Один

Водитель автобуса принял от Хоффстаддера дополнительные десять баксов, выписал ему билет до Матнога и сказал, что после этого ему придется взять другой билет на оставшуюся часть пути.

Они сидели бок о бок на тесных сиденьях в течение десяти минут в тишине, которая могла бы быть некомфортной, но почему-то не была, и Хоффстеддеру показалось, что они в какой-то мере достигли понимания, пусть и временного, взаимной поддержки и защиты. Он не знал ее истории, но было легко понять, что она уязвима и одинока. Он не знал, что она увидела в нем, но было ясно, что она испытывает облегчение от того, что он рядом. Компаньоны, сказал он себе, пусть и временные.

Водитель в синей рубашке с большими пятнами пота под мышками поднялся на свое место и сел за руль. С помощью кнопки двери с шипением и грохотом закрылись. Затем автобус вздрогнул и задребезжал, и они попятились назад. Прерывистое пиканье предупредило об их движении, но, насколько Хоффстеддер мог видеть, никого это особенно не беспокоило. Затем они двинулись вперед и выехали со станции.

Он улыбнулся и показал в окно.

"В наши дни в Маниле не часто увидишь такие!"

Марион посмотрела и увидела сверкающий красный "Корвет", въезжающий в терминал междугородних автобусов.

"Красиво. Что это?"

"Corvette C8, совсем новый. Отличная машина".

Она с любопытством посмотрела на него: "Итак, что ждет вас, когда вы вернетесь?"

"В Вашингтон?" Она кивнула, и он задумался. Это был хороший вопрос. Один должен был ему помочь, но в сорок пять лет, потеряв практически все, что оставил, после стольких лет на Филиппинах, что он будет делать дома? Он улыбнулся ей.

"Это хороший вопрос. Мне, конечно, придется вернуться на работу, но после такого опыта возвращаешься с другой перспективой, не так ли?".

Она кивнула, словно понимая, что он имеет в виду: "Да, я полагаю, это правда".

"А как насчет вас? Что ждет вас дома, в Англии? Ведь это Англия, не так ли?".

Она засмеялась: "Это очевидно?" Он улыбнулся, а она посмотрела в окно на проходящую мимо улицу, перегруженную транспортом, людьми и вечными силовыми кабелями и знаками: "Ничего особенного, правда", - сказала она: "Полагаю, я найду работу, остепенюсь..." Она пожала плечами.

"У вас это звучит так привлекательно".

Они оба рассмеялись, потом замолчали, оба смотрели на проплывающий мимо город. Прошел час. Он немного задремал, и она тоже, а когда проснулся, обнаружил, что они уже за городом. Здесь было меньше силовых кабелей, больше деревьев и травы, и все выглядело чище. Он почувствовал облегчение, вздохнул и улыбнулся. Почему-то он чувствовал, что здесь им будет труднее. Он чувствовал, что с ними все будет в порядке.

Через некоторое время Марион тоже проснулась. Они вели уютную светскую беседу, а солнце медленно опускалось к горизонту, окрашивая свет в медные тона, а затем и вовсе уходя, погружаясь за горизонт. После этого они оба заснули: она - положив голову ему на плечо, он - прижавшись щекой к ее мягким светлым волосам.

Глава Тринадцатая

Феликс Маркос находился в комнате не менее тридцати шести часов. Точно сказать было невозможно. У него забрали часы и мобильный телефон; в комнате не было ни окон, ни телевизора, ни радио. Не было никакой точки отсчета, по которой можно было бы рассчитать ход времени. Каждый миг превращался в бесконечность. И в бесконечности каждой уходящей секунды он жил с неопределенностью того, что случилось с его женой и детьми. Он беззвучно плакал и проклинал себя за то, что не разработал планы, не подготовился.

Доктор Хэмптон предупреждал его и советовал ему. Они сидели за угловым столиком в "Голодном Сэме", пока доктор Хэмптон набирал ложкой куриный сотангон в свой рыхлый, влажный рот. Он говорил, глядя на суп, и прихлебывал его, посасывая с ложки.

"Правительство Соединенных Штатов может защитить вас до определенного предела, доктор Маркус", - сказал он: "Но вы должны понимать, что у нас нет здесь юрисдикции, и любое влияние, которое мы когда-то могли иметь, ну..."

