Страница 16 из 57
– С того, что самозащита это была.
– Так, самозащитник! – пристукнула ладонью по столешнице урядница. – На урядников она напала? Напала. Без намерения убить, правда, так ее ни в чем таком и не винят. Что в городе за такое полагается? Ты бы уже дерьмо качал четыре месяца, а девки мне на расправу попадают. Магию она применяла? Свидетели говорят, что применяла. В драке, то есть не насморк лечила и не фокусы детишкам показывала. Что за это полагается? Сто золотых штрафа, если попалась в первый раз. Но денег у нее нет, это я уже выяснила. Что в ином случае? Опять пороть полагается. Все вместе выходит на двести горячих, да в два захода, но я ей, по доброте своей, в два раза дозу уменьшу. Что еще? Где я не права?
– Анфис, кругом ты права, но… и кругом не права. – я поднял руки в защитном жесте упреждая ответную гневную речь. – Вообще не права, даже. Ты ведь дар мой знаешь, верно?
– Силу чуять? Знаю – кивнула она.
Про эту мою способность, в отличие от умения ловить «взгляды», знали многие. И многие ей доверяли. На это я и рассчитывал.
– Вот я и почуял. Девчонка не первая к Силе прибегла, начал тот колдун, что в портал ушел. Причем с такой силой, что она с перепугу света белого не взвидела. – чуть усилил свои собственные впечатления я.
– А люди говорят, что колдун только щит поставил, и потом в портал ушел – отрицательно покачала головой Анфиса. – Все видели.
– Все видели, да не все чуяли. – возразил я. – Первое заклятье от колдуна пошло через того громилу, которому я башку разнес. Он под управлением был. Колдун его на девку спустил, отбивайся мол, милая, а сам в портал ушел.
Анфиса задумалась. Затем спросила:
– На Правдолюбе поклянешься?
– Поклянусь.
Тут я душой не покривил. Может, я чуток и приукрасил, но от правды не отступил. А Правдолюб… Тут дело такое, если клянешься на этом красном камне, но умышленно лжешь при этом, то руку, что на нем лежит, по запястье сожжет мгновенно. Поэтому такое свидетельство в расчет принимается со всей серьезностью. Другое дело, что ежели человек не врет, а заблуждается, то и Правдолюб его не тронет.
– Все равно ее отпустить нельзя. – помотала головой Анфиса. – Урядников никто ей не спишет. Оба потом к лекарю ходили. Сто горячих, и пусть гуляет.
– Анфис, да она испугана так была, что не то, что урядников, она бы отца родного не разглядела! Ты сама понимаешь, как оно бывает в драке. Кулаками машешь, а тут кто-то прямо под руку. Ну и дашь в зубы, не разглядев. Дело житейское.
Анфиса вздохнула, как будто подчеркивая, как же ей трудно общаться со мной непонятливым.
– Это твои зубы – дело житейское, а у урядников зубы под охраной закона. Дашь в зубы мне, не разглядев, пойдешь дерьмо откачивать. На четыре месяца. Протоколы есть. Отпускать нельзя. Можно или судить, или под мою ответственность отдать.
Анфиса зачем то заглянула под стол, затем выдвинула и снова задвинула один из его ящиков. Затем разозлилась непонятно на кого.
– Да не развалится она от одной порки! У нас такие каждую неделю через «баньку» проходят, и никто не помирает. Эта молодая, зверствовать над ней не будем, так, выдерем для острастки. Вон, половина бордельных девиц уже там побывала.
С этими словами она махнула рукой куда-то в сторону Берега. Тут уже я вздохнул, сетуя на анфисину непонятливость.
– Анфис… не мешай ты контингент свой бардачный с обычной девчонкой. Привыкла всех одним аршином мерить, понимаешь… Не видно разве, что она не из таких? Те все больше из аборигенов, у них розги – вариант нормы, сама знаешь, какие законы в их государствах. Им плюнь в глаза – все божья роса, а эта, не дай бог, еще руки на себя наложит. Она же из «пришлых», сама видишь. Лучше уж оштрафуй ее, это же в твоей власти. Так?
– Нет у нее денег. – заявила Анфиса, вздохнув.
– Сколько, сотня штрафа?
– Сто пятьдесят. Могу скосить половину штрафа за урядников, и половину за колдовство. Так что сто пятьдесят, а было бы триста.
– Я заплачу. – сказал я и сам обалдел.
Я и сам не понял, как у меня такое вырвалось? У меня всех денег свободных сейчас как раз сто пятьдесят золотом, ну, еще рублей пять-семь сверху. Даже на пиво и бензин до Серых Гор не хватит теперь. Что это со мной? На жалость пробило? Так это точно не про меня…
– А тебе то зачем? – не меньше моего поразилась Анфиса.
Я задумался. Все же, что-то здесь не так… Не зря мне интуиция подсказывает, что надо девчонку выручать… И не жалость тут главное, я вообще не жалостливый.
– Если честно, то не знаю. – ответил я. – Что-то показалось мне во время драки, а что именно – не могу понять. Вот и хочу с пленной твоей побеседовать.
– Понятно. – кивнула Анфиса. – А беседовать лучше в роли благородного спасителя, так?
– Наверное. – пожал я плечами. – Я так подробно для себя это не формулировал.
– Хорошо. Когда деньги внесешь?
– На Правдолюбе то надо клясться?
– Нет. Я тебе верю. Говори, когда деньги привезешь?
– Хоть сейчас.
– До завтра терпит. Все равно Степана нет, а отдавать их ему надо. Пошли к твоей добыче. – вздохнула Анфиса и встала из-за стола.
– Сейчас отпускаешь? – удивился я.
– А чего тогда ее держать? Напугаю только, чтобы совсем жизнь малиной не казалась, и отпущу.
Она встала со стола, и я, схватив ее за плечи, дважды быстро поцеловал в щеки, после чего увернулся от оплеухи.
– Милосердная ты моя!
– Сашка! – аж взвилась Анфиса. – Ты когда-то так доиграешься! Дам в морду – будешь знать!
Через минуту в комнату вошли еще две урядницы. Обе молодые, крепкие, деревенские девки. Из пришлых, фермерские или купеческие дочки. Их имен я не знал. Анфиса скомандовала им «За мной», и они втроем вышли из «бабского отдела». Еще одна дверь вела в коридор с камерами, а в конце короткого коридорчика была еще одна дверь – как раз в пресловутую «баньку».
В «баньку» заходить мне доводилось, хоть и в «свободные от использования» дни. Когда с Анфисой надо было наедине поговорить, а в отделе кто-то сидел, она всегда туда уводила. Так что тамошний интерьер мне известен. Просторная комната была почти пуста, лишь в середине стояла массивная лавка с ремнями, к которой жертву привязывали. На стенках висели «наказательные орудия», излишним зверством, впрочем, не поражающие, в ведре пучком торчала целая связка розог. В уголке стояла невысокая конторка, на которой лежал какой-то гроссбух, еще одна лавка, для сидения, вытянулась вдоль стены. Интерьер простой, и свободы толкования его назначения не предоставляет, хоть до камеры пыток среднего барончика ему по устрашительности далеко. Вот там – это да, там высшее искусство живодерства.