Страница 58 из 93
За все три долгих года, проведенные Леоном вдали от своей невесты, Клементина ни разу не почувствовала, что осталась одна. Девушка любила, знала, что и она любима, и верила, что впереди их ждет прекрасная жизнь. Ее подпитывали теплые чувства и тайная надежда, а ничего больше этому нежному благородному сердцу и не требовалось.
Однако случилось нечто такое, что сильно удивило ее жениха, тетю и ее саму. Случилось это в тот самый день, когда она вновь увидела своего суженого. Поначалу она с неистовой страстью бросилась в его объятия, но через
час Клементина внезапно ощутила, что ею овладело новое чувство, которое нельзя было назвать ни любовью, ни дружбой, ни опасением. Неведомое ощущение включало в себя все эти три чувства и захватило ее полностью и без остатка. Случившееся начисто опровергает все распространенные взгляды на природу женского сердца. Вы скажете, что в это невозможно поверить, но факты, друзья мои, упрямая вещь.
В тот самый момент, когда Леон продемонстрировал ей лицо полковника, она почувствовала непреодолимое влечение к этой неизвестно откуда взявшейся мумии. Проснувшееся странное ощущение не имело ничего общего с чувством, которое Клементина испытывала к отпрыску семейства Рено, а его странность заключалась в том, что в нем одновременно слились любопытство, сострадание и почтительная симпатия.
Если бы ей рассказали о каких-нибудь подвигах полковника или о связанных с ним романтических историях, тогда возникновение подобных чувств можно было бы оправдать или по крайней мере объяснить. Но ведь ничего этого не было. Она знала о нем лишь одно: что он якобы был приговорен военным судом к расстрелу за шпионаж. И тем не менее, именно он приснился ей ночью после возвращения от Леона.
Потерявшая покой Клементина вдруг крайне озаботилась проведением религиозных обрядов. Она заказала мессу за упокой души полковника, уговорила Леона заняться похоронами, и сама выбрала участок для захоронения. За этими хлопотами она не забывала ежедневно заглядывать в ящик из орехового дерева, преклонять колени перед покойным и регулярно запечатлевать на его лбу то ли сестринский, то ли дочерний поцелуй. Кончилось тем, что семейство Рено насторожило такое странное
поведение невесты, а она в ответ стала торопить Леона с похоронами, чтобы поскорее отделаться от смущавшего ее душу полковника. Но накануне назначенной даты похорон позиция Клементины резко поменялась. «По какому праву мы собираемся укладывать в могилу человека, который, возможно, не умер? Разве можно без всякой проверки отвергать теории ученого доктора Мейзера? Надо хотя бы несколько дней подумать на эту тему. Может быть, следует подвергнуть тело полковника каким-нибудь экспериментам? Берлинский профессор Хирц обещал прислать Леону ценные документы, касающиеся жизни и смерти этого несчастного офицера. Не следует ничего предпринимать, пока мы не получим эти документы. Но надо попытаться ускорить их отправку и в этих целях послать письмо в Берлин». Леон повздыхал, но покорно подчинился новому капризу и написал письмо профессору Хирцу.
Пока разворачивалась эта новая кампания, у Клементины нашелся союзник. Им оказался доктор Марту. Он был довольно посредственным врачом и несколько презрительно относился к своим клиентам, но человек он был весьма образованный. В течение длительного времени Марту изучал ключевые проблемы физиологии, в том числе возможность оживления организмов, спонтанное зарождение жизни и связанные с ними вопросы. Доктор давно состоял в переписке со многими учеными и поэтому был в курсе всех новейших открытий. Он дружил с Пуше и де Руаном и был знаком со знаменитым Карлом Нибором, достигшим больших успехов в применении микроскопа. Марту высушил и оживил тысячи червей, коловраток и тихоходок. Он был убежден, что жизнь — это не что иное, как действующая форма организации материи и что идея оживления обезвоженного
человека абсолютно реальна. Пока доктор предавался глубоким размышлениям, из Берлина пришла копия документа, оригинал которой хранился в собрании рукописей великого Гумбольдта.
