Страница 52 из 134
До нас дошло мало отзывов о С. М. Салтыковой-Дельвиг-Боратынской. Досаднее всего, что не оставил нам о ней воспоминаний П. А. Плетнёв: он лучше, чем кто-либо другой, мог бы нарисовать портрет своей ученицы и жены своего друга Дельвига, которая и впоследствии изредка поддерживала с ним письменные сношения.
Зато в письмах Софьи Михайловны Плетнёву уделяется постоянное и заметное внимание. В первом же своём письме к Семёновой, писанном 9 мая 1824 г. из смоленской деревни П. П. Пассека, семнадцатилетняя Салтыкова упоминает, в числе самых дорогих ей людей, «Плетиньку» — так называла она с подругами этого своего пансионского любимого преподавателя; скучая о петербургских друзья, она пишет подруге, что с болезненным чувством вспоминает даже о не любимой никем начальнице того пансиона, в котором она с Семёновой училась, — Елизавете Даниловне Шрётер: «…посуди сама о том, какое удовольствие мне быть здесь. Плетинька, Саша (Копьева), ты, — составляете предмет моих дум. Нет, Саша, не выдержу трёх месяцев мучения, — я получу ипохондрию, — это верно!»
«Плетинька» был тогда ещё сравнительно молодым человеком (ему было не более тридцати лет), пользовавшимся большим расположением своих многочисленных учениц по Патриотическому и Екатерининскому институтам и по пансиону; он умел развивать в них любовь к предмету преподавания и, сам поэт и писатель, принадлежавший к небольшому в те времена кружку петербургских литераторов, импонировал им своими связями в их среде, знакомил с новыми явлениями в области словесности, преимущественно — отечественной, сообщал им о своих приятелях и знакомцах-писателях и вообще вводил в круг литературных интересов. Из писем Салтыковой ясно, какая духовная близость существовала между Плетнёвым и его талантливыми ученицами. Он именно познакомил Салтыкову со своим другом Дельвигом, за которого Софья Михайловна и вышла замуж после неудачного романа с декабристом П. Г. Каховским[374]; сам Плетнёв, по-видимому, как мы упомянули, был не совсем равнодушен к своей ученице, — во всяком случае, питал к ней нежные чувства, за которые Софья Михайловна платила наставнику полною откровенностью.
К сожалению, в архиве Плетнёва, находящемся ныне в Пушкинском Доме, сохранилось лишь одно, позднейшее её письмо к нему[375], а в архиве самой Софьи Михайловны, принадлежащем также Пушкинскому Дому, нашлось лишь два, тоже позднейших и довольно чопорных письма Плетнёва[376]; но и без их переписки, по одним письмам Софьи Михайловны к Семёновой-Карелиной, можно с достаточною отчётливостью видеть душевную близость их отношений. Приступая к выдержкам из этих писем[377], начнём с первого из них, — в котором рассказывается о личном знакомстве её с Кюхельбекером, в деревне дяди, 1 августа 1824 г.; знакомство с этим оригиналом доставляет ей большую радость, и она в восторге от своеобразной личности этого друга Пушкина.
Вот как рассказывает она об этом знакомстве в письме от 22 августа из смоленской деревни дяди П. П. Пассека:
«В Крашнево приезжал один молодой человек, которого я была очень рада увидеть, — Кюхельбекер. Уже давно я хотела с ним познакомиться, но не подозревала, что могу встретить его здесь. Г-н Плетнёв очень хорошо его знает и всегда говорил мне о нём с величайшим интересом. Я нашла, что он нисколько не преувеличивал мне его добрые качества; правда, это горячая голова, каких мало, пылкое воображение заставило его наделать тысячу глупостей, — но он так умён, так любезен, так образован, что всё в нём кажется хорошим, — даже это самое воображение; признаюсь, — то, что другие хулят, мне чрезвычайно нравится. Он любит всё, что поэтично. Он желал бы, как говорит, всегда жить в Грузии, потому что эта страна поэтическая. Он парит, как выражается Дядюшка (и я сама стала любить таких людей, — я люблю только стихи, проза же кажется мне ещё более холодной, чем прежде). У этого бедного молодого человека нет решительно ничего, и для того, чтобы жить, принуждён он быть редактором плохонького журнала, под названием „Мнемозина“, который даже его друзья не могут не находить смешным, и сочинять посредственные стихи (ты, может быть, помнишь одну вещь, под заглавием „Святополк“, в „Полярной звезде“: она принадлежит его перу). Ужасно досадно, что он судит так хорошо, а сам пишет плохо. Он хорошо знает Дельвига, Боратынского и всех этих господ. Я доставлю большое удовольствие Плетнёву, дав ему о нём весточку. К моему великому сожалению, он остался здесь только на один день».
