Кир-завоеватель

– Я – Митридат, в честь Митры нареченный, богини, чтящей договор.

– Вот и хорошо. Надеюсь, мы договорились. Позволил ты себе меня унизить, пристыдить… Так получай за дерзкое свое поведение безжалостный приказ. Каппадокийцы ничего не стоят. Я в пекло посылал и тысячу таких, собакам собачья смерть!

Гарпаг ударил пастуха плетью, оставил корзину с младенцем и умчался в своей колеснице, обдав пастуха горячей пылью.

            Глава 6. Смерть младенца.

С понурой головой пастух отправился домой, через ручей, затем по склону в гору. Отара блеяла, предчувствуя своим животным чутьем, большое бедствие. Овцы не стремились на вершину, им всегда было уютнее у подножия.

Митридату казалось, что небо опустилось – слишком низко висели тучи. Горный стервятник вил у морщинистой скалы, где стояла одинокая унылая хижина. Из нее доносился плач Спако.

По извилистой тропинке он поднялся наверх, заметив, что сучка ощенилась. Ее нужно было покормить, чтобы она набралась сил после родов. И следует отгонять других псов от миски. Щенки вышли славные. Будничные мысли возникали сами по себе, словно ничего не произошло и перед ним не провели черту, за которой у человека уже нет выбора…

Перед тем, как войти в жилище, пастух поставил корзину с младенцем под куст терновника. Подальше от пекла. Малыш был спокоен, не осознавая, какой злой рок над ним навис, и что уготовили его новорожденной и чистой как пух неоперившегося птенца судьбе не боги, а взрослые люди, коим должно защищать, а не убивать жизнь. У Митридата пересохло в горле. Если бы было возможно отдать свою жизнь взамен… Но худшее ожидало пастуха спустя мгновение.

То, что Митридат увидел, могло ввергнуть мужчину, даже такого сильного духом, в уныние.

Его Спако, окровавленная и обессиленная, лежала на их неказистом ложе, накрытом овчиной шкурой, и обнимала руками мертворожденное дитя. Их мальчика. О нем они мечтали, о нем говорили, его ждали. О, всемогущие боги! За что вы ниспосылаете на людей столь тяжкие испытания? И разве могут вынести люди такое бремя и воспрять, пережив такое?

«Все же было хорошо, она носила его без видимых осложнений. Ни разу не жаловалась…» – подумал с горечью Митридат и разжал руки своей жены, чтобы извлечь мертвого малыша. Надо было взять себя в руки. Ради нее. Спако нужна была поддержка, а не растерянность. И Митридат собрал остатки воли и мужского начала в кулак. С трудом, но у него получилось.

Спако закричала.

– Отдай!

Но Митридат сделал еще одно усилие, и она разжала пальцы.

Он вышел из хижины, бережно, словно еще живого, держа бездыханного сына. Руки действовали словно собачьи лапы, инстинктивно замуровывающие нечистоты в песке. Мысли не путались, потому что их будто не было вовсе, и он исполнял чей-то сверхъестественный план. Сам не понимая его логику и цель, он превратился в орудие чужой воли.

На самом деле призрачный план все-таки был. Он хотел сейчас только одного – чтобы Спако успокоилась. Чтобы его любимая не тронулась умом, или еще того хуже, не наложила на себя руки.

…Вдруг Спако услышала плачь. До нее донесся плач мальчика. Она хотела встать, но силы оставили ее. Она пребывала в смутном сознании, когда муж спустя мгновение вошел в их убогое жилище , держа на руках здоровое дитя!

– Митридат! Это…

– Это наш сын, Спако, наш сын. Он жив.

Он протянул ей младенца, и она заплакала от счастья, не спрашивая ничего, ведь ее добрый муж в ее глазах всегда казался кудесником и чародеем. Его не сделал грубым ни тяжкий труд, ни плен, ни скудность пропитания. В его мозолистых руках она всегда встречала ласку и защиту. И теперь они принесли настоящее чудо, чистого и прекрасного мальчика, ожившего и преобразившегося в мановение ока.

