Страница 20 из 75
Он надолго задумался, потом выбрал вторую папку.
Сеансы Эстебана Либери: 2003–2010
Десятки аудиофайлов, распределенных по трем колонкам, заняли весь монитор. Эстебан ходил к психотерапевту раз в неделю в течение семи лет. Он быстро подсчитал в уме: файлов должно быть больше трехсот. С какого начать?
Он вел курсор, выбирая, и в конце концов остановился на записи от 15/03/2004. Значит, Эстебану было... четыре года. Пара кликов — и файл тут же открылся, слишком быстро, он едва успел нажать на паузу до того, как заорет динамик. Уф! Звук на ноутбуке был выставлен на предельную громкость, голос Эстебана разнесся бы по всему дому.
Беззвучно выдохнув, огляделся, прислушался — хотел быть уверен, что его не застукают, — и воткнул в гнездо наушники.
Еще раз проверил, закрыта ли дверь. Надев наушники, он полностью погрузится в рассказ, и все остальное перестанет для него существовать. Он станет беззащитным, как ящерица, меняющая кожу. Или змея.
Щелчок. Треугольник превратился в две черточки.
Раздался низкий, неспешный голос психотерапевта — как будто тот только что вошел в комнату, а то и прямо к нему в мозг.
— Здравствуй, Эстебан!
— Kaixo, doktore!
Он сразу понял, что Эстебан развлекался, отвечая на баскском. Это должно было означать «здравствуйте, доктор» или что-то в этом роде.
— Эстебан, ты не забыл? На прошлой неделе ты должен был рассказать мне о своем воспоминании, которое часто к тебе возвращается, иногда не дает тебе уснуть. Я знаю, что оно тебя пугает, ты хотел бы его забыть, но для этого надо, чтобы ты мне его рассказал, понимаешь? Надо, чтобы ты посмотрел ему в лицо, чтобы это оно тебя испугалось! Сумеешь?
— Да, doktore!
В голосе Эстебана звучал едва ли не вызов.
— Тогда начинай, я тебя слушаю. И постараюсь как можно реже перебивать.
— Лето... это было летом. Я был еще маленький, меньше, чем теперь. Мы поднялись на гору Руна в вагончике. Чтобы спуститься так же, надо было стоять в очереди, и мама сказала: пойдем пешком, по дороге. Мы так и сделали, но потом мне надоело идти, и мама, чтобы я прекратил хныкать, это она так говорит, предложила мне поиграть...
Голос Эстебана звучал все менее уверенно. Через наушники доходило все: — и как он подбирает слова, и как ему страшно.
Он закрыл глаза и оказался где-то между вершиной горы и баскским берегом, на мирной прогулочной тропинке, среди скачущих туристов и диких лошадей.
Вместе с Эстебаном. * * *
— Один, два, три...
— Мама, считай не так быстро! — Эстебан уходит от нее как можно тише, на цыпочках. — И не подглядывай!
Эстебан на всякий случай присматривает за ней. Мама закрыла глаза руками, но она может раздвинуть пальцы. Он делает еще несколько медленных шагов, потом, добравшись до больших камней, пускается бежать.
— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
Мама сказала, что досчитает до пятидесяти, а потом крикнет: «Я иду искать!» И что он не должен уходить далеко. Он крутит головой в поисках укрытия. Спрятаться в траве? Но она низенькая, как шерсть на зеленом ковре в его комнате, наверное, косматые лошади всю ее выщипали.
За камнями?
Нет, это слишком просто.
Впереди большое дерево. Набравшись смелости, он мог бы ухватиться за ствол, дотянуться до первых веток, потом залезть повыше... Он задумывается. Нет, легко упасть!
— Тридцать, тридцать один, тридцать два...
Мамин голос все тише и дальше, но ему надо спешить. Он озирается. Можно перейти на другой берег ручья. В мультфильмах так всегда делают, чтобы сбить со следа собак или волков, чтобы они не нашли тебя по запаху. Мама тоже могла бы найти его по запаху, она часто говорит, что от него приятно пахнет, что он пахнет младенцем после ванны, хотя ему это не нравится. Не ванна, а чтобы ему говорили, что он пахнет младенцем.
