Страница 48 из 55
Земля на том месте, где стоял дом Шулера де Яагера, все еще серая, как зола, как и в тот день десять лет назад, когда хибара сгорела дотла. С участка все еще открывается вид на мост, и церковь, и кладбище, где лежат Бром и мои отец с матерью.
Запах серы усиливается, усиливается настолько, что я прикрываю свободной рукой рот и нос. И чувствую прикосновение сзади к шее, словно чей-то палец скользит по моей спине. Резко разворачиваюсь – но там никого нет.
А кто-то смеется, тихо, злобно хихикает совсем рядом с моим ухом.
Потом один из прохожих восклицает:
– Смотрите, дым! Откуда это?
Я поворачиваюсь к заговорившему и вижу, что тот показывает на небо над дорогой, ведущей из деревни.
Его спутник прикрывает козырьком ладони глаза, вглядывается:
– Похоже, это недалеко от дома старого ван Брунта. Неужто горит чье-то поле?
На миг я застываю, глядя на черные клубы дыма. Потом вскакиваю на спину Захта, пришпориваю коня, пуская в галоп, и кричу людям, чтобы расступились.
Это не дом, не Катрина, все в порядке, просто горит поле, как и сказал тот мужчина, осень выдалась сухая, пшеница легко могла вспыхнуть от любой случайной искры, это не дом, не Катрина, все в порядке, с Катриной все в порядке, она смотрит в окно, как смотрела час назад, перед моим уходом…
– Быстрей, быстрей, – шепчу я Захту, и копыта его стучат по дороге; мы обгоняем тяжелые телеги, возницы которых, оборачиваясь, провожают нас взглядами.
С Катриной все в порядке. Должно быть в порядке. Даже если это наш дом, она выберется. Не будет же она сидеть и смотреть в окно, пока все вокруг нее горит.
Но я продолжаю заклинать Захта, чтобы он бежал быстрее, быстрее, быстрее.
Поворот – и я на подъездной дорожке. На лужайке толпятся, глазея на дом, соседи.
Дом ван Тасселей, гордость Балта ван Тасселя, перешедший его не менее гордому зятю Абрагаму ван Брунту, который всегда хотел передать этот дом в наследство своему сыну.
Но его сын мертв, а теперь горит дом.
Черный дым поднимается над задней частью здания, рвутся в небо языки пламени, огромные, невероятно высокие. Огонь рычит оголодавшим зверем, и я чувствую, что он живое существо, свирепый хищник, а не добрый друг, готовивший нам еду и согревавший наши руки. Это чудовище, которого нужно бояться.
Конь несет меня в толпу, я кричу, я зову:
– Катрина! Катрина!
Один из мужчин качает головой:
– Ее здесь нет.
Спрыгиваю с коня, бросаю поводья мужчине, имени которого не помню. Лица многочисленных покупателей разбитой на участки фермы сливаются воедино.
– Куда ты? – кричит он, когда я проношусь мимо него и прочих зевак.
Не утруждаю себя ответом. Неужели этот дурак думает, что я оставлю свою бабушку в горящем доме? Почему они просто стоят, глазеют? Никто и не думает о том, что огонь может перекинуться на поля, что надо поливать водой землю между домом и посевами.
Но времени объяснять нет. Мне нужно добраться до Катрины. Я ведь точно знаю, где найду ее.
Передняя дверь слегка приоткрыта, из щели валит дым. Неужели это моя оплошность? Или кто-то вошел, пока меня не было, поджег дом – и сбежал, не позаботившись захлопнуть створку?
Распахиваю дверь, и хлынувший наружу поток жара и дыма едва не сбивает меня с ног. Пошатываюсь, выхватываю из кармана носовой платок, прикрываю рот и нос, врываюсь в дом. Мне же недалеко. Только до гостиной.
Дым густой тяжелой пеленой свисает с потолков, и хотя пламя еще не добралось до передней части дома, жар просто пожирает меня, сушит кожу и рот, опаляет глаза.
«Каково же сейчас Катрине?» – пугаюсь я, пробираюсь пригнувшись, чтобы не нырнуть с головой в смрадную черную тучу, к двери гостиной.
Щурюсь, глаза слезятся от дыма, протягиваю руку, чтобы толкнуть дверь. Но дверь уже открыта, и я, не сразу осознав это, спотыкаюсь о порог. Взгляд мой устремлен к креслу, в котором неизменно сидит Катрина, сидит каждый день, вот уже несколько месяцев.
Ее там нет.
