Шкура

— Пойдёмте, я вас провожу.

Артур сидел на скамеечке в саду. Рядом возились две девочки, мастеря из пожелтевших листьев платье для куклы. Несколько мальчиков бегали друг за другом вокруг игрового комплекса с горками и турниками. В дальнем конце сада дети играли ещё во что-то, шумное и весёлое. Наш мальчик, как всегда, был самый тихий и спокойный. Уже полностью собранный, в костюмчике. Рядом с ним стоял его чемоданчик. Наш мальчик. Наш. Мой.

Я хотела окликнуть его по привычке. Сказать что-то вроде «Мелкий, поехали домой». Но не смогла. Просто подошла, молча протянула руки. Он не завизжал: «Марина!», не кинулся обниматься. Встал, маленький, печальный и уже такой взрослый. Вложил свою лапку в мою ладонь. Я подхватила его чемодан. И мы пошли по их до противного чистой дорожке к машине, которая должна была везти нас в аэропорт.

— Я его увижу? — только спросил Артур, пока мы шли.

— Да.

Я не знаю, правильным ли было моё решение. Честно, не знаю. Не слишком ли тяжело для маленького человека видеть все наши прощальные ритуалы, особенно мрачные и угнетающие в православной традиции. Может быть, следовало забрать Артура чуть позже. Чтобы он запомнил дедушку только живым. Тигран всегда предлагал Артуру выбор. Но мог ли его выбор сейчас быть осознанным? И выбирать пришлось мне. Мне теперь всегда придётся принимать решения самой. И я выбрала честность по отношению к Артуру. Не обманывать, что дедушка в длительной командировке. Не ставить перед фактом, когда всё закончится.

За всю дорогу до Москвы он так и не заплакал. И это пугало меня больше всего.

В тот вечер я Тиграна дождалась. Он приехал ближе к полуночи. Уставший, с посеревшим каменным лицом. В первый момент я испугалась, что ничего не вышло. Что Иван Сергеевич нашёл способ выкрутиться. Что на него не произвели впечатления снимки, и он не побоялся огласки. Или Тигран просто не опустился до методов своего врага, такой расклад, зная его, было тоже легко предположить. Но, увидев меня, Тигран мягко и вымученно улыбнулся.

— Всё в порядке, котёнок. Нас больше никто не потревожит.

Здесь должна была последовать бурная сцена. Восторженные крики, открывание шампанского, объятия и бурный секс. Мы должны были праздновать победу до утра, катаясь в лимузине по ночной Москве и закусывая «Кристалл» бутербродами с чёрной икрой. Но ничего такого не было. Мне не хотелось праздновать. Я не знаю, как прошли их переговоры, кончились они мирным пожатием рук или обоюдными угрозами. Понятия не имею, как расходятся сильные мира сего в таких ситуациях. Простые смертные бьют морды и посуду, а потом нажираются в сопли, вместе или по отдельности. А как они — не знаю. Но я видела, что Тигран хромает сильнее обычного и вообще едва держится на ногах. И мы просто пошли спать. Вместе. Засыпая, он обнял меня и сказал: «Всё, котёнок. Всё закончилось». В тот момент я думала, что закончились наши неприятности. А закончилась моя счастливая, едва начавшаяся жизнь.

Я не буду вам описывать, какой ужас охватил меня утром, когда, перевернувшись, я поняла, что обнимавшая меня рука слишком тяжёлая. И слишком холодная. И что было дальше, тоже лучше не описывать.

Всё очень затянулось. Заключения судмедэкспертизы ожидали все — от Лёльки, рыдавшей у нас… у меня… ладно, просто в «Лесном» следующие три дня, до журналистов, сразу почуявших сенсацию и осветивших смерть Авазова во всех подробностях, которых они не знали. И даже я ждала заключения с тихим ужасом. Я не знаю, что подозревали все остальные. Версии в прессе выдвигались различные: от передозировки стимулирующими препаратами, до преднамеренного отравления. Последний вариант не исключала и я сама. Только если все вокруг в первую очередь подозревали меня, то я думала об Иване Сергеевиче.

Но заключение судмедэкспертов было банальным и в то же время шокирующим. У Тиграна просто остановилось сердце. Когда сняли расшифровку с кардиостимулятора (ещё один шок, я даже не подозревала о его наличии), оказалось, что последние полгода Тигран жил только благодаря этому аппарату. Как объяснили врачи, не простимулированных сокращений сердца было меньше, чем пять процентов. И всё. Никаких сенсаций. Возраст, нагрузки и добивший его стресс.

