Время Волка

– И чем займёшься? – мрачно спросил Волк.

– Да есть одна девочка на примете. Подружка банкира, бабосы на раскрутку имеются. Пляшет хорошо, задорная. Так что буду её катать.

Лёня только рукой махнул. Он плясал плохо, и задорным его назвать ни у кого язык бы не повернулся. Так что получалось, на нынешней эстраде места для него нет.

По-настоящему не востребован он был года два, потом начались подвижки: сюда позвали, туда позвали. Появилась ретро-радиостанция, стали возрождаться сборные концерты. Новое телевизионное начальство осознало, что их аудиторию составляет не только молодёжь, а старшее поколение хочет видеть на экране своих кумиров. И Лёню снова начали приглашать на съёмки. Но тоскливое ощущение, что он чужой на этом празднике жизни, не покидало его. Он никак не мог вписаться в новый формат, хотя полностью обновил репертуар, пошил современные костюмы, даже немного изменил причёску и в общем-то стал напоминать то ли Джо Дассена, то ли Фрэнка Синатру. Импозантный мужчина средних лет с лирическими, за душу берущими песнями. Хороший образ, о котором он и мечтал. Но он приходил на съёмки «Песни года» и ощущал себя идиотом в костюме-тройке с галстуком-бабочкой среди молодых людей в шортах и кроссовках и девочек в блестящих бикини. Ещё хуже было на ставших популярными ток-шоу. Однажды его позвали на центральный канал, славящийся политическими обозрениями, в прямой эфир. Он обрадовался, подготовился, даже надёргал философских цитат из умной книжки, чтобы блеснуть интеллектом. А в итоге оказалось, что тема передачи – однополый секс! И Волк краснел перед камерами и зрителями в студии, не понимая, какое он имеет к этому отношение и что может сказать. К счастью, гостей в студии оказалось много, и ему дали микрофон всего на несколько минут, за которые он так ничего внятного и не сообщил. И подобных ситуаций было множество.

Зато внезапно возникшая в Москве светская жизнь серьёзно увлекла Натали. Поняв, что Лёне не нравится тусоваться на различных банкетах в честь открытия магазина или презентации новой модели автомобиля, Натали стала ходить на все мероприятия одна. Всё чаще, возвращаясь домой, Леонид Витальевич не заставал супругу. Он с мрачным видом разогревал вчерашний суп, ужинал перед телевизором и ложился спать. Далеко за полночь просыпался от стука её каблуков, матерился про себя и переворачивался на другой бок, решив, что утром выскажет ей всё, что думает. А наутро торопился на очередную запись и забывал про свои претензии. Но семейная жизнь всё больше превращалась в некое условное сосуществование. У Натали свои увлечения, у него свои. И если он по крайней мере не мог упрекнуть жену в изменах (он даже представить себе не мог, чтобы равнодушная к постельным утехам Натали стала искать любовные приключения на стороне), то сам Волк, в перестройку забывший о былой славе Казановы, вдруг обнаружил новый интерес.

Всё началось невинно – Волка позвали преподавать в родной ГИТИС на факультет эстрадного искусства. Деньги сулили невеликие, но он решил попробовать. Во-первых, стабильный заработок в неспокойные времена. Во-вторых, интересно было испытать себя в новом качестве. Первый преподавательский опыт ему очень понравился. Он вошёл в родные стены ГИТИСа, прогулялся по до боли знакомым коридорам, отмечая, что изменилось, а что осталось прежним. Вот лестница, по перилам которой он скатывался совсем мальчишкой, вот портреты старых мастеров на стене, и где-то среди них должен быть Дед, его педагог по вокалу. А вон там столовая, и из неё пахнет точно так же, как тридцать лет назад, пирожками и котлетами.

Волк переступил порог аудитории, и десять девчонок и мальчишек подскочили как один, нестройным хором проорали: «Здравствуйте, Леонид Витальевич!». И Лёня понял, что он им интересен. Вот они хотят перенять его огромный опыт, хотят научиться петь, держаться на публике, выбирать репертуар и общаться со зрителями. В отличие от молодых коллег по цеху, которые и здороваются-то с ним через губу. И он сам не заметил, как пролетело первое занятие. Он рассказывал истории из жизни, вспомнил первый конкурс артистов эстрады, объяснял ребятам, что такое цензура, и они смехом встречали его байки про то, как обходили строгий худсовет. До пения дело не дошло, но на то оно и вступительное занятие.

Словом, Леонид Витальевич загорелся новой идеей и летал в ГИТИС как на праздник. Но скоро его пыл поугас. Во-первых, выяснилось, что половина молодых людей на курсе вообще без певческих данных. Возмущённый, он пошёл в деканат разбираться, но ему тонко намекнули, что отделение-то коммерческое и если половину отчислить за профнепригодность, то из каких средств ему будут платить зарплату? Волк вспылил, заявил, что в таком случае готов работать без зарплаты, но только с одарёнными студентами. Однако его никто не слушал.

– Ты слышишь, что я тебе играю? – кричал он на очередного «платника», яростно стуча по клавишам ни в чём не повинного рояля. – Слушай музыку! Или ты думаешь, она существует отдельно от исполнителя? Давай снова!

Но студент никак не мог уловить, с какого места вступать, и Леониду Витальевичу приходилось десять раз играть одно и то же.

– Я тебе что, тапёром заделался?! Ты не понимаешь элементарных вещей!

Волк срывал голос и приходил в бешенство от осознания, что зря тратит время. Он не сможет ничему научить человека без слуха. Да и с вокальными данными у большинства беда. Кончилось тем, что он выгнал студента с занятия, когда в ответ на очередную просьбу повторить сложный фрагмент, услышал:

– Да кому нужны ваши романсы! Зачем они мне? Я всё равно буду петь металл.

– Петь ты можешь хоть металл, хоть пластмассу! – рявкнул на него Волк. – Только сначала нужно научиться петь! Хотя бы в ноты попадать!

И выставил нахала из аудитории.

С девочками дело обстояло ещё хуже. Они все как одна решили, что «путь на экран лежит через диван» и диван этот должен принадлежать именно их преподавателю. Со второго или третьего занятия Леонид Витальевич начал замечать, что его студентки поголовно обладают плохим зрением, и когда он, сидя за роялем, показывает им что-либо в нотах, наклоняются к клавиру так близко, что их бюст неизменно оказывается у Волка перед глазами. И, несмотря на холодную осень, все его ученицы предпочитают короткие юбки и глубокие вырезы. А томный взгляд, вероятно, они репетируют на уроках актёрского мастерства. Однако Лёня ещё был в своём уме, чтобы не поддаваться на провокации первокурсниц, которые могли оказаться еще несовершеннолетними. Но и полтора часа думать не о музыке, а о собственных естественных реакциях, удовольствия не доставляло.

Какое-то время он питал иллюзии, что действительно интересен им как мужчина. Это льстило его самолюбию, учитывая разницу в возрасте, и Волк совершил непростительную ошибку – пригласил одну из девушек, Анечку, в свой коллектив. Предварительно убедившись, что восемнадцать ей уже исполнилось. Не потому, что боялся попасть под статью, – он никогда не спал с коллегами и под старость начинать не собирался. Возраст он уточнил, чтобы не было проблем с оформлением новой участницы коллектива. Анечка пела средне, но выделялась отличной фигурой, что для бэк-вокалистки тоже важно. Девушки не должны быть ниже Волка, иначе на сцене визуально потеряются. В паре со Светой, второй бэк-вокалисткой, она замечательно смотрелась.

Вскоре Волка пригласили спеть несколько корпоративных концертов в Магнитогорске и Нефтеюганске, и Анечка вместе с остальным коллективом поехала с ним. После первого же концерта, когда он, вымотанный и уставший, мирно пил в гримёрке чай, Ленуся, подавая ему свежую рубашку, заметила:

– Ты только с Анечкой не спи, пожалуйста.

Лёня подавился чаем.

– Бог с тобой! Даже не собирался!

– А она собирается. Я сегодня слышала, как она спрашивала у Светы, стоит у тебя ещё что-нибудь или нет. И когда Света ответила, что никогда этим вопросом не интересовалась, сказала примерно следующее: «Ну вот поэтому ты до сих пор на подпевках. А мне, вот увидишь, старый хрен (прости, Лёнечка) ещё сольную карьеру сделает». Так что, Лёня, ты учти. Если что, будешь ей карьеру делать.