Страница 11 из 55
Горничная смотрела, как я забираюсь в постель и натягиваю до подбородка одеяло. Меня продолжало трясти, и она, прежде чем уйти, укрыла меня еще и пледом.
Я смотрела в окно. Рядом с домом, почти вплотную, росло большое дерево, так что я вполне могла выскользнуть через окно из комнаты и спуститься по стволу на землю, если бы захотела. Иногда тонкие веточки касались оконного стекла, и раньше их тихое постукивание меня успокаивало. Но сейчас мне казалось, что это призрак пытается ворваться в мою комнату, что это длинные ногти привидения скребут по стеклу в поисках входа.
Я перевернулась на другой бок, спиной к окну, крепко зажмурилась и накрыла голову подушкой, отсекая все лишние шумы. Я пыталась не думать о ночи, и ветвях, и окне, и о существах из иного мира, способных проникнуть в дом.
Но воспоминания о дневных событиях заглушили шорох ветвей получше всякой подушки. Теперь я наверняка знала две вещи, о которых никто больше не знал, и не представляла, что мне с этим знанием делать.
Во-первых, убийцей овцы (и, вероятно, Кристоффеля), кем бы – или чем бы – он ни был, оказался не Всадник. Чувство, возникшее у меня при виде склонившегося над овцой силуэта, нисколько не походило на чувство, охватившее меня, когда Бром ушел и я услышала стук копыт.
Нам миг мне показалось, что я слышу их снова – ту-тук, ту-тук, ту-тук, – но то были не копыта. Просто от воспоминаний сердце мое забилось сильнее.
Стук копыт. Бром всегда утверждал, что Всадник – это чушь собачья, плод глубоко укоренившихся в обитателях Сонной Лощины суеверий. Теперь я знала, что он ошибался. Я всегда считала, что Бром всегда и во всем прав, но в данном случае он ошибался.
Всадник был реален.
Четыре
Н
а следующее утро я проснулась в довольно странном, полувялом, полувозбужденном состоянии, наверное, потому, что большую часть ночи ворочалась с боку на бок. Я никак не могла понять, хочется ли мне снова натянуть одеяло и провалиться в сон – или спрыгнуть с кровати и начать бегать кругами. Понаблюдав пару минут за маленьким бурым паучком, пересекающим потолок, я решила все-таки встать. Никогда не любила пауков (хотя, конечно, никогда не призналась бы в этом Брому), и мысль о том, чтобы провести целый день в компании с представителем этого вида, пускай и крохотным, казалась малопривлекательной.
Я натянула бриджи и куртку, зная, что Катрина будет сердиться, но в тот момент меня это не волновало. Накануне между нами что-то изменилось, и баланс сил определенно сместился в мою сторону. Она по-прежнему оставалась бесспорной королевой дома, но я поняла, что не обязана подчиняться каждой ее прихоти.
Когда я затягивала ремень, мне показалось, что штаны стали коротковаты. Вчера они точно сидели лучше. Да, иногда мои ноги вытягивались за ночь, и утром я просыпалась с ноющими мышцами и ощущением того, что превратилась в бобовый стебель Джека[7]. Каждый день я становилась выше, все больше и больше обгоняя других детей Лощины, даже тех, кто был старше меня.
Когда я была маленькой, Катрина не слишком перечила моему желанию носить мальчишескую одежду. Дед сказал: «А что в том плохого?», и она уступила, поскольку Бром не собирался спорить по этому поводу. Вероятно, Катрина решила, что я перерасту свой каприз прежде, чем он станет казаться неприличным.
Что ж, «каприз» я не переросла и не перерасту. Точно-точно. Однако после вчерашней ссоры вряд ли Катрина станет и дальше потакать мне. Возможно, мне и впрямь придется научиться рукоделию, чтобы самой шить и штопать себе штаны. Катрина, по крайней мере, была бы довольна, если бы я постаралась овладеть каким-нибудь женским искусством.
Одеваясь, я прикидывала свои планы на сегодня. Нужно было сделать что-нибудь плодотворное, только вот я не знала, что именно. Список возглавлял разговор с Бромом. Требовалось узнать больше о Кристоффеле – и, что гораздо важнее, о моем отце. Значит, размышляла я, придется признаться в том, что я подслушивала под дверью, но, будем надеяться, Бром закроет на это глаза. Единственными, кто мог поведать мне о Бендиксе, были Бром и Катрина, а ома по своей воле никогда ничего не расскажет.
