Необычное задание

— А вы куда смотрите, товарищ Копытцев?

— Виноват, исправлюсь, — багровея, выдавил Алексей. — С завтрашнего дня к ним обеим будет приставлена государственная охрана.

— Кто лично стоит за этими провокациями, выяснили?

— Да. Сэр Аверелл Гарриман…

— Тот, которого со дня на день назначат послом США в СССР?

— Так точно.

— Что ж… Дело принимает неожиданный поворот… Зашевелились союзнички! Значит, документы, которые вам предстоит вернуть на Родину, на самом деле имеют высокую ценность. Историческую и материальную… А кто-то из вас не мог случайно проболтаться о том, что ему предстоит принять участие в уникальной спецоперации?

— Никак нет, товарищ Верховный Главнокомандующий, — доложил Копытцев, как старший по званию среди двух наших героев. — Ручаюсь!

— Выходит, или Поскребышев, или кто-то из моих научных консультантов. Круг их невелик. Тот же Рыбаков или… Впрочем, имени этого глубоко уважаемого человека я пока называть не стану. Его проверку поручу организовать другому ведомству, по ее окончании проинформирую вас обоих лично. Дату следующей встречи мой помощник, как обычно, сообщит вам по телефону. У меня все!

— Разрешите идти? — одновременно спросили друзья.

— Так точно! — улыбнулся товарищ Сталин.

Невзирая на то что Верховный Главнокомандующий собрался проверить благонадежность своих научных консультантов силами других организаций, Ярослав решил тоже немедля приобщиться к этому делу и на следующий день устроил Рыбакову нечто вроде негласного допроса. Причем сам Борис Александрович о предстоящей проверке ничего не подозревал и — более того — поневоле стал ее инициатором. (Это и есть "высший пилотаж" для тайных агентов всех разведок в мире.)

— А ты откуда знаешь Алексея Ивановича? — без долгих предисловий, как у нас говорят — с места в карьер, — начал серьезный разговор археолог, устраиваясь рядышком со своим, как он однажды определил, товарищем по несчастью, которому руководство Ленинки с недавних пор выделило персональный столик в одном из подсобных помещений (ему наши герои, не сговариваясь, одновременно присвоили статус "каптерки").

— От верблюда, — равнодушно отмахнулся Плечов, всем видом демонстрируя, что данная тема ему вовсе не интересна.

— Он наверняка служит в НКВД? — с невероятной, с ранней юности свойственной ему совершенно сумасшедшей настойчивостью во всех делах продолжал допытываться Рыбаков.

— Возможно.

— А не связаны ли вы каким-то образом с тем делом, о предыстории которого я имел честь информировать товарища Сталина? — Борис наградил своего визави испытывающим, как ему казалось, взором и замер в ожидании честного ответа.

— О чем ты? — как бы между прочим бросил куда-то в сторону Ярослав, словно намекая на то, что разговоры на эту тему ему абсолютно не интересны.

— О "русском коде".

— Хочешь начистоту?

Плечов артистично потянулся и чуть было не зевнул.

— Да.

— Меня пытаются втянуть в эту авантюру, однако окончательного согласия я еще не дал.

— Что значит "втянуть", и о какой-такой авантюре ты ведешь речь?

— Пока не знаю. Но вскоре отправлюсь в город на Неве и уже там, на месте, разберусь со всеми интересующими тебя вопросами!

— Уж не к Мыльникову ли тебя заслали? — воскликнул Рыбаков, на мгновенье позабыв, что находится в публичной библиотеке, где шуметь не рекомендуется и даже воспрещается.

— К нему, батюшка, к нему! — оперативно подтвердил его догадку Плечов.

— Тогда слушай! Сей гнусный тип не так прост, как кажется, — профессор отодвинул в сторону стоящий на полу большой кожаный портфель, служивший "водоразделом" между двумя учеными мужами, и, придвинув свою табуретку поближе к коллеге, принялся горячо нашептывать ему прямо в ухо: — Умный, хитрый, хорошо информированный. Но вот клеймо врага народа к нему приклеили, на мой взгляд, необоснованно, напрасно… Не таков Дмитрий Юрьевич, не таков…

— А каков?

