Страница 32 из 75
Он заерзал, ему не терпелось вылезти.
— Спасибо... Мадди.
Он уже взялся за ручку двери. Стараясь не делать никаких резких движений, я улыбнулась ему и мягко придержала за рукав свитера. Главное — не напугать его.
— Минутку, Том. Самый последний вопрос. Шове вчера сказал нам, что здесь, у источника, перед тем как ты стал убегать от пчел, был еще какой-то мальчик. Шове даже уверял, будто ты с ним разговаривал. Но ты... ты сказал нам совсем другое.
Испуганный взгляд Тома терзал мне душу. В тех редких случаях, когда Эстебан мне врал, я никогда не повышала голос, заставляя его признаться во лжи. Мне казалось, что наша дружба распадется. Наверное, все мамы так думают. Но ни один ребенок не сбежал от матери навсегда, поругавшись с ней. Я невольно повысила голос:
— Шове незачем врать. Том, это важно. С тобой был другой мальчик?
Похоже, Том испугался. Похоже, я его напугала. Он скорее всхлипнул, чем ответил:
— Да.
Я снова ему улыбнулась. Прикоснулась к его щеке, хотя понимала, что не должна этого делать, но мои пальцы узнавали каждую клеточку его кожи, каждую ямочку, каждую слезинку, готовую скатиться из уголка глаза к носу.
Том замер. Я прошептала — секреты можно открывать только шепотом:
— Ты знаешь, как его зовут?
— Я... не могу этого сказать.
— Почему?
— Есть... есть вещи выше нашего разумения.
Последние слова Том произнес как затверженную молитву. Его еле слышный голос пробивался, как пробивается струйка воды по пересохшему руслу. Будто его рот был полон камней и каждое слово на них натыкалось. Я не могла допустить, чтобы он так страдал, я должна была его обнять, и я склонилась над ним...
Том тут же отшатнулся и вцепился в ручку, стараясь открыть дверь.
Она не поддавалась, он нажал сильнее, стал ее трясти, тряс и тряс, не зная, что я заблокировала переднюю пассажирскую дверь. Что он не сможет улететь, пока я не решу выпустить его на волю.
Я погладила его по плечу, чтобы успокоить, чтобы он снова повернулся ко мне.
— Не бойся, Том. Я только хочу узнать. Как зовут этого мальчика?
Моя рука лежала у него на плече. Я чувствовала, что он дрожит всем телом. Я знала, что могу его успокоить. Что он узнает мое тепло, мою нежность. Я должна была защитить Тома. Я была уверена, что он в опасности. Мне надо было выяснить, что это за друг, что это за мальчик, его ровесник, который никому ничего не сказал и который был бы виноват в смерти Тома, если бы мы его не нашли.
— Я только хочу узнать имя этого мальчика.
Его лицо, такое красивое, исказилось. Лоб собрался в глубокие складки. Последние слова, которые он произнес, были точно вырваны у него:
— Его зовут... Эстебан!
— Эстебан?
Эстебан?
Он действительно произнес это имя?
Значит, Том знал Эстебана?
Том его видел? Говорил с ним? Шове ошибся! Том разговаривал сам с собой, он говорил с Эстебаном в своей голове. Или Эстебан говорил с Томом. По сути, это одно и то же. И это последнее доказательство того, что...
Я отвлеклась, и Том забарабанил по стеклу, надеясь, что помощь придет, но кто, кроме меня, мог ему помочь в этой безлюдной деревушке?
Еще секундочку, Том, умоляю тебя, подожди чуть-чуть, Эстебан, у меня еще столько вопросов к тебе. Никто тебя не услышит, дверь не откроется, но я ничего плохого тебе не сделаю, я только хочу...
Внезапно распахнулась задняя дверца, и не успела я опомниться, как громадная лапища просунулась в машину, открыла дверцу Тома и выпихнула мальчика наружу. Я не успела пошевелиться, как лапища вновь просунулась внутрь, схватила меня за ворот, сдавила так, что я едва не задохнулась, и потащила, словно мешок. Куртка зацепилась за рычаг коробки скоростей, треск рвущейся ткани, лицом я проехалась по коже пассажирского кресла. И грохнулась на землю, ободрав до крови локти и колени о черные камни.
