Страница 101 из 168
Барбаросса беззвучно зашипела. Лжец определенно не был прирожденным фехтовальщиком, даже обзаведись он рапирой из швейной иглы, едва ли пережил бы поединок с крысой, но по уязвимым местам он бил умело и безжалостно, неизменно вонзая невидимый шип в неприкрытые стыки доспехов.
— Черт тебя подери, хлебный мякиш! Эти суки, что плетутся за мной, это «сестрички» из «Сестер Агонии»!
— Да хоть бы и сестры Кесслер[2] собственной персоной! — раздраженно отозвался гомункул, — Ты думаешь, они собираются достать из-за пазухи ножи и разделать тебя прямо на улице?
Барбаросса подумала несколько секунд.
— Нет, — неохотно произнесла она, — Вдвоем они не сунутся, знают, с кем им предстоит иметь дело. Это ищейки, не волкодавы. Они вынюхивают, выслеживают, выжидают. Присматриваются ко мне, наблюдают за тем, какими дорогами я хожу, где бываю, чем занимаюсь…
— Я тоже так подумал, — кивнул гомункул, — Иначе они распотрошили бы тебя еще на выходе из трактира. Они нападут не сегодня. Завтра, может, послезавтра или на следующей неделе. А Цинтанаккар сожрет тебя уже сегодня, помни об этом. У тебя всей жизни осталось три с половиной часа. Хочешь потратить одну седьмую своего времени, кружа по улицам и переулкам?
Барбаросса покачала головой.
Этого она не хотела.
— Что ж, — пробормотала она, стараясь не коситься назад, чтобы не выдать себя, — Придется, пожалуй, какое-то время поносить хвост. Носят ведь прочие суки броши, подвески и прочую херню…
— Молодец, — одобрил гомункул, — Разумное решение. Видишь тот дом через дорогу, второй справа?..
Домишко был неважный даже по меркам Нижнего Миттельштадта, в котором дворцов обычно не водилось, а дрянной фахверк встречался куда чаще камня. Он еще не пытался развалиться, выворотив из земли свой ветхий фундамент, но в его положении, в том, как он восседал среди прочих, ощущалась гибельная предсмертная тоска. Похож на солдата, получившего пулю в печень, подумала Барбаросса, который упрямо идет в атаку, пытаясь не замечать струящейся из-под кирасы крови, но которому суждено испустить дух, не сделав и сотни шагов. Просто повалиться лицом вниз, в обожженную адским огнем землю.
— Ты уверен, что мы явились по адресу? — осведомилась она, разглядывая окна. Выложенные когда-то мутными, похожими на рыбьи глаза, кусками «лунного стекла»[3], они, должно быть, медленно слепли из года в год, приобретая вместо утраченных фрагментов деревянные и глиняные заплаты, — Не очень-то тянет на роскошную резиденцию. Если мы что и найдем внутри, то лишь выводок галлюцинирующих вельфов…
— Шагай, — грубовато бросил Лжец, тоже пристально изучавший дом, — Он должен жить здесь, знаки были указаны верно. Чего медлишь?
— Не хочу, чтобы мне ненароком проломило голову куском черепицы.
— Тогда можешь сесть и расслабиться. Уверен, Цинтанаккар приготовил для тебя куда более интересную участь. Помнишь секретное слово?
— Помню.
Барбаросса стиснула зубы. Она спиной чувствовала взгляды двух пар глаз — суки-«сестрички» обосновались через улицу, слившись со стеной, и разглядывали ее так пристально, что ей подсознательно захотелось нацепить на себя кирасу — чужие взгляды едва не царапали кожу.
Нехорошие взгляды. Уж она-то понимала их смысл.
— Стучи.
— Чтоб ты сгнил в своей банке, Лжец! С твоими никчемными советами и шуточками и…
— Стучи!
Она постучала. Не так, как стучат в дверь уважаемого хозяина, которого не хотят потревожить, но и не так, как заведено стучать в дверь постоялого дома, бесцеремонно и резко. И едва было не испытала облегчение, поняв, что домишко как будто бы не собирается отзываться на стук. Предупредительный слуга не спешил распахнуть перед ней дверь, да и сомнительно, чтоб в этом покосившемся сарае имелся слуга, разве что скрипнуло что-то негромко, но это мог быть не скрип половицы, а скрип разбуженного ветром старых досок, из последний сил держащихся друг за друга.
