Страница 36 из 168
Атрезия рухнула посреди улицы, раскинув руки, но прежде чем ее перепуганные подруги подняли ее, гадая, откуда это грянул гром посреди ясного дня, забилась в конвульсиях, съеживаясь в размерах, будто стремительно усыхая. Когда ее подруги разворошили сверток тлеющей одежды, оставшейся от нее, то обнаружили внутри него лишь ссохшегося мертвого червя длиной с локоть.
Диффенбахия, сраженная пулей через окно трактира, не раскидала свои мозги по всему залу, как это обычно бывает, когда тебе в затылок попадает пуля, а лишь завизжала, стискивая разбухающую на глазах голову руками. Под треск расходящихся и лопающихся костей ее голова раздулась до размеров огромного мяча, но после этого не лопнула, как ожидали попрятавшиеся под столами сотрапезницы, а раскрылась исполинским цветком с костяными лепестками. Его содержимое распространялотакой дурманящий мускусный запах, что мухи со всего Броккенбурга слетелись в трактир, образовав густейшую тучу, избавиться от них не могли еще несколько дней.
Жаба, подстреленная в Унтерштадте посреди ночи, выла несколько часов — все кости в ее теле сперва стали железными, а после превратились в кривые гвозди и принялись вылазить наружу и вылазили до самого утра. Колика, получившая свою пулю на университетском крыльце, рассыпалась прямо там же ворохом костяных пуговиц. Лепиота, пораженная между лопаток, опрокинулась навзничь и издохла почти благопристойно, если не считать жуткого крика, но ее мертвое тело еще два дня шлялось по Броккенбургу, хихикая и что-то бормоча себе под нос.
Фальконетта называла свой страшный пистолет «Vera sem hleypir heitri tungu í sár óvina», на адском наречии это означало — «Тварь, запускающая горячий язык в раны врагов». Весь Броккенбург знал голос этой твари. Он раздавался изредка, но всякий раз, когда раздавался, все суки в Броккенбурге, даже самые дерзкие и бесстрашные, на минуту затихали, преисполняясь тревожной задумчивостью.
За следующий год Фальконетта переколотила шестнадцать душ. Спокойно, размеренно, одну за другой, точно бутылки в тире. Все шестнадцать были из числа тех, что измывались над ней в Шабаше. Она находила их в борделях, трактирах, подворотнях и тайных схронах, делала один-единственный выстрел и уходила прочь. Ее месть была не горячей, как адское пламя, а холодной и аккуратной, как исписанный каллиграфическим почерком вексель.
Досадно, что Кольера, ее главная обидчица, не дожила до этого дня. Будь она жива, небось, металась бы по всему Брокку, выдумывая способ, как бы наиболее легким способом уйти из жизни — пока на пороге не возникла скрипящая тень с пистолетом в руке, тень, обещающая прекращение существования самым болезненным и страшным путем…
Черт, славные были времена!.. Многие, очень многие суки в Броккенбурге, обычно бесшабашные и дерзкие, сделались вдруг тихи и задумчивы, а еще вдруг вернулась позабытая было мода надевать под дублет кольчуги — словно кольчуга может спасти от выстрела из демонического пистолета чудовищной силы… Все прекрасно понимали, откуда взялась эта задумчивость. Многие из роковых красоток, бесстрашных дуэлянток и изысканных сердцеедок, блиставших ныне на балах и успешных в адских науках, сами совсем недавно обитали в Шабаше. Многие сами охотно травили Соплю, иные намеренно, как травят бесправное и жалкое существо, наслаждаясь его беспомощностью, иные мимоходом, попросту срывая злость и отрабатывая удары. Если у Сопли, которую теперь почтительно именовали Фальконеттой, в самом деле такая превосходная память, многим, очень многим в Броккенбурге стоило бы утратить аппетит и здоровый сон…
Барбаросса хмыкнула. Сейчас эта история казалась если не смешной, то вполне забавной, а вот тогда, год назад, ей нихера не было смешно. Стыдно вспомнить, по меньшей мере месяца три она избегала подходить к открытому окну, не выходила в сумерках с лампой в руке, а оказавшись на длинной улице, первым делом пыталась просмотреть ее на всю длину. И мерещился ей не адский владыка, рассерженный глупостью сестрицы Барби, и не безумный кроссарианец, готовый плеснуть в лицо святой водой из-за угла — ей мерещилась долговязая фигура в туго застегнутом сером камзоле, двигающаяся с неправильной механической грацией часового механизма, зашитого в человеческое тело, фигура с вытянутой в ее направлении рукой, держащей пистолет…
Сестрица Барби не относилась к числу тех прошмандовок, что выбрали Соплю своей персональной жертвой, у нее тогда было много хлопот поважнее, но, положа руку на то место, где у ведьмы должно располагаться сердце, следовало бы признать — пару раз она обходилась с Соплей весьма недобро. Понятно, это были обычные в Шабаше шутки, весьма злые и болезненные — других шуток там и нет — но в ту пору ей нужно было утверждать свой авторитет всеми возможными средствами. Жалость сродни слабости, это знают дикие звери и это отлично понимают в Шабаше. Прояви она жалость к кому бы то ни было, уже на следующий день товарки по Шабашу попробовали бы на зуб ее саму. Уж не размякла ли Красотка?.. Не ослабели ли ее жилы?..