Глава VII
ЧТО ЗАВЕЩАЛ ПРОФЕССОР МЕЙЗЕР ВЫСУШЕННОМУ ПОЛКОВНИКУ
"Сегодня, 20 января 1824 года, жестокая болезнь отняла к меня последние силы, и я чувствую, что скоро настанет день, когда моя душа отлетит в вечность.
Я собственноручно пишу это завещание, в котором хочу выразить свою последнюю волю.
Я назначаю своим душеприказчиком моего племянника, Никола Мейзера, богатого пивовара из славного города Данцига.
Я завещаю свои книги, архивы и все коллекции, за исключением экспоната, хранящегося под номером 3712, моему бесконечно уважаемому и ученому другу доктору Гумбольдту.
Все остальное мое движимое и недвижимое имущество стоимостью 100 ооо прусских талеров или 375 ооо фран-
ков я завещаю господину полковнику Пьер-Виктору Фугасу, который в настоящее время обезвожен, но все еще жив, и учтен в моем каталоге под № 3712 (раздел «Зоология»).
Надеюсь, для него это станет хотя бы небольшим утешением за перенесенные им страдания.
Движимый желанием помочь моему племяннику Никола Мейзеру осознать весь масштаб возложенной на него ответственности, я решил посвятить его в историю обезвоживания моего законного наследника полковника Фугаса.
Мое знакомство с этим отважным молодым человеком состоялось 11 ноября несчастливого 1813 года. К тому времени я давно покинул город Данциг, в котором из-за грохота пушек и свиста ядер стало совершенно невозможно работать. Я перевез все свои книги и научные приборы в укрепленную деревню Либенфельд, находившуюся под защитой союзных войск. В те дни были полностью нарушены связи французских гарнизонов Данцига, Ште-цина, Кустрина, Глонау, Гамбурга и еще многих городов как между собой, так и с Францией. Тем не менее генерал Рапп продолжал оказывать упорное сопротивление английскому флоту и русской армии. Полковник Фугас был захвачен отрядом из корпуса Барклая де Толли как раз в тот момент, когда он направлялся в Данциг и пытался перейти Вислу по льду. Его привезли в Либенфельд 11 ноября. Я в это время ужинал, и комендант деревни унтер-офицер Гарок приказал силой доставить меня в комендатуру, чтобы я участвовал в допросе в качестве переводчика.
Мне сразу понравился этот бедолага. Понравились его мужественный голос, гордое выражение лица и то, как он держался. Он с самого начала был готов пожертвовать жизнью и сожалел лишь о том, что, пройдя через
позиции четырех армий, позволил схватить себя в порту и в результате не выполнил приказ императора. Он производил впечатление истинного французского фанатика. От рук таких же фанатиков безмерно пострадала моя милая Германия, и тем не менее мне непреодолимо захотелось его защитить, поэтому в ходе допроса я действовал не как переводчик, а скорее, как адвокат. К несчастью, у него обнаружили письмо Наполеона генералу Раппу, копию которого я сохранил в своем архиве. Вот текст этого письма:
“Оставьте Данциг, прорвите блокаду, идите на соединение с гарнизонами Штецина, Кустрина и Глонау, направляйтесь к Эльбе, свяжитесь с Сен-Сиром и Даву и постарайтесь сосредоточить разрозненные силы в Дрездене, Торгау, Виттенберге, Магдебурге и Гамбурге. Используйте санный транспорт. Пройдите через Вестфалию, которая не занята противником, и отправляйтесь на защиту Рейнской армии, в которой 170 ооо французов взывают о спасении.
Наполеон”.
Само письмо было отправлено в штаб русской армии, а тем временем полдюжины безграмотных вояк, пьяных от радости и виноградной водки, приговорили отважного полковника 23-го линейного полка к смерти за шпионаж и предательство. Казнь была назначена на полдень следующего дня. Пьер-Виктор Фугас горячо поблагодарил меня и трогательно обнял (надо сказать, что он супруг и отец), после чего его заперли в маленькой крепостной башне деревни Либенфельд, в которой невыносимо дуло из всех щелей и амбразур.