Что делать дальше, после разговора, я не знала. Попытаться что-нибудь выяснить об убийце овец? Я содрогнулась, но взяла себя в руки. Ладно, вчера я сломалась, но я все же в близком родстве с Бромом Бонсом. Теперь я знаю, чего ожидать, – и больше не испугаюсь.
От мыслей о Всаднике мой разум отгородился. Не хотела я сейчас думать о нем – и точка.
В столовую я спустилась, продолжая размышлять.
Бром и Катрина, конечно, не захотят, чтобы я влезала в это дело, но я отчего-то чувствовала свою ответственность перед Кристоффелем. При жизни он мне не нравился, но я помнила, каким печальным и жалким выглядело его тело, валявшееся в лесу, как выброшенный мусор. Кто-то должен был позаботиться о нем. Я знала, Бром заинтересован в том, чтобы найти убийцу. Но, разыскивая виновного, он не станет думать о Кристоффеле. Он будет думать о Лощине, о жителях деревни, о предотвращении новой трагедии. И теперь, когда кто-то (что-то?) напал на наших овец, Бром точно займется расследованием самолично.
А еще – Бендикс. Не забывай о своем отце.
Бром уже завтракал, загребая ложкой возвышающуюся на его тарелке неизменную гору еды. Стол был уставлен блюдами, накрытыми крышками. Катрина совещалась с Лотти насчет обеда. На ее тарелке не было ничего, кроме нескольких хлебных крошек. Уверена, бабушка, вечно озабоченная сохранением своей девичьей фигуры, съела разве что тоненький тост.
Я села, чувствуя себя необычайно скованно. Не могла же я говорить о вчерашних событиях в присутствии Катрины – она пришла бы в ярость, узнав, что я была в лесу возле тела Кристоффеля. И уж точно не следовало ничего обсуждать, пока Лотти находилась в комнате. Катрина сказала бы, что это личное дело, а мы никогда не обсуждали личные дела при слугах.
Ома покосилась на меня, когда я села за стол, но ничего не сказала о моем наряде. Ее сдержанность я приписала присутствию Лотти, которая незаметно подмигнула мне.
Зардевшись, я уставилась в пустую тарелку. Лотти, конечно, хотела как лучше. Несомненно. Но это подмигивание означало: все в доме знают, что вчера ночью Бром внес меня в дом на руках, как младенца. Я как-то и не подумала о слугах, и теперь меня беспокоило, что все вокруг станут сплетничать обо мне, перешептываться, рассказывая друг дружке, как я тряслась да дрожала.
Бром похлопал меня по руке. Я подняла глаза.
–Все в порядке, Бен, – улыбнулся он.
Как обычно, Бром, видимо, понял, о чем я думаю и что чувствую. И, похоже, мое вчерашнее «выступление» вовсе не вызвало у него отвращения.
Так что я принялась снимать крышки с блюд и накладывать себе еду. От сердца отлегло – такой легкости я не чувствовала с тех пор, как мы с Сандером играли в лесу в «соннолощинских». Казалось, это было целую вечность назад, а не вчерашним утром.
Лотти вернулась в кухню. Катрина тут же стала неодобрительно смотреть на мою тарелку и уже открыла рот, чтобы высказаться насчет количества пищи на ней, а мои уши уже готовы были вспыхнуть огнем, но Бром наградил жену каким-то нечитаемым взглядом, и Катрина, не промолвив ни слова, сжала губы так плотно, что они побелели.
Понимая, что держать себе в узде она будет, только пока Бром тут, я, следуя примеру дедушки, приступила к трапезе, быстро-быстро запихивая еду в рот. Если повезет, думала я, можно будет последовать за дедом, когда он отправится в свой ежедневный обход фермы. Тогда я смогу поговорить с ним, избежав заодно бдительного ока Катрины.
Но я управилась лишь с половиной своей порции, когда Бром, отодвинув опустевшую тарелку, встал.
– Я ухожу, любовь моя, – сказал он.
– Ты куда? Можно и мне с тобой? – вскинулась я.
Позже Лотти наверняка разрешила бы мне стащить что-нибудь из кладовки, если я проголодаюсь. Не нужен был мне этот завтрак. Куда более важным казалась возможность поговорить с Бромом.
7
«Джек и бобовый стебель» – английская народная сказка, в которой из волшебных бобов вырос огромный стебель до неба. – Прим. ред.