Оловянное царство

Он развернулся к двери.

– Набеги затеял Вортигерн, – Амброзий выпалил в спину уходящему брату.

Вот и все. Он сказал это, а значит признал.

– Повтори.

– Пленник не стал упираться. Их призвал Вортигерн, теперь он владыка Повиса и пары южных земель. Он позвал их к себе. Потом взял на службу. Потом позволил новым друзьям грабить, все что найдется. За долю, конечно. Вдобавок, он платит им этим.

Амброзий развязал веревки на дорожном мешке и достал оттуда то, что видел прежде лишь раз. Молча положил на стол между Утером и собой.

Утер поднёс находку к глазам. Затем крепко сжал ее в кулаке.

– Ты ведь не видел прежде подобного, – с горечью промолвил Амброзий. – Не так ли? Я не успел тебе показать. Тогда.

Утер мрачно смотрел на темные отблески.

– Касситерит, – грубо ответил он. – Хороший образец, за такой можно служить и сутулой собаке, как Вортигерн, – он сунул его за пазуху. – Из той шахты, я полагаю?

– Да.

Ярость вновь затопила его с головой.

– Ты ведь знаешь, Утер, что это значит, – продолжил Амброзий хрипло. – Обвала не было. Потопа – не было. Этот ублюдок, – он перешёл на крик. – предал меня и пытался убить! Меня!

Он вновь не контролировал ярость. Хотелось отплатить за каждый из ничтожных дней за последние девять лет, вколотить их в глотку предателю и каждой мрази, которая отплатила ему насмешкой и злом на добро. Злость и обида бушевали в груди. Его трясло. Яркой вспышкой в его мозгу встало воспоминание того злосчастного дня, как Вортигерн приветил его, словно друга, как не скрывал ничего и говорил о правильном и о дурном, как предлагал ему стать союзником, довериться, создать новое богатое королевство – как льстил его опыту и умениям, и как он купился на это, словно тупая баба или юнец-новобранец.

– Он хотел убить меня! – рявкнул он. –  Убрать с дороги, завладеть, всем богатством – ты, брат, ты знаешь, что это значит!

Он помнил, как Вортигерн укрывал его плащом от дождя, как вытащил из мглы заброшенной шахты, как все равно звал в Повис. Он помнил все это ясно, как день, но теперь это воспоминание путало его, и он намеренно рвал паутину собственных мыслей.

– Он все подстроил, – смог наконец вымолвить он, жалкий калека. – С самого начала, Утер, я должен был верить тебе, не ему. Та шахта… Та баснословно богатая шахта. Она вся у него. Что ему стоит нанять саксов, Утер? Что ему стоит… стать императором своего нового мира? Так сделал бы каждый.

Но он, Амброзий, не сделал.

– Мы отправим к нему людей, – продолжил центурион. Брат молчал, и он чувствовал, что надо что-то делать и говорить, молчать нельзя, иначе его накроет океан беспросветной жалости к себе и ничтожности, как когда он лишился руки. – Если он забыл, то мы заставим его вспомнить, что у нас есть мечи и копья. Пусть подавится своей шахтой. Пусть позовет к себе саксов хоть со всего континента – но сунет сюда свой собачий нос, мы отрежем его по самые уши. – он вспомнил Уну и рассмеялся. – Среди здешних людей даже бабы стоят троих, как они. Дай мне сотню людей, Утер, я выступлю завтра. Пока что… просто поговорить. Возможно, он позабыл уже об Амброзии Полу-бритте. В таком случае можно его пожалеть…

Он не думал сейчас о Вортигерне, о его людях, о его королевстве, о том, как он вообще перед ним предстанет, что скажет ему – сейчас он должен был чувствовать силу и ярость, ту выдуманную, нереальную, легендарную, сродни Риму в голове его брата. На мгновение он словно почувствовал боль в отсеченной руке. Это будет не война, не нападение, он придет в своем праве. И посмотрит на него, как на грязного шелудивого пса.

– Сто воинов? – услышал он брата. – Ты многого хочешь, Амброзий, очень многого. Знаешь, ты всегда был недальновидным, думаешь, я оставлю форт почти без защиты? Впрочем… Я всегда недолюбливал Вортигерна, но думаешь, за девять лет он не смог разгрести свою вонючую шахту? Достать всеми способами то свое олово, вырвать его из земли, лишившись ногтей? Обвалы разбираются, брат. И очень хорошо чужими руками.