Ее нет нигде в комнате.
Паника скручивает меня. Я кидаюсь обратно в прихожую. В задней части дома что-то зловеще трещит. Старые бревна стонут.
– Ома!
Бросаюсь в кухню со смутной мыслью, что Катрина может быть там, что там, возможно, и начался пожар, поскольку она решила что-то приготовить или вскипятить чаю. Однако кухня пуста. Все остальные комнаты на этом этаже закрыты, но я все равно проверяю кабинет Брома, думая, что, может, она пошла туда, чтобы быть поближе к нему.
Дым с каждой секундой становится все гуще и гуще, рев огня усиливается, превращаясь в вызывающий вой. Кажется, что потолок вот-вот обрушится мне на голову, но уйти нельзя, нельзя трусливо бежать, когда Катрина все еще где-то тут, в доме.
Бросаюсь по лестнице, выкрикивая ее имя, но почти не слышу собственного голоса и понимаю, что и она ничего не услышит из-за рева пламени. Наверху удушливая завеса еще плотнее, дым скапливается там, разглядеть сквозь него, как ни пригибайся, ничего не возможно. На ощупь, ориентируясь по памяти, пробираюсь к спальне Катрины – и обнаруживаю, что дверь заперта.
Хватаюсь за ручку – и вскрикиваю, потому что она раскалена, точно кочерга, долго пролежавшая в камине. Чувствую, как обугливается кожа, боль невыносимая, однако мое прикосновение к ручке все-таки повернуло ее, и дверь распахивается.
Огонь вырывается наружу пушечным ядром – и врезается в меня с той же силой. Я падаю, одежда горит, я катаюсь по полу в отчаянной попытке сбить пламя, в голове ни одной ясной мысли, только желание жить, только желание не умирать.
На четвереньках, в дымящейся одежде, кое-как вползаю в комнату Катрины. Стены и потолок в огне, они могут рухнуть в любой момент.
– Ома! – зову я, или, скорее, пытаюсь звать, потому что изо рта вырывается только надсадный кашель.
Пытаюсь разглядеть что-то сквозь дым, игнорируя нарастающий ужас, страх оказаться в пылающей ловушке. Слепо перемещаюсь к центру комнаты и натыкаюсь на изножье кровати.
Дым на миг рассеивается, и я вижу ноги в чулках. Ноги Катрины. Она лежит на кровати. Лежит совершенно неподвижно.
«Нет», – думаю я, быстро огибая ложе, чтобы поднять ее. Она такая маленькая, что я смогу без труда унести ее, она и раньше была легонькой, как ребенок, а теперь, когда утратила интерес к еде, вообще почти ничего не весит.
Ее тело еще теплое, и мне кажется, что она дышит, но остановиться и проверить я не могу. Изголовье кровати в огне, подушки пылают. Катрина расплела косу, и половина ее длинных волос исчезла, проглоченная пламенем.
Я выбегаю из комнаты, держа ее на руках, вдыхая запах паленых волос, думая только о том, как выбраться из дома, обо всем остальном можно подумать позже. Я не хочу думать, что бабушка, возможно, уже мертва, что она задохнулась в дыму, лежа в горящей спальне.
На ощупь спускаюсь по лестнице, боясь запнуться, упасть и причинить боль Катрине. Делаю всего несколько шагов – и слышу оглушительный треск. Здание содрогается, и я понимаю: спальни, которую мы только что покинули, больше не существует, как и остальных комнат в этой части дома.
Просто спустись на первый этаж, просто выберись из дома, осталось совсем немного.
Дым такой густой, и я не замечаю, что уже стою на нижней ступеньке, и нога моя шагает в пустоту, и сердце подпрыгивает и падает, и я крепче прижимаю к себе Катрину. Входная дверь всего в нескольких шагах, она по-прежнему открыта, и за ней, в проеме, я вижу выросшую толпу, кучу людей, собравшихся поглазеть на то, как сгорает дотла мой фамильный дом.
Пошатываясь, вываливаюсь на крыльцо и кое-как спускаюсь с него. Все пялятся на меня, выпучив глаза, но никто даже не пошевелится, чтобы помочь. Что это с ними? А как же добрососедские отношения? Почему люди не пытаются потушить пожар? Почему не бросаются защищать посевы от огня?
Я падаю на колени и отпускаю Катрину – не слишком бережно. Она скатывается на землю, веки ее трепещут, и волна облегчения омывает меня. Она жива. Она все еще жива. Теперь можно и заняться зеваками.