Страница 7 из 12
Если мы проведем краткий обзор работ предшественников, посвященных этому вопросу, то заметим, что в данной области царит терминологический хаос. Мало кто разграничивал объект комического и объект смешного, выбирая ту или иную формулировку или приравнивая данные категории.
Дискуссии о том, что именно следует считать объектом и предметом комического как социального феномена, имеют глубокие корни. Аристотель выдвигал в качестве объекта комического (смешного) «…нечто безобразное и уродливое, но без страдания» [6, с. 1070]. Цицерон, уточнив определение Аристотеля, определил объект смешного как нечто, «что обозначает или выявляет что-либо безобразное небезобразно» [138, с. 236]. Демокрит и Лукиан называли объектом комического человеческие пороки [81; 83], Аристофан – ложь [7]. Квинтилиан ограничил объект смешного и комического, выведя за его рамки целые народы, сословия, общественное положение и ремесла [86].
Т. Гоббс и И. Кант называли объектом комического слабости другого человека [38; 60]. Ф. Шеллинг считал комической всякую смену ролей, «переворачивание» [83]. Г. Гегель в качестве объекта комического предлагал ложную субстанциональность [33]. Он первым разделил понятия и соответственно объекты смешного и комического, уточняя, что смешным можно назвать противоречие, контраст между внешним и настоящим, между целью и средством, объект комического же не включает в себя людские пороки, глупости, нелепости и заблуждения. По Г. Гегелю, объектом смеха является «какая-нибудь совершенно несущественная сторона, противоречащая привычкам и повседневному созерцанию людей» [33, c. 579], а объектом комического – противоречие между ничтожностью цели и серьезностью ее осуществления, ничтожностью индивида и преувеличенным его о себе представлением, при этом важное значение приобретает «использование внешнего случая, благодаря многообразным и удивительным хитросплетениям которого возникают ситуации, где цели и их осуществление, внутренний характер и внешние его обстоятельства образуют комические контрасты и приводят к столь же комическому разрешению» [33, c. 580].
А. Шопенгауэр в качестве объекта смеха выделяет заблуждение, ложь, иллюзию [148], Г. Спенсер – некое противоречие, нисходящую несообразность, когда сознание внезапно обращается от великого к мелкому, ничтожному [122], А. Бергсон – механическую косность [18].
Б. Дземидок полагает объектом комического случаи отклонения объекта от нормы, признанной субъектом, с учетом того, что эти отклонения не должны угрожать субъекту или вызывать сильных эмоций [46].
В. Г. Белинский называет объектом комического несоответствие нелепых и нецелесообразных социальных явлений здравому смыслу и требованиям справедливости (сюда относятся явления регрессивные, противоречащие объективным законам общественного развития, а также система «пошлых и безнравственных правил, которых мелкие цели и низкие стремления направлены только к призракам жизни ‒ чинам, деньгам, сплетням, унижению человеческого достоинства» ‒ явления социально незначимые, но претендующие на всеобщую значимость [15, c. 61]).
Н. Г. Чернышевский тоже видит в качестве объекта комического противоречие [142], А. И. Герцен и В. Г. Белинский ‒ отжившие и косные социальные явления [15; 34].
Г. Сковорода выдвигает в качестве объекта смешного «несродное», подразумевая под этим поведение, не соответствующее естественной природе (однако не наносящее при этом социального вреда): «…смешно затем, что не сродно и неприлично. Будь волк поваром, медведь мясником, а жеребчик под седоком. Сие дело честное. Если же волк играет на свирелке, медведь пляшет, а жеребчик носит поноску, нельзя не смеяться. Всякая безвредная неприличность смешит. А когда уже стал волк пастухом, медведь монахом, а жеребчик советником, сие не шутка, но беда. О, когда б мы проникли, сколь сие обществу вредно!.. Сами себе мы убийцы, борющиеся с природой» [118, с. 431].
М. М. Бахтин уточнял, что застывшие, неизменяющиеся социальные явления и формы являются объектом комического вследствие того, что они не соответствуют требованиям постоянно развивающегося общества [11].
