Страница 1 из 10
Стася Андриевская
Девочка, которую нельзя. Книга 3
Глава 1
О том, как силы кончились я помнила очень смутно – эфир наконец подействовал, и я обмякла, уплывая и умственно, и физически в анабиоз. Последним из воспоминаний стала инъекция, наверное, снотворное… И вот я здесь – сама не знаю где.
Подвал, но не сырой, не холодный, не душный и вообще не похожий на пыточную. Просто комната без окон. Меня не били, не насиловали. Наоборот, даже зашёл какой-то человек и измерил мне артериальное давление.
– Вот, – поставил он на стол бутылку минералки, – чаще пей, если не хочешь, чтобы почки после наркоза отказали.
Да что там вода, мне даже еду принесли – бульон с хлебом. Впрочем, ни к тому, ни к другому я, естественно, не притронулась. Туалет здесь же, на ведро.
Через какое-то время пришли два мужика. Они задавали разные вопросы, по большей мере в шутливо-ироничном тоне: нравится ли мне здесь, не хочу ли я поскорее отсюда выбраться, не боюсь ли я что их терпение кончится, и они заговорят со мной по-другому… А я всё равно упрямо молчала. И сказать, что я боялась – это не сказать ничего.
Конечно, были догадки, где нахожусь. Даже уверенность. Игнат ведь понятно и подробно рассказывал кто такие Жагровские и чего от них ждать. Поэтому я и ждала: во-первых, появления самих Жагровских, а во-вторых – Игната.
Нет, наоборот. Сначала Игнат, а потом уже хоть все черти вместе взятые – Игнату они нипочём. Он меня вытащит. Обязательно.
А потом меня раздели. Я отбивалась так отчаянно, что двух мужиков не хватило и прибежали ещё двое. Вчетвером быстро справились, молодцы.
Страх, безысходность и горькая беспомощность – вот что я тогда чувствовала. Где Игнат? Что с ним? То, что я здесь – это потому, что он меня пока ещё не нашёл… или его самого больше нет? От этих мыслей я впадала в отчаяние и апатию. И говорить со мной становилось совсем уж бесполезно.
Словом, я готовилась к худшему, но, раздев, мне лишь провели тщательный осмотр тела. Этим занимался тот самый мужик, что измерял давление и советовал больше пить. И он очень заинтересовался моим крылом. Разглядывал, ощупывал, расспрашивал. Я молчала. Тогда он позвал ещё кого-то, и они разглядывали вдвоём. Исследовали каждый миллиметр, то и дело переходя от перьев к розе на плече.
– Это явно давние рубцы, – исследуя шрамы под татухой, заключил один из них. – Минимум лет пять им. Тату точно сделано поверх и больше вмешательств не было: линии нигде не нарушены, а краска уже поплыла. То есть, рисунку тоже года три, пожалуй. – Поднял взгляд на меня: – Я прав?
Я лишь демонстративно отвернулась. Пока есть силы и возможность молчать – ничего не скажу!
– Согласен, – подал голос второй мужик. – Но вот эти шрамы совсем свежие. – Помолчал у меня за спиной, противно и больно касаясь кожи пальцами. – Скорее косметические, не более трёх миллиметров глубиной. Для импланта слишком мало, а для простой шалости многовато. Такая обширная поверхность, да ещё и явно специально чем-то протравливалось, чтобы рубцы были плотнее. В чём смысл?
– Смысл? – встрял в их консилиум один из тех мужиков, что меня раздевали. – Какой, на хрен, может быть смысл, когда речь идёт о Гордее? Вы его видели вообще? Каждая собака знает, что он двинут на шрамах! Сам весь резной, как шкатулка моей бабушки, и девку туда же! Они с ним, похоже, оба эти, как их, которые с плётками трахаются… Ну… – на его туповатой бульдожьей морде появилось мучительное выражение мыслительных потуг. – Ну эти, которые в кожаных трусах…
И от меня отстали. Если не считать, что после тщательного физического осмотра, начались более тщательные допросы, в том числе и с применением амитал-натрия.