Надо мной навис здоровенный бородач с татуировками на шее и запястьях. Он примерился меня пнуть, но сдержался и только рявкнул:
— Сука! Не лезь к моему ребенку!
VI Задержание Возвращение серфера 29
Савина Ларош уже надсадно дышала, а до мюрольского замка оставалось еще метров сто подъема. Это была ее излюбленная прогулка, особенно по утрам, пока туристы еще не проснулись и она в одиночестве могла насладиться дорогой среди зарослей орешника, чтобы потом, добравшись до башни, полюбоваться открывающимся со всех сторон видом на деревушки, разбросанные среди поросших деревьями вулканов, и озера из волшебных сказок.
Телефон зазвонил как раз тогда, когда она добралась до самого крутого отрезка пути — посыпанной гравием тропинки, ведущей к первым укреплениям. Достав мобильник, она увидела, что Нектер уже несколько раз пытался до нее дозвониться, но не было сигнала.
— Савина? Это Нектер! Ты где?
— Взбираюсь на Килиманджаро с северной стороны, так что ты говори, а я послушаю и отдышусь.
— Хорошо. То, что я тебе расскажу, тебя взбодрит! Я только что поговорил с Ибаном Лазарбалем, ну, помнишь, с этим полицейским из Сен-Жан-де-Люз. Мы с ним уже почти подружились — правда, он все еще думает, что моя фамилия Леспинас и что я командую жандармской бригадой в Бессе. Короче, для начала — про эту ассоциацию «Колыбель Аиста». Представляешь, главное, за что они бьются, — это люки для детей.
Савина резко остановилась на середине подъема.
— Что за люки?
— Люки для детей! «Вертушки для подкидышей», если хочешь, — это их средневековое название. На английском будет baby hatch, а в Германии их называют «окнами жизни». В каждой стране есть свое название. В большинстве стран это разрешено, но не во Франции.
— Боколом, о чем ты говоришь?
— Да это же старо как мир! Такие ящики, чаще всего вделанные в стену больницы, или церкви, или еще какого-нибудь общественного здания. В них тепло, удобно, они защищены от ветра и дождя. Уютные гнездышки для...
— Брошенных детей! Ты об этом?
— Да! Совершенно верно, госпожа социальная работница! Во Франции женщина имеет право родить анонимно, но не имеет права бросить ребенка. Но это запрещено лишь с 1940 года, так что во всех старых приютах Франции ты по-прежнему увидишь эти «вертушки для подкидышей», которые со времен Средневековья приняли тысячи детей. А недавно эту систему возродили в разных странах, она действует в Германии, в Швейцарии, и такие ассоциации, как «Колыбель Аиста», ратуют за то, чтобы возродить ее во Франции.
— Какая мерзость!
— Если говорить о младенце — вопрос спорный... Побуждают ли родителей эти «вертушки» бросить ребенка, как только им покажется, что он слишком громко плачет? Или, напротив, спасают младенцу жизнь, не дают умереть в мусорном контейнере? Эти соображения могли бы поделить людей на две группы. Первые...
— Спасибо за лекцию! — тяжело дыша, перебила его Савина.
Под тираду Нектера она уже подошла к черным камням первых укреплений. Пересекла большой квадратный двор, подгоняемая ветром, который врывался в бойницы.
— У тебя вроде была какая-то важная новость? — спросила она, надеясь, что он перейдет к главному.
— Я как раз об этом. Доктор Либери, как я тебе уже говорил, состоит в ассоциации. Мне показалось, что это не очень вяжется с деонтологией женщины-врача, потому я снова позвонил Лазарбалю и спросил у него...
— О чем?
Нектер замолчал. Савина тем временем успела добраться до площадки перед развалинами замка. Горы были освещены все таким же ярким солнцем, но заметно похолодало, на ветру долго не выстоять.
— Нектер?
Куда он запропастился? Решил ее потомить или отошел заварить себе чаю?
— Я спросил у Лазарбаля, — наконец-то продолжил секретарь мэрии, — действительно ли Эстебан — ее сын. И тут... бинго! Интуиция Боколома! Держись крепче! Эстебан Либери — усыновленный ребенок! Он был найден в возрасте трех месяцев в тайном приемнике для младенцев, установленном одним из активистов этой ассоциации перед больницей в Байонне.