Страница 11 из 21
– Все верно, бабуленька, возразить не смею. Неловко мне как то, разговоры такие вести, годами пока не вышел, но, обещаю, попробую.
– Ты его, главное, о свадьбе напрямки спроси. Зачем дело откладывать. Мол, когда? Можешь на меня с Митенькой сослаться. Говори, что бабушка наша с отцом Машиным вместе ночи не спят, все думают, быть свадьбе вашей или не быть. И мне сразу скажи, что он тебе ответит, а остальное я как-нибудь сама додумаю… Все понял? Но Василий не успел ответить, потому как в их разговор вновь вмешался Дмитрий Васильевич, прослышав про свадьбу.
– Это о ком вы там судите-рядите, никак не пойму. Никак о Машеньке, – разволновался он вдруг, – а почему мне о том ничего не известно?
– Да вам, батюшка, лучше о том пока не знать, оно и спокойней будет, – погладил его по голове Василий, – мы от вас ничего скрывать не станем, как дело сладится, все сразу и расскажем. Куда мы без вас, – успокоил он старика.
Тот согласно несколько раз кивнул головой и опять впал в свое обычное состояние, не проронив больше ни слова.
Но тут пришел черед разволноваться Марфе Ивановне.
– Чего-то и мне худо сделалось от всего услышанного, – заявила она, тяжело поднимаясь из-за стола, – пойду девку успокою, а то ведь ревет, поди, в три ручья…
За столом остались Василий и его отец, который никак не мог подцепить вилкой маринованный грибок и страшно от того разволновался. Василий, наблюдавший за ним с улыбкой, не вытерпел и, взяв грибок двумя пальцами, поднес его к отцовскому рту, но безуспешно. Тот закрутил головой, добавив пару слов:
– Не хочу!
– Ну, коль не хочешь, то сам его и съем. – И он кинул махонький грибочек в свой открытый рот, после чего тоже покинул столовою, оставив отца, сгорбившегося над пустой тарелкой одного.
Глава восьмая
…Иван Павлович, покинувший дом Корнильевых с нехорошим осадком на душе, не знал, как ему дальше жить после случившегося. Он даже намеревался поутру отправиться к директору и заявить о своей отставке от должности, но не хотелось появляться перед родными, человеком, бросившим службу, лишь только начал ее. Тем более все станут расспрашивать, выражать сочувствие, а это еще хуже, чем тягостное молчание или осуждение.
В тоже время он понимал, что к Корнильевым он больше не ходок, после всего случившегося. Но и без Маши он свою жизнь представить не мог, уж больно глубоко пустил он ее к себе в душу. Как не старался, он не мог понять, когда это случилось. Месяц или день назад? Вот случилось и все, чего теперь гадать. А она все понимает и пользуется его симпатией. Впрочем, если быть честным, то как она ей пользуется? Нарядов дорогих или украшений каких купить требовала? Да нет, даже речи о том не было… Тем более он даже не мог себе представить, как бы он вручил ей подобный подарок. Тогда точно, услышал от нее такое, что потом не посмел бы и порог их дома переступить.
«Собственно говоря, что такого произошло? – размышлял он. – Она всего-то и сказала, что не любит, когда ей руки целуют. И что здесь такого? Чего я надулся и постыдно, как последний трус, сбежал? Надо было рассмеяться, обратить все в шутку, а не изображать из себя обиженного и оскорбленного…»
Он чувствовал во всем случившемся прежде всего свою вину. Но никак не ждал, что его невинный поцелуй так воспримут. Да и она наверняка не ждала, что он вдруг надуется и поспешит из дома. Но что-то сейчас менять, идти с извинениями было теперь поздно…
Если бы он мог, то тотчас заплакал, но слезы не шли, да и стыдно было сидеть с мокрыми глазами, будто юная гимназистка. У него даже мелькнула мысль покончить с собой, но он представлял, как расстроится она, когда узнает о его смерти. К тому же наложить на себя руки он решиться никак не мог, хотя бы потому, что был человек верующий.
К тому же родители его явно не перенесут такой потери, и огорчать их он просто не имел права. Не мог он и поделиться своим горем с тем же Гаревским, который явно рассмеется и, дружески похлопав его по плечу, предложит ему все забыть и познакомиться с кем-то другим, забыв о Маше.