Больше всего я боялась навредить Игнату, сболтнув что-то лишнее. Вспоминала всё, что он мне объяснял и давал испытать на практике, запоздало догадываясь вдруг, что, возможно, именно для этого он меня и учил – чтобы, если вдруг что, я ничего не сболтнула. И я держалась изо-всех сил…
Пока мне не показали видео, на котором Игнат – мой Игнат, тот самый, который клялся, что пока жив, ни за что меня не оставит, который говорил, что вся месть мира ничто по сравнению со мной, и только я одна ему нужна, который так непритворно меня любил и заботился – этот самый Игнат просто отдавал меня какому-то мужику. Словно мелкую разменную монетку. За возможность отомстить своему самому злейшему врагу – моему отцу. Око за око, зуб за зуб.
Тот допрос закончился моей истерикой. Как и в тот раз, когда сыворотку правды давал мне Игнат, я неудержимо рыдала, потом уснула, потом проснулась и блевала. Снова спала. А проснувшись окончательно, снова рыдала – и так почти сутки. И наконец впала в ступор, вспоминая и анализируя…
Положа руку на сердце – я ведь всегда знала, что Игнат не тот человек, что простит смерть своего ребёнка и женщины. Тем более такую смерть. Я ведь видела его клеймо, видела глубокую и острую тоску во взгляде. А узнав, наконец, правду, сразу догадалась зачем нужна ему сама. И, как теперь выяснилось, оказалась права. С толку меня сбило лишь то, что отец уже мёртв, да уверения Игната в том, что всё не так, как кажется, и месть ему уже не интересна.
Но и здесь – зачем обманываться? Разве я не слышала слухи о том, что отец вовсе не мёртв? Разве Мороз не говорил, что Гордеев играет какую-то свою игру, и вместо того, чтобы, согласно первому плану, внедриться в банду Жагровских, отдав им меня, неожиданно затеял свою собственную схему поперёк интересов Конторы? Так в какой момент он переметнулся? Не в тот ли, когда впервые узнал, что мой отец, возможно, ещё жив?
Да, я всё это слышала. Всё знала и могла сопоставить… Но не стала. Сама. Просто не захотела, предпочтя сладкую ложь Гордеевской любви горькой правде его циничной расчётливости. А ведь Мороз предупреждал, но я была слепа и глуха от любви. Любви, которую взрастил во мне сам Игнат. Взглядами, прикосновениями, щекотливыми ситуациями и умело возбуждённой ревностью. Своим показушным безразличием и неожиданными вспышками чего-то так похожего на неудержимую страсть…
Мороз предупреждал, да, а я была глупа. А Игнат просто предатель.
Впрочем, для него самого это было не предательством, а скорее торжеством справедливости: «Месть любой ценой» И, кстати, он сам неоднократно называл себя мудаком, способным причинять лишь боль – так какие теперь к нему претензии? Он чудовище с каменным сердцем. А я – дура.
И едва я осознала это, как всё наконец-то встало на свои места: его недомолвки и оговорки, мои смутные ощущения и догадки, странные стечения обстоятельств и одержимость, с которой он «спасал» меня от неведомой опасности.
И мне стало настолько безразлично вообще всё, что дальше я просто отвечала на вопросы. Отвечала, и понимала, что по большому-то счёту ничего о нём и не знаю, кроме того, как ловко он меня подставил.
…Мои шрамы? Имеют ли они какой-то дополнительный смысл и функцию?.. Я смеялась, услышав это, пока не разревелась. Мои шрамы – это мой бзик. Мой и ничей больше. Сама придумала, сама напросилась. А Гордеев до последнего не хотел их делать, и согласился лишь когда я стала подозревать, что он использует меня в личных целях. Просто в нужный момент он отвлёк меня от правды, вот и всё. Гениально.
…Тёрки с конторой? О да, тёрки были, и не абы какие, а в клочья! Взять хотя бы то, как мы под пулями удирали по вентиляции! Или летели с моста в реку!
…Друзья-партнёры? Связные-помощники? Да никого у него не осталось. Вообще никого. Даже самые близкие пошли против, когда он пошёл против Конторы. Никому не захотелось рисковать головой. Ни у кого не оказалось такой мощной мотивации, как месть любой ценой…
Ещё через пару дней, что, впрочем, относительно, потому что без окон о смене суток я могла догадываться лишь по принесённой мне еде и визитам допрашивающих, ко мне пришли совсем другие люди. Оба в возрасте, один невысокий и сухощавый, с внимательными глазами, а второй полный, с невнятным лицом. Под требовательным взглядом худощавого из комнаты моментально испарились вообще все лишние – те, кто возились со мной до этого. А сам он, не тратя времени даром, тут же склонился ко мне: