Время Волка

– Певец Волк! Его на допрос вызвали, говорят, он левые концерты давал!

Какие левые концерты, какой Волк, я ничего не поняла. А потом он пришёл. Высокий мужчина, с умными серыми глазами, в костюме с иголочки, обаятельный. Вошёл уверенно, как будто не к следователю, а к себе домой, бодро поздоровался с Нестеренко и так на меня посмотрел…

– Какие у вас красивые девушки работают! – сказал он, не сводя с меня взгляд. – Только ради них можно полюбить прокуратуру.

Они с Нестеренко так мило побеседовали. Волк обстоятельно и абсолютно спокойно отвечал на все вопросы, подробно объяснял, что ни в коем случае родное государство обманывать не собирался, что его подставил директор. Его пригласили работать три концерта на стадионах с оплатой по триста рублей за концерт. И хотя концертная ставка Волка составляла около ста рублей, он решил, что гонорар увеличен соразмерно сбору, ведь на стадионе народу намного больше, чем в обычном зале. К делу были приобщены даже квитанции, в которых Волк расписался за полученные деньги, что свидетельствовало в пользу его версии – вряд ли артист стал бы расписываться в ведомости, зная, что деньги левые. В общем, Нестеренко пожурил Волка за отсутствие гражданской бдительности, сделал внушение насчёт того, что больше установленной ставки артист получать не может, но дело пообещал закрыть. Расставались они практически друзьями.

Это потом я уже поняла, как феерически Лёня умеет врать, просто по системе Станиславского, чуть ли не сам начиная себе верить. Конечно, он прекрасно знал, что вне зависимости от площадки артист получает фиксированную оплату. А тогда он произвёл на меня очень сильное впечатление: такой спокойный, уверенный в себе, обаятельный. От него приятно пахло каким-то явно заграничным парфюмом, а начищенные ботинки сверкали, несмотря на то что за окном была обычная весенняя слякоть. Весь он казался не совсем советским, словно из другой жизни. Я не могла его представить в вытянутых синих трениках, в каких ходил дома папа, или читающим «Комсомольскую правду» за столом на кухне.

Уходя из кабинета следователя, Волк одарил меня улыбкой и сказал:

– Вы не могли бы меня проводить? Здесь такие запутанные коридоры, я боюсь заблудиться.

Конечно же, я вышла его провожать! Мы шли по действительно запутанным коридорам прокуратуры, и Лёня рассказывал мне про Париж, из которого недавно вернулся. Он ездил по программе обмена опытом, выступал там на какой-то выставке социалистических достижений. Думаю, ничего выдающегося, подумаешь, выставка, не «Гранд-Опера»! Но в те времена поездка в Париж казалась советскому человеку фантастикой.

– Я приглашаю вас на свой концерт, – на прощание сказал Волк. – Послезавтра, в ДК имени Горбунова, это в Филях. Вы придёте?

– Я не люблю советскую эстраду, – честно заявила я. – И Фили… Это так далеко…

– Я пришлю за вами машину! – предложил Волк.

И я согласилась. Мне просто захотелось ещё раз его увидеть. Да и послушать. Если до личной встречи я и внимания бы не обратила на Волка, как и на других отечественных певцов, то теперь заинтересовалась.

– Так куда за вами прислать водителя?

Я жила с родителями и назвала ему их адрес. Каково же было удивление мамы и папы, когда через два дня ровно в обозначенное время у нас под окнами начала сигналить машина. Я почему-то была уверена, что приедет «Волга», именно эта машина ассоциировалась со словом «служебная». Но сигналили «жигули» какого-то странного вишнёвого цвета. Я спустилась во двор, и навстречу мне из машины вылез Лёня. В костюме и с букетом цветов.

– Мне подарить его вам на концерте? – съехидничала я, принимая букет.

– Только не это, – поморщился Лёня. – Дарить цветы мужчине – какая пошлость. А вот женщинам, к тому же таким красивым, можно и нужно дарить самые лучшие цветы.

И он сам привёз меня на концерт, усадил в первый ряд и умчался за кулисы, переодеваться и прихорашиваться. Всё выступление я ловила его взгляды, особенно когда звучали песни о любви. Он очень хотел произвести впечатление, видимо, привык, что женщины падают к ногам сами, едва заметив Волка на горизонте. Но, честно сказать, особого восторга от его выступления я не испытывала. Стоит два часа столбом, ну за рояль сядет поиграет. Сзади две какие-то мымры в полуплатьях-полузанавесках мотаются, что-то там подвывают. И песни скучные, первое отделение – вообще мрак, навязший в зубах советский пафос. Словом, не «ABBA».

Когда концерт закончился, я не знала, как мне поступить. Уйти, не попрощавшись и не поблагодарив, – невежливо. Пойти за кулисы – подумает, что ищу с ним встречи. Я стояла посреди почти опустевшего зала в нерешительности, как вдруг меня окликнул лысый невысокий человечек. Как потом выяснилось, Жека, администратор Волка.

– Вы – Натали? Пойдёмте, Леонид Витальевич ждёт вас в гримёрной.

Надо же, подумала я, прямо-таки Леонид Витальевич. Тогда впервые задумалась, сколько же ему лет. Я понимала, что он не мой ровесник, но не настолько же старше, чтобы быть Витальевичем. Потом выяснила, что нас разделяет ровно двадцать лет, но на тот момент наш роман достиг той точки, когда уже плевать на все внешние обстоятельства. Подумаешь, ерунда какая, двадцать лет, считала я тогда. Даже хорошо, просто отлично. Взрослый, серьёзный мужчина, такой же надёжный, как мой папа. Господи, какой же я была дурой! Двадцать лет – это огромная, колоссальная разница.

В гримёрной я увидела совсем другого Волка: уставшего, растрёпанного, в мокрой насквозь рубашке, с посеревшим лицом и какими-то странными разводами под глазами. Тогда ещё не пользовались специальными салфетками для снятия макияжа, он смывал грим просто под краном, и от некачественной туши оставались потёки. Но, увидев меня, Лёня собрался, заулыбался и тут же заявил, что мы едем в ресторан. Не в какой-нибудь, а в «Метрополь». И мы поехали в ресторан, в котором я только мечтала побывать и где перед Лёней услужливо распахивали двери. Нас посадили за самый лучший столик, вокруг нас моментально забегали официанты. И Лёня снова рассказывал про Париж и говорил, что скоро едет в Италию, и привезёт мне итальянские туфли, или сумочку, или платье, или всё сразу.

Он очень красиво ухаживал. Приезжал за мной каждый вечер, если был в Москве, и мы ехали развлекаться: рестораны, концерты, театры, просто прогулки. Потом привозил меня домой и провожал до подъезда. Иногда, если мы оказывались в людных местах, его узнавали, просили автографы, порой навязывались, но Лёня решительно обрывал все попытки пообщаться, расписывался в девичьих тетрадках и быстро уводил меня подальше. Мы «просто гуляли» месяца два, за это время я защитила диплом и устроилась работать в ту же прокуратуру, где проходила практику. Но поработать толком не успела – Лёня должен был ехать в качестве гостя на какой-то песенный конкурс в Юрмалу и предложил отправиться с ним. С Нестеренко, моим непосредственным начальником, у нас были отличные отношения, и он меня отпустил в счёт отпуска, который мне совсем не полагался.

В Юрмале наш роман перешёл на совершенно новый уровень.

Так странно. До меня долетало много слухов, всегда находились «доброжелатели», готовые рассказать массу интересного о моём муже. Сколько раз я слышала о его якобы невероятных постельных талантах. Но, честно скажу, этот его талант на меня произвёл ровно столько же впечатления, сколько талант певческий. Хотя сравнивать мне тогда было не с чем. И тем не менее мы прожили прекрасное лето: море, солнце, удивительные знакомства с самыми разными артистами и просто интересными людьми. На дворе стоял восьмидесятый год, Москва готовилась принять Олимпиаду. Тогда все просто помешались на билетах, их невозможно было достать. А Лёня принёс два пригласительных на церемонию закрытия на отличные места. Мы смотрели, как улетает Олимпийский мишка, и ели удивительно вкусное мороженое с вафлями, запивая его ранее невиданной «Фантой». Я уже не говорю о вечеринках в Олимпийской деревне! Лёня работал в команде артистов, развлекавших наших олимпийцев, давал там концерты, а после них мы танцевали, пили коктейли, общались с иностранцами. Словом, у меня началась совсем другая жизнь, полная ярких событий.