Необычное задание

— По-иному и быть не могло! — убежденно заявил Мыльников. — Ибо все сторонники нормандской теории отталкивались от одного-единственного документа — "Повести временных лет", где сообщалось о призвании варягов.

Дмитрий Юрьевич уже в голове оставлял этот раунд за собой, когда Плечов вдруг разразился длинной тирадой:

— "Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманы и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси, чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля"[20].

— По памяти выдаешь? — расплылся в широкой улыбке академик. — Молодец!

— Так точно! — Лицо Плечова тоже расцвело самодовольной улыбкой, и он продолжил: — Причем Миллер отчетливо связывал варягов с северными народами: шведами, готландцами, англами и норманнами (выходцами из Скандинавии, населившими соответственно Британию и часть Франции). У него даже имена русских князей звучат по-скандинавски: Олег (Хельги) и Игорь (Ингвар). А еще сподвижники Рюрика Аскольд и Дир, ушедшие в Киев. В том же сказании, я имею в виду "Повесть временных лет", перечислены русские послы в Константинополе: Карл, Инегельд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руальд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид — вновь сплошные скандинавы.

Возражений у Ломоносова оказалось величайшее множество. Выше крыши — как сказали бы в наше время. Прежде всего, он не признавал различий между славянами и русами-росами, отождествляя тех и других с древним народом, жившим между Днепром и Доном.

— Роксоланы… Мы с тобой их уже упоминали, — тихо произнес Мыльников.

Тем временем Ярослав продолжал:

— Поэтому вывод возглавляемой Михаилом Васильевичем комиссии оказался неутешительным для немецкого коллеги: мол, такую работу "отнюдь поправить неможно так, чтобы льзя было ее публиковать в собрании академическом", — в очередной раз продемонстрировал свою глубокую компетентность в рассматриваемой теме наш главный герой.

— Остальные академики охарактеризовали сложившуюся ситуацию как "бунт черни", — добавил Мыльников. — Вот за кого нас считала вся эта приезжая шваль. Хотя… Многие из них, как например, первый президент Академии наук и художеств Лаврентий Лаврентиевич Блюментрост, родились в России, однако назвать их русскими, честно говоря, не поворачивается язык.

— Согласен.

— И пошло-поехало. Куда ни плюнь: Шумахер, Кайзерлинг, Бильфингер, Буксбаум, Гольдбах…

— Темные силы? — решил уточнить Плечов.

— Похоже на то… А как могло быть иначе, если царица, во всю покровительствовавшая иноземцам, я имею в виду Екатерину Великую, сама по матушке Гольштейн-Готторпская?.. Однако давайте, Ярослав Иванович, все-таки посудачим о чем-нибудь другом…

— Может, про эфир? Я как-то упустил из вида высказывания Ломоносова по этому вопросу.

— Значит, у меня есть возможность отыграться? — предположил Дмитрий Юрьевич.

— Возможно, — не стал спорить секретный сотрудник.

— Что ж… Пора продемонстрировать, что я тоже не лыком шит. Начну с цитаты нашего светоча: "Необходимо изучить природу эфира; если она вполне пригодна для объяснения электрических явлений, то будет достаточно большая вероятность, что они происходят от движения эфира. Наконец, если не найдется никакой другой материи, то достовернейшая причина электричества будет движущийся эфир".

— Где вы ее взяли? — удивился Плечов.

— В "Слове о происхождении света".

— К сожалению, я в физике не очень, — признался Ярослав. — И теперь надеюсь, что в будущем с вашей помощью ликвидирую этот пробел в образовании.

— Там, кстати, есть еще много интересного, — заверил академик, наполняясь былой уверенностью. — Например, убедительная критика господствующей в то время теории истечения света, которую Ломоносов считал откровенно противоречащей всем физическим принципам. Мол, перекрещивающиеся световые лучи должны отклонять друг друга, что не совместимо с законами оптики. Процитировать?

— Будьте добры!

— "Сквозь все алмаза скважины, поставленного между многими тысячами свеч горящих, сколь многим должно быть встречным и поперечным течениям материи света, по неисчетным углов наклонениям; но при том нет препятствия и ниже малейшего в лучах замешательства. Где справедливые логические заключения? Где ненарушимые движения законы?"

— Все! А то голова уже идет кругом… — вроде как собираясь сдаться на милость победителя, устало сказал Плечов, опасавшийся в случае продолжения научного спора угодить под пресс знаний оппонента в тех сферах, где он сам никогда не был силен. И сразу же перешел в атаку с другого направления: — Признавайтесь: вы сами читали дневники Михаила Васильевича?

— Да! И не только… — гордо поведал академик.

— Как прикажете это понимать?

— Сразу после смерти ученого в его лабораторию нагрянули с обыском какие-то люди, которыми руководил лично граф Орлов, самый влиятельный фаворит Екатерины, которого, кстати, еще при жизни подозревали в организации нападения на Ломоносова во время прогулки в лесу — вы сами об этом вспоминали. Ни один документ не должен был попасть в чужие руки. Ни один! Неизвестные перерыли все, что могли, конфисковали знаменитый Ломоносовский архив, но главного так и не нашли. Точнее, нашли, но не заметили, не придали значения сей выдающейся находке! Простите, больше ничего не могу вам сказать… Пока, во всяком случае.

— Понял, — почесал затылок Ярослав. — Значит, остальное только тогда, когда вернем на Родину вашего батюшку?

— А как вы думали?

Вечером в гости к Мыльникову наведался какой-то странный тип. Тоже академик, — по крайней мере, так он сам представился, даже не подав Плечову руки. Гладко выбритый, холеный, высокомерный и… приторный донельзя. Этот человек сразу не понравился Ярославу.

Не мужик, а какой-то бесполый гибрид…

И с виду — абсолютно не пострадавший от ужасов блокады. Сытый, упитанный. Сто пудов: либо счастливый обладатель спецпайка, либо — приезжий. Таких издалека видно.

— Посидишь с нами, Ярослав Иванович? — спросил Мыльников, запуская "пришельца" первым в гостеприимно распахнутые двери "пищеблока", как Дмитрий Юрьевич иногда называл свою уютную кухню.

— Нет! — отрезал оставшийся в гостиной Яра и, намереваясь укрыться в отведенной для него отдельной комнате, сделал несколько шагов по направлению к своей цели.

Ну, вот не хотелось ему садиться за один стол с этим слащавым типом, а тем более общаться с ним, что-то обсуждать, о чем-то спорить!

— Что ж, как знаешь… — проворчал вслед младшему партнеру по науке Дмитрий Юрьевич.

— Кто это? — нарочито громко полюбопытствовал его старый знакомый — так, чтобы Ярослав мог наверняка услышать эти слова.

— А… Наш коллега из МГУ, — успокоил явно страдавшего подозрительностью приятеля академик Мыльников. — Между прочим, ученик самого Фро-лушкина!

— Федора Алексеевича?

— Так точно! Извини… Парни воевали, вот я и набрался от них уставных словечек, как сучка блох.

— Они?

— Ну да. Второй сбежал к своей пассии — на набережную реки Карповки.

— Ты хоть документы их смотрел?

— Нет. Зачем? — удивился Дмитрий Юрьевич.

— А может, они шпионы какие или диверсанты? — продолжал измываться над легкомысленным, по его мнению, хозяином квартиры гость.

20

Этот отрывок из "Повести временных лет" я умышленно привел в переводе выдающегося советского культуролога, коренного ленинградца Д.С. Лихачева, сделанном им лишь в конце XX века. Естественно, что в 1940-х годах мои герои не могли сталкиваться с подобной интерпретацией. — С.Б.