— Народную власть он, понятное дело, не шибко жалует, а вот нашу славную Родину — я имею в виду Россию — любит по-настоящему. Горячо. Страстно. Как и все его предки. Масоны, между прочим. Из Мальтийского ордена, может, слыхал?

— Вот тебе бабушка и Митькин день! — воскликнул Ярослав, перефразируя известную поговорку.

— Ради Бога, не называй его так — утратишь всякое доверие, да еще и наживешь попутно кучу неприятностей: Мыльников — человек благородных кровей, к тому же обидчивый и крайне заносчивый, — сообщил Борис Александрович. — Поэтому только Дмитрий Юрьевич и желательно на "вы".

— И сколько же ему лет? — поинтересовался агент, заблаговременно обдумывая какие-то свои планы относительно предстоящего знакомства.

— Что-то около сорока пяти, наверное, — скривил обычно добродушное лицо профессор Рыбаков. (Может, ему был неприятен сам факт знакомства с этим, как он чуть раньше выразился, "гнусным типом"?) — В общем, лет на десять-двадцать старше тебя будет… А то и более.

— Хороший интервальчик… Плюс-минус полжизни. Ну да ладно… Лишь бы не глубокий старик с маразматическими отклонениями.

— Никаких проблем со здоровой логикой у него нет. Сам увидишь!

— Значит, сойдемся! — оптимистично заверил Ярослав Иванович.

— Ой, не знаю, — покачал головой его собеседник. — Слишком противоречивая натура Мыльников. Сложная. Но ты, я вижу, готов найти подход к любому динозавру.

— Так точно.

— Не сочти за наглость, но на всякий случай запомни несколько главных тезисов, которыми он постоянно оперирует в своих, так сказать, околонаучных кругах. В жизни пригодятся.

— Давай.

— Постулат номер один: вся история человечества началась у нас за Полярным кругом.

— Согласен.

— Что? И ты туда же?

— Ну да!

— Блин… Одни конкуренты… Ап… Ап, — чихнул в роскошный вышитый платок профессор, видимо, нахватавшийся в "каптерке" книжной пыли, после чего принялся вытирать свой выдающийся — в прямом и переносном смысле — нос, часто вызывающий насмешки товарищей по науке (и не только). — Впрочем, если честно, я тоже разделяю некоторые его тезисы. Особенно следующий, второй, вытекающий из первого, — Борис Александрович спрятал "носовичок" в нагрудный карман широкого пиджака и продолжил свои высокоинтелектуальные измышления. — Все люди — русские[5].

— Неплохо! — подхватил идею Ярослав. — Надо бы взять на вооружение.

— Бери. Даром даю. Хоть и не имею на это авторских прав. Ты знаешь, кто такие росомоны?

— А как же? Наши далекие предки! Народ, племя или даже, возможно, отдельный род, упомянутый готским историком Иорданом в связи с событиями конца четвертого века от Рождества Христова.

— Да, предположительно около 375 года, — уточнил профессор Рыбаков. (Как мы уже однажды говорили, археология любит точность, особенно если дело касается исторических дат. Правда, не все, в том числе, и советские исследователи соблюдают это "железное" правило!) — При желании сей нехитрый термин можно легко разбить на два: "росо" и "мойне". Таким образом, получится росы-мужи или люди-росы.

— Согласен. На все сто. Как я раньше сам до такого не додумался?

— И, кстати, это слово по сути является одной из форм произношения славного имени Роксолана и служит вариантом этнонимов "рос, росс, Русь".

— Ох и силен же ты, Борис Александрович, в интерпретации всяких спорных, до конца не изученных вещей!

— Есть такой грех. Однако, с твоего разрешения, продолжу. Постулат третий: все скандинавы (варяги, викинги и прочие норманны), а также северные славяне разговаривали на одном и том же — русском — языке, а шведская столица — Стокгольм — вообще наш город.

— Сток холма? Логично! И да, кстати, разговаривали они на "свенской моле", свийской мове, если по-украински. От этого и произошел наш глагол "молоть". Имеется в виду языком!

5

На самом деле, дорогие мои читатели, этот тезис сформулирован нашим с вами современником, знаменитым советским (и российским) ученым-этнографом Светланой Васильевной Жарниковой, которая ушла из жизни не в таком уж и далеком 2015 году. — С. Б.