Завязавшийся вскоре роман Салтыковой с Каховским проходил в атмосфере, насыщенной литературой. Молодые люди говорят о литературе. Каховский декламирует множество стихов Пушкина — в том числе и таких, которые ещё не появлялись в печати и которые он слышал от самого поэта, с коим он лично знаком[378]; он цитирует и Дмитриева, и Жуковского, и Руссо, да и весь роман развёртывается как бы по книжному образцу, — действующие лица его, как они представлены в рассказе Софьи Михайловны, имеют вид героев одного из бесчисленных литературных произведений в форме романа: в нём есть и пламенный любовник, смелый и в то же время сентиментальный и сперва кроткий, а потом дерзкий; его возлюбленная, неопытная девушка, находящаяся под строгим наблюдением не понимающих её окружающих — старших родных — тётки, дяди, отца; есть и неизбежная наперсница в лице Е. П. Петровой, будто бы «воспитанницы» дяди, а на самом деле — его «левой» сестры; наконец, самый роман изложен в обычной и распространённой форме писем к подруге…
С возвращением в Петербург, где роман Софьи Михайловны имел довольно необычайное продолжение и окончание, она входит в атмосферу литературных интересов, — в первое время благодаря, главным образом, постоянному общению с Плетнёвым, имя которого не сходит со страниц писем её к далёкой подруге.
«Я передала Ольге и г-ну Плетнёву, — пишет она подруге 13 октября 1824 г. — всё, что ты поручила мне сказать им; последний мил как никогда; каждый раз, что я его вижу, я люблю его всё больше. Он поручает мне благодарить тебя за память и сказать тебе тысячу нежностей. Он принёс мне несколько отрывков из новой поэмы, которою занят в настоящий момент Пушкин[379], и настоятельно просит меня послать их тебе, что я и делаю. Сохрани их, — это драгоценность, так как это — руки самого Пушкина; он прислал эти отрывки Дельвигу, который отдал их Плетнёву, и только мы четверо знаем эти стихи. Плетинька очень просит меня не сообщать этого никому, потому что это уже не будет новостью для Александры Николаевны. Это его собственные слова. Сознаюсь тебе откровенно, что мне очень хотелось снять для тебя копию этих стихов, а автограф Пушкина сохранить у себя, скрыв это от тебя, — чтобы ты на это не зарилась[380], — но Плетинька просил меня не делать этого: •„Я вам достану что-нибудь его руки, любезная Александра Сергеевна[381], а это прошу вас послать Александре Николаевне, — вы её много утешите“.• Очень прошу тебя, милый друг, сказать мне твоё мнение об этих стихах, что касается меня, то я нахожу их очаровательными, в особенности начиная от этого места:
Весь этот кусок очень красив, не правда ли? Посылаю тебе также новые стихи Жуковского, которые он написал в одном альбоме. Я их получила тоже от Плетнёва. Кстати: дорогой наш Пушкин выслан в деревню к своему отцу за новые шалости; ты знаешь, что он был при Воронцове, — так вот последний дал ему поручение, для исполнения которого он должен был непременно уехать, он же ничего не сделал и написал сатиру на Воронцова. •Каков мальчик?• Я убеждена, что он создаст новые стихотворения в своём уединении, которые будут ещё более остры…
374
См. статью «Роман декабриста Каховского».
375
* В ИРЛИ хранятся девять писем С. М. Баратынской к Плетнёву за 1839— 1848 гг; в одном из них (без даты; видимо, 1839 г.) она пишет: «Последнее письмо ваше так меня тронуло и так живо возбудило во мне воспоминания моей молодости, с которыми вы почти неразлучны, что я не могла без слёз читать его. Благодарю вас за дружеские уверения, они меня очень утешили» (ИРЛИ, ф. 234, оп. 3, ед. хр. 81, л. 13).
376
** В ИРЛИ хранится три письма Плетнёва к Баратынской (ф. 33, оп. 2, ед. хр. 121).
377
Письма С. М. Дельвиг к А. Н. Семёновой-Карелиной хранятся в Пушкинском Доме АН СССР, в архиве Боратынских и Дельвигов, находившемся в их тамбовском имении «Мара». Всех писем 127, за 1824—1837 гг. Все они, кроме отдельных фраз, писаны по-французски и даются здесь в переводе, исполненном автором статьи***.
*** Современный шифр: ИРЛИ, ф. 33, оп. 2, ед. хр. 35—36.
378
Наст. изд., с. 183 [Ориентир: ссылка на прим.[327]. — Прим. lenok555]. Когда Каховский узнал, что Пушкин выслан из Одессы в деревню, он собрался хлопотать о получении места, которое занимал в Одессе Пушкин при гр. М. С. Воронцове (там же, с. 207 [См. выше ссылки на прим.[339]. — Прим. lenok555]).
379
Судя по нижеприводимому стиху, речь идёт об «Евгении Онегине», 2-й его главе. Отрывок поэмы напечатан был в «Северных цветах» на 1825 г. (с. 280—281).
380
В подлиннике: «Pour ne pas te faire venir l’eau à la bouche».
381
Так, очевидно, в шутку назвал Плетнёв С. М. Салтыкову за её обожание Пушкина.
382
Судьба автографа Пушкина, посылаемого А. Н. Семёновой в Оренбург, неизвестна.