Страница 74 из 93
бранных для такого торжественного случая. На входе в сад разместили полковой оркестр. За украшение двора отвечали полковые оружейники. Они в живописном порядке расставили во дворе восемь сложенных из ружей пирамид, а у стен и решеток красиво разместили козлы все с теми же ружьями. В ожидании почетного гостя застыла рота гренадеров, державших оружие в положении «у ноги».
Появился Фугас и оркестр тут же грянул «Отправляясь в Сирию». Гренадеры взяли на караул. Приветственно загремели барабаны. Унтер-офицеры и солдаты рявкнули: «Да здравствует полковник Фугас!», а офицеры нестройной толпой двинулись к старейшине родного полка. Такой торжественный прием не был предусмотрен уставом, но без него никак нельзя было обойтись. Ведь должны же были бравые солдаты ощутить всю значимость встречи со своим прародителем и припасть к неиссякаемому источнику воинской доблести и славы!
Наш герой пожал руки полковника и всех офицеров, причем проделал это с таким чувством, как будто встретил старых боевых товарищей. Он сердечно поприветствовал унтер-офицеров и солдат, затем подошел к знамени, опустился на одно колено, с гордым видом поднялся, повернулся к собравшимся и произнес речь такого содержания:
— Друзья, сегодня под сенью знамени полка солдат, который сорок шесть лет пребывал в изгнании, вновь обрел свою семью. Честь тебе, боевое знамя! Ты символ родины, свидетель наших побед и наша опора в тяжелые времена. Твой лучезарный орел однажды простер свои крылья над поверженной дрожащей Европой. Твой раненый орел упорно сопротивлялся превратностям судьбы и наводил ужас на захватчиков. Слава тебе, знамя победы! В тебе мы черпаем силы, и только ты спасало нас от уныния. Я собственными глазами видел, как славно ты реяло в минуты
смертельной опасности, о, гордое знамя моей страны! Люди падали вокруг тебя, как срезанные серпом колосья, и только ты перед лицом врага оставалось несгибаемым и прекрасным. Ядра и пули оставили на тебе свой след, но ты никогда не доставалось врагу. Будущее украсит тебя новыми победными лаврами. С тобой мы покорим новые королевства и никогда уже их не отдадим! Великая эпоха непременно вернется. Услышь голос старого воина, который вышел из могилы, чтобы сказать тебе: «Вперед!» Я клянусь памятью того, кто вел нас в бой при Ваграме! Пока реет над нами славное знамя 23-го полка, мы знаем: Францию ждет великое будущее!
Эта яркая, боевая и патриотическая речь зажгла сердца всех присутствующих. Фугасу аплодировали, его поздравляли, обнимали и даже хотели отнести на руках в помещение, где были накрыты столы.
Он сел за стол напротив господина Роллона, словно именно он был в тот день дежурным по полку, хорошо поел, пообщался с офицерами и славно выпил. Вам, читатель, наверняка встречались люди, которые пьянеют без единой капли вина. Так вот, Фугас был не из таких. Чтобы опьянеть, ему требовалось не меньше трех бутылок. Кстати, частенько он выпивал гораздо больше и никогда не падал под стол.
За десертом стали произносить особенно бодрые и сердечные тосты. Хотелось бы, конечно, здесь же их и процитировать, но, боюсь, они заняли бы слишком много места, и к тому же самые трогательные из них не отличались вольтеровской ясностью.
Из-за стола встали в два часа дня и всей толпой двинулись в излюбленное военными кафе, где офицеры 23-го полка устроили пунш для двух полковников. А заодно, из чувства боевого братства, они пригласили офицеров кирасирского полка.
— Слава тебе, знамя победы!
Фугас славно напился. Полагаю, что в одиночку он выпил больше, чем мог бы осилить батальон швейцарской гвардии. Мало что видя вокруг себя, он пожимал руки направо и налево, но сквозь пелену, застлавшую его разум, сумел разглядеть лицо господина дю Марне, отчего неприятно скривился. В среде офицеров, в особенности принадлежащих к разным родам войск, действуют чрезвычайно и даже чрезмерно строгие правила вежливости и этикета. Офицеры вообще излишне самолюбивы и обидчивы. Господин дю Марне был человеком светским, и он сразу понял по выражению лица Фугаса, что тот был расположен отнюдь не дружески.
Тем временем принесли пунш, его зажгли, подождали, пока он погаснет, и большими ложками стали наливать в шесть десятков стаканов. Фугас чокался со всеми за исключением господина дю Марне. Говорили много, шумно и обо всем, и случайно затронули вопрос значимости тех или иных родов войск. Один майор кирасирского полка спросил у Фугаса, был ли он свидетелем великолепной атаки генерала Бордезуля, в результате которой австрийцев отбросили в долину Плауэн. Фугас был лично знаком с генералом Бордезулем и своими глазами видел великолепный маневр тяжелой кавалерии, благодаря которому была одержана победа под Дрезденом. Но он решил позлить господина дю Марне и прикинулся безразличным и неосведомленным.
— В мое время, — сказал он, — кавалерия вступала в дело главным образом в самом конце битв. Ее выдвигали, когда требовалось собрать противника в одном месте после того, как его рассеяли по всей округе.
Это заявление встретило громкие возражения, и, чтобы восстановить справедливость, было названо славное имя Мюрата.
— Конечно, конечно, — сказал он, покачав головой, — Мюрат был прекрасным генералом и хорошим специалистом в своей узкой области. Все, что от него требовалось, он делал очень хорошо. Но если у кавалерии был Мюрат, то у пехоты был сам Наполеон.
Господин дю Марне рассудительно заметил, что, если по какой-то причине надо будет связать имя Наполеона с определенным родом войск, то это, разумеется, будет артиллерия.
— И я так думаю, сударь, — ответил Фугас. — Главными на поле боя являются артиллерия и пехота. Артиллерия бьет издалека, пехота — с короткой дистанции... а кавалерия в стороне.
— Прошу прощения, — не унимался господин дю Марне, — вы хотите сказать на флангах. Это разные вещи.
— В стороне, на флангах... мне наплевать! Если бы я был верховным главнокомандующим, я поставил бы кавалерию сбоку.
Несколько кавалерийских офицеров горячо ввязались в дискуссию. Господин дю Марне остановил их порыв, дав понять, что он лично ответит Фугасу.
— А почему, позвольте узнать, вы поставили бы кавалерию сбоку?
— Потому что кавалерист — это только наполовину солдат.
— Наполовину?
— Да, сударь, и доказательством тому служит тот факт, что государству приходится выкладывать от четырехсот до пятисот франков за коня, чтобы в целом получился один настоящий солдат. А если коня подстрелят или он получит удар штыком, то кавалерист будет уже ни на что не годен. Вам случалось видеть пешего кавалериста? Веселенькое зрелище, скажу я вам!
— Я все дни напролет провожу на ногах и не нахожу в этом ничего смешного!
— Я слишком хорошо воспитан, чтобы вам возражать.
— А я, сударь, слишком справедлив, чтобы отвечать парадоксом на парадокс. Как вы отнесетесь к моей логике, если я скажу следующее (идея, кстати, не моя, я обнаружил ее в одной книге): «Я уважаю пехоту, но пехотинец — это солдат наполовину, это инвалид, лишенный важного дополнения, столь необходимого воину, название которому — конь!» Я восхищаюсь отвагой пехотинца, я признаю, что он весьма полезен в бою, но ведь у этого бедолаги в наличии лишь две ноги, тогда как у нас их целых четыре! Вы полагаете, что пеший кавалерист смешон, но разве так уж блестяще выглядит пехотинец, когда его сажают на коня? Мне приходилось видеть прекрасных пехотных капитанов, которых при назначении их командирами батальонов крепко обнимал военный министр. Так вот, они чесали в затылке и говорили: «Недостаточно получить новую должность, хорошо бы еще получить коня!»
Эта старая шутка ненадолго рассмешила слушателей. Все хохотали, однако Фугаса уже понесло.
— В мое время, — сказал он, — пехотинцу хватало двадцати четырех часов, чтобы стать кавалеристом. Если кто-то хочет потягаться со мной в кавалерийской схватке на саблях, то тому я показал бы, что собой представляет пехота.