Утер был спокоен и, даже сказать, безмятежен. Это сбивало с толку и путало, Амброзий сжал зубы. Он хочет окопаться на своей Стене и ждать, когда за ним явятся? Отряды солдат, попрятавшиеся по углам и безвольные. Он подошёл совсем близко к брату.

– Помнится, ты хотел власти, как в Риме. Называл себя здесь первым владыкой и господином. Что стало с тем Утером? Он прячется от одних варваров за спинами остальных.

Краем глаза Амброзий заметил движение возле двери. Он дернулся, обернулся. Лениво прислонившись к дверному косяку, на него смотрел пленный сакс.

– Ублюдок!

Центурион было метнулся к постели – на ней лежал меч – но крепкая рука брата удержала его.

– Что?.. Ты.

– Это совершенно лишнее, брат, – промолвил Утер и скрутил ему искалеченную руку. Амброзий взвыл, точно зверь, он не думал, что через девять лет боль будет такой яркой и острой. – Точно лишнее.

Амброзий видел, как расплывалось в щербатой улыбке уродливое лицо пленника, как тот вальяжно стоял и не двигался с места, будто он здесь хозяин, а центурион – его пленник, как лицо брата не выражало ни смущения, ни злобы, а лишь безразличие. От боли его ноги подкосились, и он упал на колени, разразившись бранью. За последний день он перестал понимать что-либо и лишь знал, что сейчас один против всех.

– Передай от меня привет Вортигерну, – участливо проговорил Утер, глядя на него сверху вниз. – Да, сперва он был большим другом тебе, чем мне, но знаешь… Со временем мы нашли с ним общий язык.

– Ты сволочь… – бормотал Амброзий. – Сволочь…

Он не знал, к кому именно сейчас обращается, но это было неважно.

– Я убью тебя.

– Да, да, ты всегда был чудесным братом, – заверил Утер. Он присел на корточки рядом с ним и схватил его крепко за волосы. – Знаешь, меня всегда удивляло, что ты смог так подняться. Сплошное везение, брат. Ведь ты лишен даже капли ума.

– Кончай с ним, – голос сакса был грубым и лающим. – До Повиса шесть дней пути. И приложи его посильнее, тогда дольше не придется кормить.

– Как скажешь.

Утер наклонился еще ниже. Амброзий плюнул в него.

– Прости, брат, – он услышал еле заметный шепот у правого уха, а затем темнота и каменный пол стремительно набросились на него.

Снова.

Солдат-император

За долгую жизнь к предательствам привыкаешь, как к размытым дорогам, ненастной погоде или прокисшему пиву – они вызывают лишь ругань и желание выбить обидчику зубы. И все. Чем больше зубов, тем легче станет на сердце. Двуличие друга, измена любовницы, ложь перекупленного командира – все это забывалось за месяц. Либо страдаешь, либо живешь – умные люди считали, что жить веселее. Доверие дарилось лишь равным, обман остальных объяснялся их дикой прогнившей природой. Амброзий Аврелиан знал эту истину с самого детства, она росла и крепла в его сознании все долгие годы армейской службы на острове, но редко когда он мог ее применить, а потому обман бритта Гилдаса, хитрость Вортигерна, предательство Утера – все это доводило его до истерики, рушило в голове стройный ход мыслей и порой ему хотелось стать диким волком с северных пустошей, что в безумии разрывает добычу. «Тебе сядут на шею и затянут удавку потуже». Так и случилось, ему говорили об этом.

Их с Утером не связывали узы, как в старых языческих песнях, когда выживший брат просит суровых богов забрать его следом за первым. Они редко делили добычу, разнились, как огонь и вода, и общества друг друга искали не часто. Но они сражались бок о бок всю жизнь, знали мысли друг друга и помнили, что они братья. Это казалось им нерушимым. До этого дня.

За шесть долгих дней по дороге в Повис Амброзию было над чем поразмыслить. Когда Утер предал его? Сколько лет прошло с этого? Как долго брат его ненавидел? Почему Вортигерн решил вести дела с тем, кто его презирает? Может это случилось пять лет назад, когда неожиданно в форте Банна стало комфортно жить. Появились исправные печи, деньги, даже поставки приличной еды – не только хлеба и дичи. Одежда Утера и его приближенных перестала походить на лохмотья, и тот стал играть в полноправного господина. Кто знает. Когда было тоскливей всего, Полу-бритт Амброзий думал, что в брате нет ненависти, он просто нашел ему применение, как любой вещи в своем новом доме. Это не предательство, всего лишь политика сильного. И каждый на разграбленных землях и он, Амброзий, в придачу, проклянет его за такую политику.