Страница 6 из 50
– И все это началось четыре года тому назад?
– Совершенно верно, мсье.
– А скажите, милейший, здесь ведь много дичи, не так ли?
– Право же, я бы так не сказал. Есть сколько-то кроликов, пара-тройка зайцев… Но вот лисиц – тьма-тьмущая!
– Как – неужели нет косуль, оленей?
– Ни разу не видел!
Меня охватило странное чувство радости.
– Вот мы и на месте, мсье.
После последнего поворота дорога действительно вышла на старую аллею, от которой Лерн сохранил этот небольшой участок. Ее окаймляли два ряда лип, а из глубины как бы выдвигались нам навстречу ворота Фонваля. Перед воротами аллея расширялась, образуя полукруглую площадку, за которой на фоне зелени деревьев виднелись очертания синей крыши замка и сами деревья, стоявшие на мрачном склоне оврага.
Сильно обветшавшие в средней своей части ворота, располагавшиеся между утесами, были по-прежнему покрыты черепичной кровелькой; изъеденное червями дерево местами раскрошилось, но звонок ничуть не изменился. Его звук, радостный, светлый и отдаленный, так живо напомнил мне детство, что я чуть не заплакал.
Нам пришлось подождать несколько минут.
Наконец послышался стук сабо.
– Это вы, Гийото? – произнес голос с типичным зарейнским акцентом.
– Да, господин Лерн.
Господин Лерн? Я посмотрел на своего проводника разинув рот. Как, это мой дядюшка говорит с таким акцентом?
– Вы раньше обычного времени, – продолжал тот же голос.
Раздался лязг отодвигаемых засовов, и в образовавшуюся щель просунулась рука.
– Давайте…
– Вот, господин Лерн, держите, но… со мной приехал еще кое-кто, – пробормотал внезапно оробевший почтальон.
– Кто такой? – нетерпеливо вскричал голос, и в едва приоткрытую калитку протиснулась фигура человека.
Это и в самом деле был мой дядюшка Лерн. Но жизнь наложила на него курьезную печать, по всей видимости сильно его потрепав: передо мной стоял свирепый и неряшливый субъект, чьи длинные седые волосы свисали на воротник истрепанного, поношенного костюма. Преждевременно состарившийся, он враждебно глядел на меня сердитыми глазами из-под нахмуренных бровей.
– Что вам угодно? – грубо осведомился он, произнеся эти слова так: «Што фам укотно?»
На какой-то миг меня охватило сомнение. Дело в том, что его лицо уже никак не напоминало лицо доброй старушки; это была физиономия индейца сиу, безволосая и жестокая, и при виде ее я испытал противоречивые ощущения – вроде как и узнал Лерна, и не узнал.
– Ну как же, дядюшка, – пролепетал я наконец, – это же я… Приехал повидаться с вами… с вашего разрешения. Я писал вам об этом, но письмо… вот оно… мы с ним прибыли одновременно. Простите за эту оплошность.
– А, ну ладно! Так бы сразу и сказали. Это я должен попросить у вас извинения, мой дорогой племянник.
Внезапно произошла полная перемена. Покрасневший, сконфуженный, почти подобострастный, Лерн засуетился. Это его замешательство, неуместное по отношению ко мне, немало шокировало.
– Ха-ха! Вы приехали в механической коляске? Хм! Ее ведь нужно куда-то поместить, верно?
Он открыл ворота настежь.
– Здесь зачастую приходится быть слугою самому себе, – сказал он под скрип старых ворот.
При этих словах дядюшка громко хмыкнул, но вид у него был столь озадаченный, что я готов был держать пари: ему совсем не до смеха и мысли его витают где-то в другом месте.
Почтальон распрощался с нами.
– Сарай все на том же месте? – спросил я, показывая направо, на кирпичный домик.
– Да, да… Я не сразу вас узнал из-за усов, хм… Да, из-за усов; раньше ведь их у вас не было, верно? Ха-ха! Сколько вам уже лет?
– Тридцать один, дядюшка.
Когда я открыл сарай, сердце мое сжалось. Повозка, наполовину заваленная дровами, покрылась плесенью; сам сарай, как и рядом расположенная конюшня, был забит всяким полуразвалившимся хламом, повсюду лежала густая пыль, по углам все было затянуто паутиной, которая густыми прядями свисала даже с потолка.
