Страница 93 из 168
Барбаросса вспомнила скрип половиц под ногами старика, доносившийся со второго этажа. Тревожный, колючий, проникающий в самое сердце. Тогда ей показалось, что эти шаги принадлежат древнему и ветхому существу, едва способному без посторонней помощи встать с кровати, но сейчас…
— Ты как-то сказал, он занимается исследованиями, — вспомнила она, — Но я была слишком занята, чтобы спросить. Так он ученый?
Гомункул фыркнул.
— Имей снисхождение к старому вояке. Его столько раз контузило на сиамской войне, что он мог бы весь остаток жизни изучать содержимое своего ночного горшка, то и дело совершая удивительные открытия. Или составлять самому себе гороскопы, чтобы толковать их потом при помощи брошюры какого-нибудь самозваного пророка-сапожника[10], тележного колеса и колоды карт. То, что он называет исследованиями, не имеет никакого отношения к наукам — ни смертным, ни адским. Просто блажь, вызванная старческим слабоумием, избытком свободного времени и денег.
— А вы при нем, значит, вроде ассистентов? Что это за исследования такие, для которых нужна прорва коротышек?
По лицу Лжеца промелькнуло уже знакомое ей выражение. Он определенно не ощущал удовольствия от ее расспросов, как не ощущал его и от воспоминаний о своей прошлой жизни. В чем бы ни заключались исследования старого психопата, едва ли он сообща с другими выскребышами корпел над трудами и манускриптами.
— Господин фон Лееб привык держать большой штат, — гомункул криво усмехнулся, — Не потому, что в этом есть необходимость. Вероятно, это позволяет ему увеличить в собственных глазах важность его «исследований». И хер с ним. Это лишь никчемные фокусы, не более вещественные, чем прошлогодние сны. У нас с тобой есть занятие поинтереснее, не так ли, Барби?
Она подняла свои изувеченные руки, чтобы он смог как следует рассмотреть культи. Черт, она уже сейчас ощущала колючую дрожь, проходящую по тому, что некогда было пальцами, уже очень скоро эта дрожь превратится в такую лютую горячку, что она будет готова пережевать собственный язык…
— Выглядит паршиво, — неохотно признал Лжец, — Не стану врать, едва ли тебе суждено брать своими пальцами веер, чтобы томно обмахиваться на званом балу. Или стягивать ими панталоны с какого-нибудь воодушевленного господина, укрывшись с ним под лестницей. Но голова как будто у тебя все еще на плечах. Пусть это не лучшая голова из тех, что были в моем распоряжении, но…
— Четыре часа, — процедила Барбаросса сквозь зубы, — А я уже лишилась денег, оружия и рук!
— Три часа и три четверти, позволь поправить, — холодно заметил Лжец, — Ты довольно долго изволила почивать на куче компоста. Но это все равно ничего не значит. Игра продолжается, пока горят свечи, так что…
По улице, оглушительно завывая и скрежеща колесами, пронесся аутоваген, чертова механическая повозка. Вышибая искры из мостовой, опасно кренясь, он едва удержался на повороте, чудом не своротив изгородь, и сделалось видно, что он набит ведьмами. Пять или шесть душ, все разодетые в кружева и парчу, вместо грубых дублетов — изящные плащи и туники. Судя по обилию пудры и румян на лице, а также по широко раскрытым пьяно блестящим глазам, собирались эти суки отнюдь не на вендетту и не на ординарную лекцию по алхимии.
— Лучший ритор — это клитор! Жди нас, Вульпи-композитор! — хохоча во все горло, скандировали они, ритмично ударяя ладонями по кузову, — «Хексенкессель»! «Хексенкессель!» «Хексенкессель!»
Ну конечно, подумала Барбаросса, сейчас пятница, начало восьмого. Все суки в Брокке, не допившиеся до чертей и способные вдеть ноги в сапоги, отправляются в «Хексенкессель» — отплясывать до упаду, глушить вино и ожесточенно спариваться друг с другом. Черт, в прошлые времена это казалось мне самым паскудным развлечением из всех, что могут быть, а сейчас я бы отдала правую руку, чтобы тоже мчаться на аутовагене по ночным улицам и что-то беззаботно вопить…
Сука, сидевшая возницей, куда больше внимания обращала на свой макияж, чем на дорогу — подскочив на выбоине, экипаж наехал на копошащегося посреди дороги габсбурга, беззвучно превратив его в быстро густеющую лужицу цвета протухшего жира. Несколько раз громогласно просигналив, аутоваген прокатился мимо и унесся в ночь, заставляя редких прохожих испуганно вскрикивать и прижимать юбки.