Ю. Б. Борев ограничивает объект комического человеком и человеческим, отличая тем самым комическое от смешного. Согласно его концепции «смех могут вызывать не только комические, но и самые разнообразные явления, начиная от щекотки и кончая действием горячительных напитков или веселящего газа» [22, с. 28], а также радость, восторг или тяжелое потрясение [22].
Положение о том, что объект смеха и комического ограничен человеком и человеческим, разделяет и В. Я. Пропп, отмечая, что «смешное в вещах тоже связано непременно с некоторым проявлением духовной деятельности человека» [108, с. 25]. Таким образом, в качестве объекта смеха философ выдвигает человеческое, некие проявления духовной жизни человека, и субъектом комического выступает тоже человек, причем «комизм кроется… не в физической природе человека и не в его духовной природе, а в таком соотношении их, при котором физическая природа вскрывает недостатки природы духовной» [108, с. 30]. Конкретизируя, В. Я. Пропп выделяет следующие объекты комического: дублирование, посрамление воли, алогизм, контраст средства и цели [108]; «…смех вызывают не всякие недостатки, а только мелкие. Пороки ни в каких случаях не могут быть предметом комедии: они ‒ удел некоторых видов трагедии…», − отмечает философ [108, с. 30]. Не согласимся с данным положением, поскольку пороки тоже являются объектом комического, в частности таких его форм, как сатира и сарказм. Комическое служит выявлению пороков и выполняет в отношении их функцию санкционирования, разоблачения и наказания смехом.
Л. В. Карасев в качестве объекта комического называет зло, то есть «…смех, будучи чувством несомненно положительным, оказывается ответом на событие, в котором наш взгляд или ухо, помимо всего прочего, обнаружили и нечто, подлежащее отрицанию или осуждению» [61, с. 16‒17], подразумевая зло в самом широком смысле слова, от действительной угрозы до несоответствий и нелепостей, «когда сама по себе несмешная вещь попадает в такое окружение или поворачивается так, что делается смешной» [61, с. 17].
М. Т. Рюмина характеризует объект комического следующим образом: «…смешное (объект комического) в принципе показывает положение субъекта, терпящего бедствие, но не сознающего этого, наоборот, пребывающего в полной иллюзии своего благополучия и преуспеяния…» [112, с. 115], иными словами, объект оценивает ситуацию как трагическую, но субъект воспринимает ее как комическую. М. Т. Рюмина высказывает интересное положение, что комическое и трагическое совпадают в характере ситуации и положении в ней человека, различаясь в оценке и нравственном отношении к ситуации [112].
Г. Л. Тульчинский разделяет концепции предшественников о том, что и объект, и субъект смешного должны быть связаны с человеком, и именно смех отличает человека от животного. Основание этого отличия состоит в социальности человека, а «природа смеха определяется именно теми особенностями человека, которые и выделяют его из животного мира, − его социальной сущностью» [131, с. 21]. Ученый рассматривает смешное как характеристику социальной связи субъектно-объектных отношений [131]. Конкретизируя объект смешного, философ вносит в него «недостатки морального, волевого, интеллектуального планов, связанные всегда с другими отклонениями или искажениями норм определенной духовной культуры, а еще точнее – духовного содержания этой культуры» [131, с. 23], а также «положительные качества, если они слабы и недостаточны или проявляются в вопиющем несоответствии с ситуацией» [131, с. 23]. Можно проследить влияние традиции А. Бергсона [18] и его последователей в предположении Г. Л. Тульчинского, что внешний недостаток смешон как знак скрытых внутренних недостатков, а также теории отклонения от нормы Б. Дземидока [46] и других, однако Г. Л. Тульчинский подчеркивает аксиологический аспект теории нормы, отмечая, что «…первооснова смешного – это противоречие между ценностными нормами жизнедеятельности и отклоняющимися от этих норм характерами, поступками людей. Это противоречие всегда носит конкретно-исторический характер» [131, с. 23].