Да, за некоторые вещи, которые она делала с Соплей, Фальконетта вполне могла бы расплатиться пулей. Если у крошки Фалько в самом деле такая прекрасная память, как принято считать, принявшись сводить старые счеты, она вполне могла бы записать имя сестрицы Барби на одну страницу с прочими…
Но не записала.
Благодарение адским вратам, Фальконетта, перебив шестнадцать душ, как будто бы успокоилась. По крайней мере, на улицах Броккенбурга перестали звучать выстрелы и многие суки вздохнули с облегчением. Она так и не вступила ни в один из ковенов. Если верить слухам, сняла себе комнатушку где-то в Нижнем Миттельштадте, которую покидает лишь изредка и в густых сумерках, не посещает лекционные занятия, но по какой-то причине всегда отлично знает материал и без труда сдает экзамены. Не принимает участия в дуэлях, никогда не была замечена на балах или на оргиях, и неудивительно — любое мероприятие, на которое она заявилась бы, наверняка превратилось бы в паническое бегство…
— Если тебе не приятно твое нынешнее имя, могу именовать тебя так, как тебе заблагорассудится. Прелестница? Или Куколка? Может, Гурия?..
Херов комок слизи в банке!
Иногда ей казалось, что он нарочно улучает момент, чтобы она забыла о его присутствии, чтобы подать голос, заставив ее вздрогнуть от неожиданности. Вероятно, для мелкого ублюдка это нечто вроде забавы, маленькая игра, в которую он решил включить крошку Барби. Черт, она бы дорого дала за возможность посмотреть на его сморщенное личико, когда он поймет, что сделается собственностью университета вольного города Броккенбурга!..
— Зови меня хоть герцогиней Мекленбургской, — зло бросила Барбаросса, — Похер. Мы все равно не проведем с тобой так много времени, чтобы стать сердечными приятелями.
Гомункул кашлянул.
— Поверь, спустя три-четыре часа тебе уже будет плевать, как тебя зовут. Я даже не уверен в том, вспомнишь ли ты свое имя, когда Цинтанаккар возьмется за тебя всерьез!
[1] Клепсидра — водяные часы, наполненный жидкостью сосуд, из которого вытекает вода.
[2] Ménschenfresser (нем.) «Пожиратель мужчин».
[3] Фрау Хульда (фрау Холле, Холла, Берта, Хольда, пр.) — малоизвестный персонаж из дохристианской германской мифологии, считавшийся богиней-покровительницей.
[4] Башня Штольберга — деревянная башня, установленная в 1832-м году в Штольберге, на месте старой смотровой башни XVII-го века.
[5] Здесь: примерно 40 м.
[6] Шрейндерштерн (нем. Schreiender Stern) — «Кричащая звезда».
[7] Фестунг-дер-Альбтройме (нем. Festung der Albträume) — «Крепость кошмаров».
[8] Гаспар Шамбергер (1623–1706) — рожденный в Саксонии немецкий хирург.
[9] Йоханнес Буклер (1783–1803) — немецкий разбойник и вор по прозвищу Шиндерханнес (Ганс-Живодер).
[10] Генрих фон Бретшнайдер (1739–1810) — немецкий офицер, библиотекарь и писатель, автор сатирических произведений и альманахов.
[11] Бильд Лили — немецкая кукла, появившаяся в 1952-м, основанная на рисунках художника Райнхарда Бойтина, популярная в 50-х.