Он выходит на луг — и глазам своим не верит: вообще негде спрятаться! Трава и здесь недостаточно высокая, наверное, коровы съели, их тут не меньше десятка пасется. Он знает, что коровы не опасны... но все-таки у них рога и копыта... Надо найти укрытие, он пойдет вдоль колючей проволоки, не притрагиваясь к ней, мало ли, иногда по ней ток пускают...
— ПЯТЬДЕСЯТ! Я ИДУ ИСКАТЬ!
Он слышит издалека мамин голос. Она уже досчитала, а он все еще не нашел где спрятаться!
Скорее! Он бежит вдоль проволоки, стараясь не оцарапаться. И время от времени оборачивается. Глупее не придумаешь: если мама пойдет сюда и переберется через ручей, она сразу его увидит, это все равно что прятаться посреди футбольного поля. Он смотрит по сторонам и чуть не плачет. Еще немного — и позвал бы маму, крикнул бы: «Стоп! Я так не играю, давай сначала, только теперь считай до ста...» И тут он видит их.
Пять каких-то домиков в ряд, ниже луга. Похожи на собачьи будки, но слишком маленькие для собак, или на большие почтовые ящики... Чтобы спрятаться, лучше места не найти. Чем ближе он подходит, тем больше в этом убеждается. Там под полом как раз такая щель, куда можно забраться. Если забиться поглубже, мама его не заметит.
Эстебан в последний раз оборачивается. Никого не видать, кроме коров, но они его не выдадут. И он мчится к будкам.
Когда остается пробежать всего ничего, он замечает двух-трех пчел. Ну и пусть! Мама ему сказала, что пчелы и вообще все, кто летает и жужжит, не жалят, если их не дразнить. Некогда разбираться, пчела там, шершень или оса, мама вот-вот появится. Он бросается прямо под деревянные домики, группируется, чтобы не ушибиться. И вот он лежит, втиснувшись под настил, из этого положения он может видеть весь расстилающийся перед ним луг.
— Эстеба-а-а-ан!
Это мама его зовет. Он ее слышит, но пока не видит. Сердце колотится так сильно, словно он играет в войну с друзьями. Он старается не дышать, чтобы лучше слышать. Сначала кажется, будто он, хоть и зажал себе рот и нос, все еще слышит собственное дыхание. Будто в легких свистит. Он начинает задыхаться, убирает руки. Ф-фу...
Мама так и не показалась — наверное, не решилась перейти через ручей. И тогда его ноздри заполняет запах, который очень ему нравится, сладкий запах, так пахнут вафли и завтрак. Запах меда, он его узнает. Откуда он взялся, не от этих же двух пчелок? Он поднимает глаза и смотрит на доски у себя над головой. Всего в нескольких сантиметрах.
Сердце у Эстебана останавливается.
Он видит их вплотную через натянутую между досками сетку.
Сотни, а может, и тысячи пчел! Запертые в пяти крохотных деревянных тюрьмах, пахнущих медом.
— Эстеба-а-а-ан!
Мама появляется на самом краю луга.
Эстебан знает, что ему нельзя здесь оставаться, он должен как можно осторожнее выбраться и уйти, не испугав копошащихся у него над головой насекомых, и не бежать, пока не отойдет далеко. Он это знает, но не может пошевелиться. Замер. Если он шевельнет ногой или хотя бы пальцем, они его заметят. Никто не уцелеет, если на него набросится рой рассерженных пчел, даже медведь, даже волк. Он слышит, как они гудят, чувствует этот ужасный запах меда.
Он уверен, что так и умрет здесь. Мама его не узнает, они его всего изжалят, лицо распухнет...
— Эстеба-а-а-ан?
Мама уже недалеко, но она никогда его не найдет, если он не отзовется. А если отзовется...
Ничего не поделаешь.
Кто принял решение? Его ноги? Его рот? Его сердце? Его мозг? Или все одновременно?
И он кричит, надрывается в вопле:
— Мама-а-а!
Он вылезает из-под ульев, слишком быстро, ударившись о доски головой. Встревоженные насекомые уже вылетели. Баскское небо мгновенно темнеет. Эстебан выпрямляется, и тут же на него обрушивается дождь из крыльев и жал, жалящий ливень, он с воем продирается сквозь него и бежит — прямо на колючую проволоку.
Напарывается на нее, рубашка рвется, он обдирает руку, потом ногу, потом все тело. Несколько особенно злобных пчел продолжают его преследовать. Последние укусы — самые опасные.