«Нет, нет, нет, – повторял он про себя, – ни за что! Все одно, рано или поздно это должно разрешиться…»
Не раздеваясь, он лег на кровать и как-то сами собой пришли слова молитвы. Так незаметно для себя он уснул, а посреди ночи проснулся, вспомнил, что не приготовился к занятиям, зажег свечу и открыл книгу. А там наступило утро, и он, так и не выспавшись, отправился на занятия.
Незаметно в работе пролетели несколько дней, и он действительно начал забывать о том, что произошло. Хотя воспоминания нет-нет, да и накатывали вновь, но он переживал уже не так остро.
А на дворе за несколько дней совсем растеплилось и у растущих подле гимназии деревьев начали пробиваться первые листочки, на ветвях которых сидели серые воробушки, дружно чирикая. Казалось, природа звала всех и каждого отвлечься от каждодневной работы и наслаждаться весенней погодой, неожиданно ожившей кругом. Потому Иван Павлович частенько подумывал, а не отправиться ли ему вместе с ребятами в ближайший лесок, где они смогут разжечь костер и вдоволь набегаться по лесу.
Но пожилые учителя, как он слышал, не раз говорили о зловредных клещах, которые подстерегают в лесу всех и каждого, потому он побаивался вести туда детей, чтобы с ними чего не случилось.
Но в один из дней, направившись домой после занятий, он встретил неожиданно для себя Василия Корнильева, который как ни в чем не бывало с улыбкой протянул ему руку для пожатия.
– Как поживаете, Иван Павлович, – спросил он, – вижу, пораньше домой спешите, как только занятия окончились.
– Да, вы угадали. Как понимаю, вы что-то сказать изволите? Отчего спрашиваете?
– Да хотел попросить вас пройтись со мной немного, если вы не очень спешите. Что на это ответите?
– Да как вам сказать, вроде спешу, но могу и пройтись с вами, коль того желаете. Отказать вам в том как-то даже не смею… Вы мне не враг, зла какого не держите, почему не пройтись…
– Благодарствую. – И тот подхватил его под руку, увлекая его к парадному выходу.
Выйдя на улицу, Менделеев глянул по сторонам и увидел стоящий возле гимназии на краю дорог экипаж на новомодных рессорах, в котором сидела Мария. Он вздрогнул и попятился назад.
– Куда вы? – с удивлением спросил его Василий.
– Да, знаете, забыл я там кое-что, вернуться надобно…
– Ой, Иван Павлович, не надо хитрить со мной. Мы ведь с сестрой просто поговорить с вами собирались, прощение попросить за наше давешнее обхождение. А вы сразу на попятную. Нехорошо как-то, вы уж останьтесь.
– А что обхождение, – невнятно пробормотал Менделеев, – обхождение такое, как его иные заслуживают. Я не в обиде и прощения у меня просить незачем, – продолжал упорствовать он.
Но Василий не сдавался и крепко держал его под руку. Мимо них проходили ученики и с удивлением смотрели на происходящее, что еще больше смущало Ивана Павловича. Он решил, что в его положении лучше уступить Василию, чем вызывать немые вопросы среди учителей и воспитанников, явно наблюдающих за их препирательством. Потому он, осторожно ступая по придорожной грязи, стараясь не замарать ног, добрался до экипажа, откуда на них с удивлением и улыбкой взирала Мария.
– Глазам своим не верю, неужели вы так боитесь меня, что не захотели даже поздороваться или поговорить, в конце-то концов, хотя бы выслушать мои извинения? – спросила она.
– Какие могут быть извинения, когда я сам все испортил. Тем более, такие девушки как вы, не должны извиняться…
– Это почему вдруг? – не удержалась и рассмеялась она, – может, поясните, – какие такие девушки? А то мне как-то не совсем понятны ваши слова. Девушки они разные бывают, а меня вы к каким относите?
От этого ее вопроса Менделеев окончательно запутался. Глянул на Василия, стоявшего позади его, ожидая поддержки, но тот лишь весело улыбался и слегка подмигнул Ивану Павловичу, как бы предлагая поучаствовать в их игре.