— Еще раз.
Она постучала еще раз, проклиная себя, и в этот раз была вознаграждена чуть более протяжным скрипом.
— Здесь никого нет, Лжец. Дом пуст. Этот хер должно быть давным-давно издох. А может, твоя приятельница попросту пошутила или…
— Умная Эльза никогда не шутила, — негромко обронил гомункул, — Сколько я ее знал, она была серьезна как счет от гробовщика. А я знал ее долго, больше двух лет. Для нас это изрядный срок…
— Если он не откроет, учти, я не намереваюсь влезать через окно. Как ты мог заметить, на этой неделе мне не очень-то везет с охранными демонами…
— Не думаю, чтоб у него остались деньги на охранного демона, — пробормотал Лжец, — Даже если бы он хотел им воспользоваться. У этого человека в жизни не осталось того, что стоило бы охранять… Быстро! Спрячь меня куда-нибудь!
— Что?
— Я слышу его шаги. Он идет к двери. Да быстрее же!
— На кой хер мне тебя прятать?
Гомункул засопел, раздраженный ее непонятливостью.
— Если ты еще не заметила, я гомункул, а не цыпленок моренго[4]! А этот человек вполне может оказаться демонологом!
— С тем же успехом он может оказаться великим принцем, — пробормотала Барбаросса, покосившись на дрянной, подточенный древоточцем, фасад, — Или эмиссаром самого архивладыки Белиала. Ты его боишься?
— Не боюсь, — Лжец раздраженно стукнул лапкой по стеклу, — Но здесь мне, пожалуй, будет безопаснее. Ты ведь знаешь, что мы, гомункулы, испокон веков служим ассистентами при демонологах? Мне совсем не улыбается, чтобы он вскрыл мою голову точно орех, вытащив все мысли и воспоминания. Не знаю, что это за хер и чего от него ждать.
— А у тебя есть грязные воспоминания, которыми ты бы не хотел делиться? — Барбаросса ухмыльнулась, — Дай угадаю, однажды тебе в банку упала мертвая мышь и ты немало позабавился, маленький сердцеед, прежде чем старик заметил ее?..
Гомункул зашипел.
— Просто укрой меня где-нибудь!
Черт. Барбаросса быстро оглянулась, пытаясь найти какое-нибудь укромное местечко, достаточно большое, чтобы там могла уместиться банка. Не самая простая задача. Пусть возле дома не было фонаря, отчего крыльцо его было порядком укрыто темнотой, эта темнота сама по себе не казалась хорошим укрытием. Если она оставит банку в густой траве у крыльца, как знать, не пройдет ли здесь какой-нибудь ночной гуляка, скуки ради поддев ее сапогом. Не пронесется ли над улицей изнывающая от голода гарпия, ищущая легкого ужина. Не скользнет ли какой-нибудь проказливый дух, любящий из озорства бить бутылки и устраивать переполох…
Доски крыльца были старыми, порядком изъеденными древоточцем и ядовитыми чарами, стекающими с горы. Барбаросса несколько раз ударила башмаком сбоку, образовав отверстие, вполне основательное, чтобы в него проскочила банка с гомунклом, но почти незаметное в укутавшей крыльцо темноте.
Порядок, Барби, мгновенно отрапортовал он, здесь чертовски грязно, но я буду в сохранности. Ступай к этому типу и выжми из него все, что только удастся. И помни секретное слово. Если он начнет упрямится, пускай его в ход…
Переспросить Барбаросса не успела, потому что тяжелая дверь, заскрежетав петлями, приотворилась. Недостаточно широко, чтобы она могла войти, даже повернувшись боком, но достаточно, чтобы она увидела скудно освещенную масляной плошкой прихожую и человека, пристально глядящего на нее. Прихожая была запущенной и грязной, человек — неожиданно большим и плотным, облаченным в какое-то бесцветное рубище, которое могло быть и ночной рубашкой и плащом.
Когда-то, вероятно, он был высок и силен, но годы жизни в Броккенбурге оплавили его статную фигуру, нарастив на ней немало лишнего мяса, преимущественно спереди и на боках. Тучный, сутулый, сопящий точно тяжело груженый монфорт, он взирал на нее так, как полагается взирать на ночного гостя, которого точно не звал к ужину — неприязненно и зло.
Как она сама разглядывала бы катцендрауга, нацепившего на себя драный камзол и явившегося с визитом на порог Малого Замка.