Страница 31 из 168
— Довольно! — приказала Барбаросса, — Я уже поняла, к чему ты ведешь. Те четырнадцать… Они обращались к чернокнижникам?
— Да. Пятеро из них.
— И что? — жадно спросила Барбаросса.
Лишь мгновением позже пришла мысль — какая же ты все-таки никчемная тупоголовая пизда, Барби. «И что?» Все четырнадцать твоих предшественниц лежат на заднем дворе милого домика по Репейниковой улице, превратившись в компост для старикашкиных роз — если он, конечно, увлекается выращиванием роз. Ты в самом деле еще хочешь поинтересоваться их успехами?..
— Ничего, — сухо произнес Лжец, — Ни один из них не смог нам помочь. Даже те, что ломили за один визит по два гульдена. Напрасно эти вчерашние школяры окуривали нас фимиамом, ливанским кедром и жжеными крысиными потрохами, напрасно марали пол мелом, вычерчивая сложнейшие узоры магических схем, от которых даже у меня рябило в глазах, напрасно читали свои засаленные, усеянные пятнами крови и спермы, гримуары. Один старался так, что у него взорвалась пасть, вообрази себе. Цинтанаккар — это не экзема и не свищ, поселившийся у тебя в требухе, это демон. А чтобы столковаться с демоном, нужен демонолог. Лучше всего с императорским патентом за пазухой, но на худой конец сойдет и любой другой…
— Демонолог! — невольно вырвалось у Барбароссы, — Черт. Да будет тебе известно, Лжец, эта публика не жалует ведьм. Мы для них что крысы. Или хуже крыс. Даже если я разыщу практикующего демонолога поздним вечером, раздобуду достаточно монет, чтобы сунуться на прием, слуга не пустит меня дальше прихожей. И хорошо, если спровадит прочь кнутом, а не мушкетом с серебряной дробью! А может, у тебя есть демонолог на примете, а?
Гомункул некоторое время молчал, но судя по равномерному стуку, доносящемуся из банки, не дремал, а постукивал по стеклу. У человека это могло означать напряженную работу мысли или нервозность, но что это должно было означать у гомункула, Барбаросса не знала — и не хотела знать. Сейчас ее куда больше интересовали окрестности Малого Замка, за которыми она напряженно наблюдала.
— Возможно, и есть.
— Что?
— Ты спросила, есть ли у меня демонолог на примете. Возможно, есть. Но не у меня, а… Скажем так, пару лет тому назад мне довелось мне познакомиться с одной дамой…
Барбаросса, даром что старалась оставаться недвижимой, едва не расхохоталась, представив эту картину.
— Дамой? Черт! Дай угадаю, ты спас ее от комнатной моли и она не могла не влюбиться в такого храбреца! Бьюсь об заклад, сущая красотка, а? Она носила тебя в своем ридикюле? Пичкала конфетами? Позволяла гулять в своих панталонах?..
Гомункул сердито засопел. Сам мастер наносить язвительные удары, иногда он подставлял уязвимые места, в которые грех было не загнать рапиру.
— Ее звали Умная Эльза, — сухо произнес он, помолчав некоторое время, — И ее банка стояла по соседству с моей. Она не была красоткой — ни в моем представлении, ни в вашем — но собеседница интересная, одна из лучших, что мне случалось встречать в моих странствиях по прилавкам. Она утверждала, что в свое время служила ассистентом у одного демонолога, мало того, весьма уважаемого в своих кругах…
— Ну конечно! — фыркнула Барбаросса, — Сразу после того, как служила укротительницей тигров в цирке. Ты ей поверил?
Лжец поколупал пальцем стекло.
— Мне встречались собратья, которые лгали напропалую, — нехотя признал он, — Мы, гомункулы, сами подчас не против приукрасить свое скорбное бытье. Мало охочих признаться, что половину своей жизни служили вместо счет в табачной лавке или вели учет писчим перьям в каком-нибудь архиве. Но она… Возможно, она и не лгала. Этот демонолог, сказала она, отошел от дел и больше не ведет практику. Он живет в тихом углу где-то в Нижнем Миттельштадте, но она сообщила мне тайное слово, которое он должен узнать и…
Барбаросса едва не клацнула зубами. От досады на саму себя — на миг она поверила, что за болтовней гомункула может скрываться что-то стоящее.
Демонолог? В Нижнем Миттельштадте? Тайное слово? Полная херня!
