Страница 49 из 168
— Не о тебе. О нас обоих. Если тебя отделают как телячью отбивную, ты надолго лишишься способности передвигаться. А значит, мы оба окажемся в дерьме.
Сука. Может, это и сопля в банке, но это самая мудрая сопля в Броккенбурге, Барби, признай это. Пока ты разминаешь кулаки, Лжец думает о последствиях и, черт возьми, делает это весьма толково. Даже если она уделает Гарроту, вышибив из нее дерзость на следующие полгода, та наверняка успеет хорошенько ей накостылять. Плевать, если дело ограничится парой ссадин и смятым носом — не впервой — а если вывихнутой ногой или переломанными ребрами? Это порядком убавит ее и так не выдающуюся прыть…
Нет, сейчас ей нельзя лезть в драку, как бы ни подмывало. Придется скрипнуть зубами и пощадить эту тварь до следующего раза. А уж тот наверняка последует весьма скоро — почуяв миг ее слабости, Гаррота не преминет попробовать ее на зуб. Но не сегодня. Позже. Через неделю, может, или две. Если через неделю сестрица Барби еще будет ведьмой «Сучьей Баталии», конечно, а не компостом под розовым кустом у старикашки фон Лееба…
Барбаросса сплюнула под ноги Гарроте.
— Осади, падаль! — буркнула она, первой отводя взгляд, — Я о вас, тупых суках, забочусь. Сожжете себе нахер все глаза, если будете пялиться в кристалл днями напролет!
Гаррота, заворчав, отступила. Поняв, что сестрица Барби не настроена на драку, она и сама поспешила сдать назад, точно предусмотрительный возница, столкнувшийся в тесном переулке с прущим навстречу экипажем. Знать, еще не запасла в себе достаточно злости, чтобы вновь бросить ей вызов.
— О, так ты печешься о нашем здоровье, Барби?
Гаррота с похвальной мудростью отступила из боя, но ей на помощь уже спешила Саркома. С интересом наблюдавшая за сестринской пикировкой со своей горы из тюфяков и подушек, она, надо думать, получала от этой сцены даже больше удовольствия, чем от никчемной пьесы в оккулусе. И собиралась дать еще пару залпов шрапнелью по отступающему противнику.
В этом вся Саркома. Она может выглядеть равнодушной, точно плывущее по течению реки бревно, расслабленной, даже отрешенной. Но никогда не знаешь, когда это бревно вдруг хрустнет челюстями, распахивая огромную пасть речного крокодила, способную смять зазевавшегося путника даже в литой рейтарской кирасе.
Тощая от природы, болезненно-апатичная от рождения, она часто выглядела расслабленной до предельно допустимого предела, за которым уже начинается летаргическое оцепенение, но, как и в каждой ведьме, внутри нее жила адская искра, которая, пробудившись, могла серьезно опалить любую неосторожную суку, оказавшуюся поблизости, обманутую вечно блуждающей по бледному лицу сонной улыбкой. Она никогда не бранилась, не кричала, не швыряла в головы сестрам посуду, не выясняла отношений на кулаках — ее тощие ручонки явно не годились для такой работы — но если глаза ее, мгновенно сбросив сонное выражение, загорались недобрым огнем, даже самые прожженные «батальерки» спешили подыскать себе укрытие. Единственное, что пробуждало в ней подобие жизни, это разговоры об аутовагенах и музыке. И в том и в другом она разбиралась лучше кого бы то ни было в Малом Замке, даже лучше, чем в адских науках, которые постигала в университете. Саркома могла выглядеть безмятежной рыбешкой, расслабленно плывущей в теплом течении и рассеянно улыбающейся всему миру, но Барбаросса знала — за этой улыбочкой прячется хищный оскал пираньи.
Про Саркому говорили, что она тайком балуется «шрагемюзик», «неправильной музыкой», но пока еще никому не удавалось поймать ее за руку. Гаста несколько раз учиняла у нее в вещах самый суровый обыск, но не находила ни одного музыкального кристалла с чем-то запрещенным, лишь обычные миннезанги да прозаичные арии. Если у нее в самом деле водилась запрещенная музыка, за которую адские владыки грозили страшной участью, она должна была проявлять завидную изобретательность, оборудуя тайники в Малом Замке…
— Так ты печешься о нашем здоровье, Барби?