Он пустил слова на самотек, затем промокнул рот бумажной салфеткой: "Мы, конечно, можем вам хорошо заплатить, но с точки зрения реального влияния на правительство, китайцы сейчас на подъеме. Вы это понимаете".

Доктор Маркус энергично кивнул: "Именно поэтому я здесь".

Доктор Хэмптон вернулся к своему сотангону, бормоча: "Конечно", между глотками: "Но я должен подчеркнуть, - он сделал паузу и скривил лицо в прерывистой улыбке, - рискуя показаться нудным, я должен подчеркнуть, что риск высок".

"Я не боюсь этого".

"А стоило бы. У вас есть семья, и если китайцы придут за вами, мы не сможем помочь".

Доктор Маркус сильно нахмурился: "Вы хотите сказать, что вам не нужна моя информация? Этот отдел, который они создают, создан специально..."

"Я знаю, доктор Маркус, чтобы нацелиться на Соединенные Штаты и НАТО, в первую очередь, по крайней мере, я знаю. И мне очень нужна информация, которую вы можете мне предоставить, но я также хочу, чтобы вы были в безопасности. И для этого вы должны все предусмотреть, доктор Маркус. Вы понимаете, о чем я говорю?"

"Принять меры?" Он пожал плечами и покачал головой: "Как?"

Доктор Хэмптон вздохнул, наклонил тарелку к себе и зачерпнул ложкой последний бульон.

"Вы должны получить надежный американский паспорт и водительское удостоверение, или британский, или австралийский, новозеландский, канадский... Один из них. И вы должны припрятать достаточно денег, чтобы покрыть свой побег. Вы должны хранить все это в надежном месте, где ваша жена сможет легко получить к ним доступ".

"У меня нет намерения бежать перед лицом врага".

"Это замечательно, но ваша жена и дети могут посмотреть на это по-другому. Если уж на то пошло, то и вы тоже, когда узнаете, что китайские Táotài bù придут за вами. Сделайте запас, доктор Маркус - мудрый человек всегда делает запас".

Он отмахнулся от совета доктора Хэмптона как от американской трусости, но сейчас горько сожалел, что не прислушался к нему.

Он встал и в тысячный раз прошелся по комнате. Он не ел с тех пор, как за ним пришли, но тошнота в желудке делала это невозможным. Мысль о еде вызывала у него отвращение. Он подумал о двух своих дочерях, подумал, поели ли они, и разрыдался. Он закрыл лицо руками и повторял снова и снова: "Мое высокомерие, мое высокомерие, мое высокомерие!".

Он повернулся. Через всю комнату перед ним была глухая стена. Справа - узкая односпальная кровать. Слева - маленький столик и стул. Позади него дверь, а над головой - плоский стеклянный диск, из которого непрерывно лился свет. Он с криком бросился на глухую стену и стал бить по ней кулаками. Стена была неподвижна. Его эмоции разбились о нее в пене, и, как отхлынувшая волна, он отступил и опустился на пол, где зарыдал, как ребенок.

Может быть, через час или через пять часов - время стало бессмысленным - в замке скрежетнул ключ, и дверь открылась. В дверном проеме стоял высокий мужчина. Он был широкоплеч, крепок и атлетически сложен в бледно-голубом костюме. Его глаза были в тени, но улыбка напоминала жестокий удар бритвы.

"Ваша гордость сломлена", - сказал он и жестом показал на лежащего на полу доктора Маркуса.

"Где моя семья?"

Мужчина взял со стола стул, повертел его в руках и сел на него, скрестив руки на спинке.

"Что бы я вам ни сказал, доктор Маркус, вы не узнаете, правда ли это. Если мне выгодно сказать вам, что они живы, я скажу вам, что они живы. Если мне будет угодно сказать, что их изнасиловали и убили, я так и скажу. Оба варианта одинаково возможны, как кот Шредингера, они и мертвы, и живы, пока вы не посмотрите. Но вы никогда не сможете посмотреть, доктор Маркус". Он засмеялся: "А ваша жена и ваши дочери будут медленно прогрызать себе путь в вашем желудке. Это их благодарность".