Жизнь снова обрела смысл. Она вскормит свое дитя, даст ему имя, согреет и подарит сердце, она укроет и вскормит его своим молоком, чтобы он когда-нибудь стал таким же сильным, как его отец, ее любимый и чуткий волшебник Митридат…

…Они явились под вечер. Слуги Гарпага. Митридат встретил их у подножия – с ними не стоило делиться радостью Спако. Иначе, они отнимут не только радость, но и его любимую.

Митридат отвел их к отвесной скале и показал вооруженным слугам сановника то, что они хотели видеть – умерщвленное дитя, укутанное в пурпурный плед царевича. Погибшее тельце кромсал стервятник, угнездившийся в трещине скалы. К нему было не подступиться близко.

Проверка состоялась. Они с сочувствием похлопали пастуха по плечу и бросили к его ногам мешочек с серебром.

– Ты выполнил договор с Гарпагом. Он велел оставить серебро, даже если ты откажешься вновь. – сказал посыльный сановника.

– Я не за плату сделал это, а из страха за жизнь, но не свою. – гордо бросил удаляющимся воинам пастух.

– Ясное дело, ты спасал свою «собачонку». Довольствуйся счастливой жизнью с той, которую отымели после хазарапатиша все сотники! Твоя замухрышка голодная и за кость обглоданную готова была отдаться! – напоследок бросил, брызжа слюной, пожилой воин с проседью в бороде, – Дурак каппадокийский!

Митридат бросился на него, но получил удар в живот рукоятью боевого топора. Он рухнул на землю, но превозмогая боль, швырнул серебро в людей Гарпага.

– Вы псы! Это неправда!

Каппадокиец рыдал, жалея, что нет сил для мести. Потом ногтями впился в землю, нащупал камень, сжал его изо всей силы, но передумал бросить вслед удаляющимся. Глядя в их спины он лишь тихо прошептал:

– Да, я исполнил договор, но не с Гарпагом. Да не нарушит клятвы в честь Митры нареченный… Прежде я дал слово пророку-иудею. И я его исполнил. Он вызволил меня – я спас, как обещал, невинное дитя.

Посыльные Гарпага уже не слышали, что говорил себе под нос раздавленный пастух. Они были озабочены иным. Важнейшим делом было `– немедля рассказать о подтвержденной смерти внука Астиага своему хозяину Гарпагу, ответственному за поручение повелителя. А он уже обрадует известием царя, затем жрецов, вельмож. Их всех оповестит, чтобы придворные готовили наряды, соответствующие скорби траурных дней, а после их исчисления – хитоны в золоте и жемчуга для пира.

Когда вернулся в дом печальный Митридат, увидел он умиротворение. Горел очаг. Дымок клубился с крыши. Младенец пил живое молоко из наполненной груди Спако. Ребенок присосался к своей кормилице и пищал от удовольствия, облизывая набухший сосок. Жена улыбалась, переполненная эмоциями.

– Сияет он как солнце. – промолвил пастух, любуясь кормлением.

– Как солнце! – подтвердила Спако. – Кир! Так и назовем.

– Так тому и быть. – не спорил Митридат. – Солнце пребывает вечно. Светило жарче пламени любого. Оно и греет, и сжигает. Ты не боишься близко так от солнца находиться?

– Нас будет греть! Врагов расплавит!

– Да услышат тебя боги.

– А кто там приходил, я слышала, внизу?

– То псы хозяйские отару проверяли… Я стукнул посохом – они хвосты поджали и снова за ручей.

Митридат никогда не упрекнет ее за то, в чем не было ее вины. О мести же обидчику Гарпагу еще будет время подумать.

Откуда было знать простому пастуху, что обретя счастье, уже он отомстил. Могущество вельмож – иллюзия, чем они ближе к всемогущему царю, тем незавиднее сановника судьба. Когда устав – лишь прихоть властелина, жизнь – на расстоянии двух его ладоней.

Пастух, перебирая поленья подаренным в Вавилонском плену посохом, смотрел на угольки и размышлял о бренности земли, невинных и пророке. И зародилась в нем мечта о том, что скоро будет у него помощник, своя отара, дом получше и подальше от безумного царя и его свиты. Он научит мальчика всему, что сам умеет: пасти стада, метать булыжники пращой, стрелять из лука и объезжать самых резвых коней, коими славилась Каппадокия, страна славных лошадей. Когда-то его родина была свободной, но мидяне покорили ее и увели табуны.