Саркома захлопала ресницами. Ни дать, ни взять, пай-девочка, лучше всех прочитавшая стишок и теперь ожидающая самую сладкую конфету с елки. Чтобы усилить сходство, она даже запустила руки в свои нечёсаные гнедые космы, изобразив из них пару косичек. Она носила короткую стрижку вроде «вильдфанг»[1], с выбритыми висками и копной волос на макушке, но вышло все равно ловко. Этой суке впору было бы давать представления вместе с блядскими «шутовками» из «Камарильи Проклятых», подумала Барбаросса, а еще лучше — копаться в сырой яме каретных мастерских среди чумазых подмастерьев…
Глаза Саркомы маслянисто блестели, как не блестят обычно ни от макового зелья, ни от сомы. Барбаросса никогда не слушала «шрагемюзик» — нахер такие развлечения — но нутром чуяла, эта сука успела уже после обеда вмазаться своей чертовой «неправильной музыкой»…
— Может, и пекусь! Что с того?
— Нам бы очень не хотелось ослепнуть! Если мы ослепнем, как тогда мы сможем любоваться каждый день личиком нашей любимой сестрицы Барби? Ведь это единственное, что поддерживает в нас дух жизни!
Сука, подумала Барбаросса, заставив себя врасти в пол, чтобы не сделать ни шага к ухмыляющейся Саркоме, возлегающей на своих перинах. Иногда эта ехидная дрянь довольствовалась ролью простого наблюдателя, искренне упиваясь тем, как сестры таскают друг друга за волосы, иногда и сама не прочь была поучаствовать во всеобщем веселье, подзуживая одних, распаляя других и доводя до белого каления третьих. Сама она с похвальной предусмотрительностью в драку не лезла, трезво сознавая свои возможности, но иногда отхватывала по зубам.
Эту не воспитать ни кочергой, ни даже тележным шкворнем. Такая уж натура. Бить Саркому — то же самое, что колотить ногой каменную коновязь — только сапоги собьешь…
Потом, приказала себе Барбаросса. Она займется этим потом, как только разделается со старикашкой и его блядским питомцем. Как только найдет Котейшество и поздравит Лжеца с переездом на новое место жительства, в университет, на кафедру спагирии. Она вернет порядок в «Сучью Баталию», приструнив распустившихся сестер, считавших, что могут вить из нее веревки. О да, вернет, уж будьте уверены…
В случае с Саркомой это будет не очень сложно. В следующий раз, когда придет время латать крышу Малого Замка, она договорится с Гастой, чтобы та послала наверх их двоих. Даже если придется сунуть за это на лапу рыжей суке пару монет, не жалко. А когда они вдвоем окажутся на башне, она устроит крошке Саре короткую прогулку сверху вниз, аккурат на брусчатку перед крыльцом. Третий этаж — это не такая головокружительная высота, как у магистратской ратуши, а Саркома, несмотря на свой чахоточный вид, здоровее многих пышущих здоровьем. Возможно, она научится унимать свой беспокойный язычок, упражняясь с костылями…
— Не время, блядь! — прошипел ей на ухо Лжец, — Часы не берут передышку всякий раз, когда ты цапаешься с суками из своего выводка, Барби! Если хочешь знать, ты уже потратила без всякого толку четверть часа!
Сука. Барбаросса стиснула в руке бесполезную тетрадь.
Еще четверть часа. Никогда еще время в Броккенбурге не неслось с такой скоростью, точно понесший жеребец, под задницей у которого взорвалась пороховая бомба. Она вновь израсходовала толику отпущенного ей времени, а единственная добыча — записи Котейшества, в которых она пока не обнаружила ни одного полезного зерна…
Лжец прав, ей пора бежать. На хер Малый Замок и его никчемных обитательниц, мнящих себя ведьмами. Видит Ад, сегодня у нее другая забота. Но сперва…
Барбаросса усмехнулась. Пожалуй, она не так богата, чтобы швыряться своим временем, но еще полминуты может и потратить. Тем более, если это хоть на дюйм поднимет ей настроение.
— Встать! — рявкнула она, с удовлетворением убедившись, что Саркома и Гаррота мгновенно вскакивают, вытягиваясь по струнке. Хотя бы на это авторитета сестрицы Барби еще хватало, — Встать, рваные пизды!