– Уже тридцать один, – повторил Лерн, но сказал это как-то машинально, думая, по-видимому, совсем о другом.
– Но послушайте, дядюшка, будьте со мною на «ты», как прежде.
– Ха! А ведь и верно, милый мой… хм… Николя, так ведь?
Я чувствовал себя сильно смущенным, но и дядюшке было не по себе. Очевидно, мое присутствие было для него не слишком желательным.
Незваному гостю всегда хочется узнать, почему он является помехой: я подхватил свой чемодан.
Лерн заметил мой жест и, похоже, вдруг принял решение.
– Оставьте!.. Оставь, Николя, – произнес он почти повелительным тоном. – Я сейчас же пошлю за твоим багажом. Но прежде нам нужно поговорить. Пойдем прогуляемся.
Он взял меня под руку и потащил в парк, не переставая, впрочем, о чем-то размышлять.
Мы прошли мимо замка. За немногими исключениями, все ставни были закрыты. Крыша местами осела, местами даже была пробита; на обветшалых стенах штукатурка обвалилась пластами – и там и сям видна была кирпичная кладка. Растения в кадках по-прежнему были расставлены кругом замка, но ясно было видно, что уж не одну зиму они провели на открытом воздухе, вместо того чтобы быть убранными в оранжерею. Вербены, гранатовые, апельсиновые и лавровые деревья стояли засохшими и мертвыми в своих сгнивших и продырявленных кадках. Песчаная площадка, которую когда-то тщательно подчищали, могла теперь сойти за скверный лужок, так она заросла травой и крапивой. Все походило на замок Спящей красавицы перед приходом принца.
Лерн шел под руку со мной, не говоря ни слова.
Мы завернули за угол печального замка, и моему взору явился парк: полная разруха. И следа не осталось от цветочных клумб и широких песчаных аллей. За исключением лужка перед замком, превращенного в пастбище и окруженного проволочной решеткой, вся остальная долина вернулась к своему изначальному состоянию первобытной чащи. Кое-где виден был след былых аллей по чуть заметному понижению уровня почвы, но повсюду росли молодые деревца. Сад превратился в густой лес с рассеянными на нем полянами и зеленеющими тропинками. Арденнский лес вернулся на насильно отнятое у него место.
Лерн дрожащей рукой задумчиво набил большую трубку, закурил, и мы прошли в лес, направившись по одной из аллей, похожих теперь на зеленые гроты.
По пути мне встретились старые статуи, на которые я смотрел разочарованным взглядом. Один из предыдущих владельцев замка расставил их в изобилии. Эти великолепные соучастники моих прежних переживаний были, в сущности говоря, простыми современными изделиями, вылепленными каким-нибудь ремесленником под влиянием римских и греческих образцов во времена Второй империи. Бетонные пеплумы вздувались, будто кринолины, и прически этих лесных божеств – Эхо, Сиринкс, Аретусы – напоминали шиньоны, заключенные в сетки «а-ля Бенуатон»[6].
Пройдя в молчании с четверть часа, дядюшка усадил меня на каменную скамью, сплошь покрытую мхом, стоявшую в тени громадных орешников, и сам сел рядом со мной.
В густой листве, как раз над нашими головами, послышался легкий треск.
Дядюшка судорожно вскочил и поднял голову.
Среди ветвей сидела самая обычная белка и внимательно смотрела на нас.
Дядюшка пронзил ее свирепым взглядом, словно прицеливаясь, затем облегченно рассмеялся.
– Ха-ха-ха! Да это всего лишь какая-то маленькая… штучка, – сказал он, не найдя, по-видимому, подходящего слова.
Однако, подумал я, каким чудаковатым становишься, когда стареешь. Я знаю, что среда способствует всяким переменам: не только начинаешь говорить помимо своей воли как окружающие, но даже подражаешь их движениям; достаточно вспомнить, с кем дядюшке приходится жить, чтобы объяснить себе, почему он грязен, вульгарно выражается, говорит с немецким акцентом и курит громадную трубку… Но он разлюбил цветы, забросил свое хозяйство и дом и выглядит сейчас удивительно расстроенным и нервным… А если прибавить к этому еще и приключения этой ночи, то все становится еще менее понятным.
6
Мадемуазель Бенуатон – персонаж комедии Викторьена Сарду́ «Семья Бенуатон» (1867), рассказывающей о моральных ценностях нуворишей.