Ни один демонолог, будь он хоть самым никчемным, не станет жить в низовьях горы, хлебая ядовитый воздух. Куда охотнее она бы поверила в то, что курфюрст саксонский, устав вкушать устриц и пить драгоценное вино, поселился инкогнито в Унтерштадте.
— У тебя было четырнадцать компаньонок, Лжец. Скольким из них ты сказал про демонолога?
Гомункул ответил не сразу. Он не был тугодумом, у нее была возможность в этом убедиться, и соображал чертовски быстро. Если он медлил, значит, о чем-то размышлял, но его мысли, в отличие от ее собственных, были надежно заперты в стеклянной бутыли и ей недоступны.
— Ни одной.
Барбаросса хмыкнула.
— Что, ни одна из них не была достаточно хороша?
— Ни одна из них не была столь безнадежна! — огрызнулся он, — Мне больно смотреть, как ты теряешь время — наше общее время!
Барбаросса сорвала засохшую ягоду магонии, маячившую перед лицом и машинально попыталась кинуть в рот, но не смогла даже разомкнуть зубов — откуда-то из нутра поднялась тяжелая затхлая волна тошноты, мгновенно скрутившая ее, точно ком мокрого белья. Как тогда, в «Хромой Шлюхе». Тяжелая острая бусина Цинтанаккара, сидящая под ребрами, несколько раз дернулась.
А может…
Барбаросса машинально коснулась пальцем подреберья в том месте, где ощущалась тяжесть крохотной бусины Цинтанаккара. Его нельзя было нащупать пальцем, но все же она вполне точно могла бы определить, где он засел. Он не под кожей, глубже, но если рассечь мышцы и сделать это достаточно быстро, а еще запастись хорошими щипцами и…
— Не советую, — холодно заметил Лжец из мешка, — Изойдешь кровью.
Оказывается, она машинально коснулась свободной рукой ножа в башмаке. Пальцы отдернулись прочь, словно рукоять раскалилась докрасна.
— Что?
Гомункул усмехнулся.
— Мало того, что ты издохнешь посреди улицы, так еще и поставишь меня в крайне глупую ситуацию. Цинтанаккара нельзя вытащить словно занозу. Его не достанет даже сам Гаспар Шамбергер[8], окажись он здесь с полным ящиком хирургических инструментов.
— Вы и это проходили с… моими предшественницами?
— С седьмой по счету, — холодно подтвердил Лжец, — Ее звали Базалиома. Поначалу эта девица мне понравилась — сдержанная, спокойная, из таких обычно бывает толк. С истеричками приходится куда как сложнее. Увы, я в ней ошибся. Первые четыре часа она держалась сносно, но на пятом…
Барбаросса стиснула зубы, ощутив, до чего много промежутков между ними образовалось.
— Дай угадаю, ваш союз дал трещину?
Кажется, гомункул кивнул. Отрывисто, так что жидкость в его банке ощутимо плеснула.
— Она сломалась, когда Цинтанаккар отрезал ей язык и поджарил его прямо в ее рту. Базалиома хорошо умела терпеть боль, я даже думал, с ней мы зайдем дальше, чем с другими, но… Она сломалась. Стащила у мясника нож и, не слушая моих увещеваний, попыталась вырезать Цинтанаккара из себя, как вырезают личинку мухи из куска мяса. Напрасный труд. Она изрезала себя настолько, словно ею сутки подряд пировала крысиная стая. Истыкала живот, изрезала грудь, едва не выпотрошила промежность… Цинтанаккар насмехался над ней, подавая ложные сигналы. Манил вонзить нож в податливую плоть, не обращая внимания на боль. Он безумный адский зодчий, но иногда ему нравится выполнять грубую работу чужими руками. Бедная несчастная Базалиома. Перепуганная до смерти, воющая от боли, которую сама себе причиняла, она в исступлении вновь и вновь вонзала в себя нож, не замечая, что отрезает от себя кусок за куском. В какой-то момент ей пришлось прекратить это занятие — она больше не могла держать нож в руке. Но все еще сохранила способность ощущать боль. Когда к исходу седьмого часа Цинтанаккар приказал ей вернуться к старику, она выполнила этот приказ — несмотря на то, что к тому времени утратила возможность ходить. Ползла, хлюпая, точно развороченная медуза, оставляя за собой липкий алый след, и ползла чертовски упорно. Ну что же ты мешкаешь, юная ведьма? Смелее доставай свой нож. Только сперва подстели под себя какую-нибудь дерюгу — ты даже не представляешь, сколько крови здесь будет в скором времени, запачкаешь все в округе…