, сидя за письменным столом и сейчас, вскочив, долго разминал одеревеневшую шею, потом кинулся искать бритву, ощутив под рукой щетину на лице. Не прошло и часа, как он уже надел новый костюм и теперь, не зная чем заняться, начал бесцельно ходить по комнате. Вскоре это занятие ему надоело, и он пошел будить Семена Гаревского. Тот, как оказалось, еще и не думал вставать и был очень удивлен, увидев празднично одетого Менделеева.
– И куда это ты спешишь? – с улыбкой поинтересовался он. – Без нас все равно свадьбы не будет. Успеешь еще со своей невестой свидеться, у вас, как ни как, вся жизнь впереди.
– Просто не знаю, чем занять себя, – отвечал Иван Павлович, – волнуюсь, вот и встал пораньше.
– Я тебя понимаю. По-другому и не бывало. Ладно, проходи, присаживайся. Сейчас кликну кого, чтоб принесли нам что-нибудь перекусить.
– Знаешь, есть что-то не хочется. Скорее бы уж все закончилось, а то не по себе как-то.
– Нет, Иван, у тебя все только начинается и не скоро закончится. Крепись, брат, и это пройдет, как сказал очень давно один мудрый человек.
– Экипаж на сколько заказали? – присаживаясь к столу поинтересовался Менделеев.
– Как подъедет, тогда и узнаем…
Вскоре им принесли с десяток вареных яиц, свежий хлеб и кувшин молока. Пока они завтракали, неожиданно появился Лафинов. По его измятому лицу было видно, что накануне он, судя по всему, изрядно выпил и теперь его мучила жажда. Молча кивнув, он налил себе в пустую кружку молока, жадно выпил и спросил, облизывая губы:
– Скоро ехать? Может пешком проще дойти? Тут ведь рядом совсем…
– Никак нельзя – жениху пешком, а то придется потом всю жизнь на себе жену возить, – пошутил Гаревский.
– Неужто, правда? – удивился тот. – Тогда, конечно, придется ждать. Пойду на улицу, а то денек нынче жаркий, душно тут у вас.
Менделеев с Гаревским переглянулись, и со вздохами проводили его взглядами.
– Ведь говорили мне, чтоб не брал его дружкой на свадьбу, так нет, не послушал, – сокрушенно покачал головой Менделеев. – А он, как погляжу, что ни день, то под хмельком. И чего ему не хватает?
– А директору нашему, чего не хватает? Не скажешь? Пьет никак не меньше.
– Да… Я думал только мужики с горя или там от тоски из кабака не вылазят, а тут солидные люди, учителя и вот те на…
За разговорами не заметили, как прошло время, а когда солнце поднялось совсем высоко, и летний день вступил в свою силу, они услышали чей-то зычный голос и скоро к ним постучали. На пороге стоял принаряженный мужик, в котором Иван Павлович без труда узнал кучера, возившего их не так давно в Ивановский монастырь.
– Экипаж готов, – сообщил тот, придирчиво оглядывая комнату, где они находились. А потом неожиданно поинтересовался: – Здесь что ли с барыней жить собираетесь? Неуютно как-то у вас, по-казенному все…
– Не твое дело, дубина, – осадил его Гаревский, – иди лучше за своим конем смотри, а мы скоро будем.
Кучер, обиженный его словами, лишь сверкнул глазами и вышел.
Через какое-то время они втроем направились к дому Корнильевых, где на крыльце их поджидало десятка два разодетых празднично дворовых. Мужики и парни были наряжены казаками с приклеенными изо льна усами, а в руках каждый сжимал начищенные по такому случаю клинки. Завидев прибывших, они встали в два ряда, скрестив свое оружие друг с другом и загородив таким образом проход к дому и дружно затянули: