Ты никогда не исчезнешь

На этот раз Габриэль отчетливо услышал. Неужели опять придется пробираться к выходу? Наверняка это птица села на замерзшую ветку или грызун почуял запах каштанов и потянулся к теплу. Лучше загасить огонь и углубиться в коридоры в скале, исследовать новые комнаты.

Сколько у него времени? Заметили ли жандармы его отсутствие? С кем они уже поговорили? Что сказала им Мадди? А доктор Кунинг? Что выболтала ведьма Астер? Выдала его?

Он должен остерегаться еще больше, чем всегда.

Если кто-нибудь приблизится — заяц, собака, человек, — нужно быть готовым нанести удар.

Он не стал дожидаться, когда испекутся каштаны, позволил огню угаснуть — не стоило рисковать.

И все так же пригнувшись, выставив перед собой нож, двинулся ко входу в один из коридоров.

Он должен быть готов нанести смертельный удар.

Убить, когда найдет ту последнюю комнату, где еще не побывал.

Комнату с побеленными известкой стенами.

Мертвецкую. 58

— Вспоминайте, мадам Либери, вспоминайте.

Леспинас в пятнадцатый раз задавал все те же вопросы. Я по-прежнему лежала на диване, он сидел напротив. Чего он добивается? Чтобы я раскололась? Заткнула дыры в своих воспоминаниях историей, которую ему хочется услышать?

— Я хочу помочь вам, мадам Либери. Бывает, что правда не одна, иногда их несколько.

Он что, рассчитывает поймать меня на эту приманку?

«Иногда их несколько...»

Во мне живут несколько личностей, ты на это намекаешь, лейтенант? Я шизофреничка и отказываюсь это признать? Доктор Либери и мисс Истери?

Нет! Я не поверю в их теорию. Я не сумасшедшая, это они хотят довести меня до помешательства, я должна стоять на своем.

Я не сумасшедшая, меня хотят довести до помешательства.

— Хорошо, давайте начнем все сначала, — терпеливо предложил Леспинас.

Топот наверху помешал ему продолжить. Еще через мгновение кто-то сбежал по лестнице.

— Эрве, Эрве! — Голос капрала Лушадьер. — Эрве, Амандине плохо.

Не дожидаясь разрешения лейтенанта, я вскочила с дивана и кинулась к двери. Лейтенант меня не удерживал. Мы поднялись наверх, впереди Леспинас, я за ним, Лушадьер замыкающей, чтобы за мной присматривать. На шум прибежали и Нектер с Савиной.

Состояние Амандины с утра, кажется, было стабильным. Насколько я поняла, меня обвиняли в том, что я ввела ей сильное обезболивающее, опиоид, из-за передозировки которого умерло больше людей, чем от самых ходовых наркотиков. Теперь ее состояние внезапно и резко ухудшилось. Она сжалась в комок на кровати и не реагировала ни на звук, ни на боль, когда ее щипали. Дыхание было прерывистым и неумолимо замедлялось. Все симптомы передозировки. Кожа сильно побледнела, стала почти синюшной, надо было действовать без промедления...

Леспинас вытащил телефон и, выскочив на лестничную площадку, ругался с врачами скорой помощи.

— Какого черта вы возитесь! Плевать я хотел на погоду! У нас здесь беременная женщина, в Фруадефоне, выше Мюроля.

Сердцебиение у Амандины стало неровным. За короткими судорогами следовали бесконечно долгие секунды, когда она переставала дышать. Лушадьер ме­ня к ее кровати не подпускала. Нектер и Савина кинулись к Амандине.

— Я понимаю, что вы не можете прислать вертолет! — орал Леспинас. — Я всего лишь прошу вас приехать как можно быстрее!

Я заметила в углу свой медицинский чемоданчик, Саломон его позаимствовал, чтобы мне же и оказать первую помощь.

— Они едут, — выдохнул лейтенант, закончив разговор. — Но в лучшем случае будут через полчаса. Никто не знает, что творится на дороге.

Нектер замер. Савина держала Амандину за руку, старалась не дать ей пошевелиться, то есть делала именно то, чего делать не надо. Амандине сейчас требовалось сдавливание грудной клетки, хотя одного этого будет недостаточно.

— Ну что за бардак, — ругался Леспинас, — и что я за кретин! Отослал Саломона — единственного, кто мог бы оказать первую помощь.