Барбаросса проводила его взглядом, потом вновь подняла банку с гомункулом и, повозившись, пристроила ее под мышкой, прижав локтем к левому боку. Не очень-то удобно, но других вариантов, как будто, в ее распоряжении и не имеется. Мешок давно превратился в пылающие лохмотья, да и не справиться ей с мешком при помощи таких-то пальцев…
Первый шаг, который ей удалось сделать, напоминал шаг статуи Роланда[11] у южных броккенбургских ворот, если бы в нее вселился демон, чертовски дряхлый и к тому же слабо знакомый с устройством человеческого тела. Шаг этот был неуверенный, неловкий и к тому же бесцельный — она сделала его еще не зная, куда идет. Но сделала — быть может, машинально.
— Куда это ты собралась? — ворчливо осведомился Лжец, опасливо косясь вниз. Пьяная походка Барбароссы и близость земли заставили его съежиться в своей стеклянной темнице.
— Прошвырнусь в «Хексенкессель», — усмехнулась она, — Высажу пару стаканов красного сладкого, подцеплю хер при шпорах, может потанцую немного… Что еще полагается делать приговоренной к смерти ведьме? Хочешь со мной? Опрокину рюмку-другую в твой блядский аквариум, глядишь, и ты сделаешься повеселее, перестанешь вести себя как кусок засохшего крысиного дерьма…
Лжец поджал губы. Фигурально, разумеется, крошечные складки плоти, обрамлявшие его пасть, едва ли сошли бы за губы.
— Значит…
— Время разыграть твою карту, Лжец. Может, это и херня собачья, но что еще нам с тобой остается, верно? Как, ты говоришь, звали твою подругу? Мудрая Лайза? Ты хоть успел ей присунуть?
Первый шаг оказался коротким и неуверенным, как у столетнего старика. Второй — пошатывающимся, слабым. Но на пятом она как будто бы совладала с собственными ногами. Дьявол, со стороны она, должно быть, выглядит как пугало, побывавшее в огне — вся в прорехах и пропалинах, пошатывающаяся, с окровавленными руками…
— Умная Эльза. Она была не в моем вкусе, слишком мало мяса на костях. Но я вполне уверен, что помню ее указания.
— Демонолог, обитающий в Нижнем Миттельштадте?
— Она сказала, он берет малую мзду, кроме того, не привередничает по части клиентов. Он не ведет дело в открытую, работает без патента, но Умная Эльза сообщила тайное слово, на которое он должен ответить. Так что…
— Наверняка никакой он не демонолог, — буркнула Барбаросса сквозь зубы, — В лучшем случае, недоучившийся школяр, служивший при демонологе конюхом или штопавший ему чулки…
— Но теперь ты в достаточной степени отчаялась, чтобы внимать моим советам.
Мелкий выблядок, подумала Барбаросса. Плюгавое ничтожное отродье. Можешь наслаждаться собственным остроумием еще пару часов. Прежде чем отдать тебя Котейшеству, обещаю, я забегу к лучшему граверу во всем Миттельштадте и отдам ему остатки монет, чтобы он отполировал твою банку до блеска, убрав с нее оставленные ножом старика царапины, и не кирпичной мукой, а лучшей полировочной пастой. А затем закаленным резцом выгравировал новую надпись поверх старой. Ты больше никогда не будешь Лжецом, милая козявка, уж я позабочусь об этом. Новый хозяин будет звать тебя «Принцесса Альбертина», «Козий Катыш», «Сучья Радость» или что мне еще придумается в тот момент…
— Это твоя последняя попытка, Лжец. Твой хозяин не говорил тебе о том, что если пехота не вытягивает, пора бросать в бой артиллерию?
— Нет, — буркнул Лжец, косясь на нее, — Но предостерегал от того, чтоб водить дружбу с ведьмами. Это злые суки, малыш, говорил он мне, но если от их неистовой злости и есть защита, она в их непостижимой глупости.
Барбаросса почувствовала, что улыбается. Улыбка на обожженном лице ощущалась чудно, но боли причиняла меньше, чем она думала.