Нет, сенсации всё-таки были после открытия завещания. И тогда уже журналисты не умолкали недели две. Квартира на Садовнической, машины, половина денег, размещённых на всех его счетах, и даже какой-то дом в посёлке, название которого я не выговорю, но как подсказывал Интернет, расположенном у берега Чёрного моря, переходили ко мне. Дом в «Лесном», остальная часть денег на счетах и, самое главное, контрольный пакет акций компании становились собственностью Артура. А опекуном Артура до его совершеннолетия была я. Не становилась, а уже была. Два месяца как. Тигран оформил все бумаги ещё в начале осени. То есть примерно в то время, когда мы начали жить вместе в «Лесном». Они все лежали у нотариуса, невысокого лысоватого дяденьки с очень хитрой улыбкой, который появился в нашем доме на следующий же день, после того, как Тигран…

Он знал. Он всё знал заранее. Или просчитывал, как всегда. И доверял мне уже тогда, когда я сама себе ещё не доверяла.

На похоронах была тьма народа. Гражданская панихида продлилась шесть часов вместо запланированных трёх. Мне казалось, поклониться Тиграну пришли все работники его компании, от топ-менеджеров до помбуров из рабочих посёлков. И многие подходили к нам с Артуриком, сидящих возле гроба, говорили какие-то слова. Я ничего не слышала и не понимала. Я только боялась, чтобы с Артуром ничего не случилось. Я ведь даже не знала, какие лекарства ему нужно пить, если начнётся приступ. Но рядом стояла Марта. Мрачная, одетая в чёрное, как и мы, с поджатыми губами. Но я чувствовала её молчаливую поддержку. И уже знала, что она не исчезнет из нашей с Артуром жизни, и будет так же преданно помогать, как и при Тигране. Как и садовник Коля. Как и Андрей.

Лекс. На панихиде я его не видела. Может быть, просто не заметила в толпе мелькавших лиц. Но на кладбище я наткнулась на него, когда все уже расходились. И пройти мимо не смогла.

— Как ты мог, сука? — прошипела я, сгребая в кулак его плащ. — Как ты, сука, мог? Тигран тебя с руки кормил. Это ты. Ты всё это устроил. Ради чего? Ради денег? Какой кусок тебе предложили, чтобы ты его продал?

Лекс отшатнулся, попытался отцепить мою руку, но я держала крепко. От него несло спиртным, хотя внешне он был совершенно трезв. Плохо, когда пьёшь, но не забирает. Очень плохо.

— Ты не понимаешь, девочка. Ни хрена ты не понимаешь.

Он наконец высвободил плащ и вдруг сел прямо на чью-то могилу, на мраморную плиту, грязную и мокрую. Трясущимися руками нашарил пачку сигарет в кармане, закурил. И я поняла, что тряслись у него не только руки, его колотило всего.

— Тигран был для меня примером, всегда, во всём. С тех пор, когда я на буровой горбатился. Время — дерьмо. В стране бардак. Кругом нищета. Мы долбимся на вышке, не зная, будет ли вообще какой-то толк. Даже геологоразведки как таковой нет, чуть не вслепую идём. Холодно, по пояс в грязи. Сейчас у рабочих бытовки с отоплением, горячий обед, баня. Тогда не было ни черта. Безнадёга. И он приезжает на вышку. Сразу вопросы, что, как? У кого какие проблемы? Чем помочь? Холодно? Решим. У тебя, Алексей, как дела? Ребёнок, говорю, родился, Тигран Борисович. А жить негде, двенадцать квадратов на четверых. Решим. И решал, понимаешь? С ним словно жизнь на буровую приходила. И вообще в компанию. Год-два, деньги появились. Он не просто себе в карман грёб, он вкладывал. В оборудование, в инфраструктуру. Нормальные условия для рабочих создавал. А потом тот случай на вышке. Мы с ним в одной палате лежали, знаешь? У меня рука, у него колено. У него всё серьёзнее было, сустав по кускам собирали. Врачи сказали, чем быстрее начнёшь разрабатывать, тем больше вероятность, что сможешь сам ходить. Он по ночам вставал, за кровать держался. Шаг влево, шаг вправо. Чтобы никто не слышал, как он стонет сквозь зубы. А днём лежит, улыбается, меня успокаивает, мол, заживёт рука, как новая будет. В помощники ко мне пойдёшь. И сдержал слово. Мы оттуда, из больницы, уже лучшими друзьями вышли.