Лушадьер по-прежнему стояла между мной и кроватью. Она посмеет меня остановить? Я резко оттолкнула капрала и схватила свой чемоданчик.

— Через минуту, — сказала я, — Амандине перестанет хватать кислорода. Через две последствия для ребенка станут необратимыми. А через три и он, и мать умрут.

Лушадьер испугалась, Леспинас был в нерешительности, Нектер закрыл глаза, Савина молилась.

Амандина задыхалась. После каждой судороги остановка дыхания была все более долгой. Сердцебиение замедлилось настолько, что сердце, казалось, вздрогнуло в последний раз и больше не забьется.

— Действуйте! — крикнул лейтенант.

Я ринулась к кровати.

— Нектер, Савина, держите ее.

Они, навалившись всем весом, держали руки Амандины, Лушадьер с Леспинасом держали ее ноги. Время для массажа сердца было упущено.

— Инъекция налоксона должна ее успокоить. Она снова задышит нормально. Если через час не приедет «скорая», надо будет сделать второй укол.

Действовать надо было точно и уверенно.

Амандина, которая весила, должно быть, не больше пятидесяти килограммов, умудрялась дергаться, несмотря на то что ее удерживали четверо.

— Держите же крепче!

Восемь рук зажали Амандину в тисках, по две на каж­дую руку и каждую ногу, и она на несколько секунд замерла. Я воткнула иглу ей в плечо.

И выдохнула.

— Все, можете отпускать.

Они по-прежнему смотрели на меня с опаской.

Неужели так и не поняли, что даже если я совершила что-то такое, о чем напрочь забыла, здесь и сейчас они имеют дело с доктором Либери, а не с мисс Истери? Я не могла вынести их подозрительных взглядов. Положила шприц на тумбочку — еще пригодится — и кинула пустую коробочку от лекарства в лицо Леспинасу:

— Хотите прочитать инструкцию?

Ни к чему. Амандина уже успокоилась.

Я положила руку ей на живот. Дыхание постепенно восстановилось.

Выкарабкается. И ребенок тоже.

— Спасибо. — Это сказала Савина. И повторила: — Спасибо.

Лушадьер глядела на кровать с таким видом, будто сейчас уляжется рядом с Амандиной и попросит ей то­же ввести какой-нибудь нейролептик или антидепрессант. Нектер взял Савину за руку. Леспинас уставился на экран своего мобильника:

— Куда подевался Саломон? Где его носит, этого кретина?

Никто, кроме Савины, не решился посмотреть мне в глаза. Кто я для них?

Убийца или героиня?

Та и другая?

Может, жизнь сыграла со мной самую жестокую шутку?

Я только что спасла жизнь матери и ее ребенку — чужому ребенку.

А своего спасти не смогла.

Эстебана, Тома — называйте его как хотите.

Я врач, я училась, я сдавала экзамены, вылечила сот­ни пациентов, диагностировала рак, сердечную недостаточность, редкие аллергии... Это помогло десяткам людей. Я посвятила свою жизнь тому, чтобы продлевать жизнь другим, я занималась этим уже тридцать лет. Я выслушивала жалобы и никогда не жаловалась, не поддавалась депрессии, уставала и не знала отдыха...

И не смогла сберечь жизнь того единственного, кто для меня что-то значил.

Возможно, вы правы, Леспинас, Лушадьер, Нектер. А может, и ты, Савина, — вдруг мисс Истери затаилась где-то в глубине моей души, потому что доктор Либери проклята!

Обречена облегчать страдания всего света, но не самого дорогого человека.

Кто-то поднимался по лестнице. Шаги были легкие, ед­ва слышные.

Вернулся, не одолев непогоду, Саломон? Нет, у него походка уверенная, тяжелая.

Кто же тогда?

Кто решился бы отправиться на ферму в такую метель?

Все уставились на дверь. Мы почти готовы были к встрече со сказочным существом, только оно могло бы бросить вызов стихии, чтобы навестить нас.

И мы не ошиблись.

Темная фигура в дверном проеме стряхнула снег с одежды, и в комнате появилась ведьма в черном с головы до пят. 59

Габриэль протискивался через коридоры, пробитые в толще туфа пещерными людьми. Они, наверное, были карликами! Он мог идти, только согнувшись, а ино­гда и вовсе передвигался на карачках. В одних местах он руками разгребал завалы, в других путь пре­граждал набившийся снег, и приходилось поворачивать обратно.