Мы из блюза

На мосту повисла тишина. Чуковский смотрел на меня с непередаваемым удивлением. С Набокова почти сползла маска и стал виден страшно неуверенный в себе себялюбец – жуткое, как по мне, сочетание. А, может, перевоспитать его блюзом? Судя по рассказам моей подруги, цинизма этому парню было не занимать.

- Ну, допустим… - неуверенно пробормотал Набоков, но тут самообладание стало к нему помаленьку возвращаться. – Но позвольте, сударь! Кто рассказал вам обо мне?

«Подруга», - мог бы честно сознаться я, но не стал этого делать, а просто развёл руками. Заодно разглядел, что к полицейским приехали телега и коляска, и вот-вот они покинут место моего знакомства с Корнеем.

- Поверьте, милейший Владимир Владимирович, я вижу вас впервые в жизни, и уж, конечно, никто мне про вас в нашей глубокой провинции рассказать не мог. – Просто я человек творческий, имею честь сочинять песни, но совершенно чужд поэзии, вот и ищу себе компаньона-поэта. У меня иногда возникает необъяснимое видение творческого потенциала человека, и именно в вас я разглядел…

- Поэта?.. – с надеждой прошелестел Набоков.

- Отнюдь, - пришлось его разочаровать. – Но, чую я, прозаик из вас получится великолепнейший. Особенно на английском языке. Но простите, что задержал вас, да и Корнея Ивановича проводить нужно.

Володя кивнул, мы раскланялись и, глядя перед собой невидящими глазами, он пошел дальше. Сачок при этом он держал в правой руке, трость – в левой, и то, и другое – на весу.

- Вы действительно ищете себе поэта? – спросил Чуковский. Чем дальше от нас уходил юноша, тем ощутимее оживал избитый бомжами литератор.

- Истинная правда. С тем и планировал к вам обратиться – сам я со словом не очень-то.

- Ну, по вашей пламенной речи такого не скажешь, да и начитанность немалая видна, - возразил он. Но вот в чем бы, безусловно, правы, так это в том, что поэт из Набокова – никакой. В этом году он издал сборник стихов. Целых шестьдесят восемь стихотворений! И всё про любовь. И всё – сплошными штампами. Затасканные образы, слог прошлого века, «кровь-любовь», вот это всё. Тоска, словом – альбом томной барышни послепушкинских времён... Так что я бы поспорил насчет его литературного будущего. А вот с бабочками парень действительно молодец. Мы с его отцом недавно в Англию ездили, он мне много чего про него рассказывал… А ещё этот ребенок – миллионер, представляете? Крестный его преставился в этом году, так всё имение свое Владимиру завещал. Шальные деньги в юности – загубленная жизнь: не к чему стремиться… Но вот извозчик. Благодарю вас, Григорий Павлович. Ох, и заинтриговали ж вы меня – давно таких примечательных незнакомцев в моей жизни не было. Давайте встретимся завтра на Екатерининском канале у Итальянской, в два пополудни. Вам будет удобно?

- Да, Корней Иванович, вполне.

- Вот и договорились. Спасибо вам! Честь имею кланяться. Любезный, отвези-ка ты меня на Коломенскую, одиннадцатый дом.

Из дневника Корнея Чуковского

…во мгновение ока этот богатырь поверг в knock-out всех троих – а одному, очень похоже, и руку успел сломать! – а сам при том даже не запыхался. Единственной его потерею стало треснутое стекло пенсне, которое он благоразумно перед дракой спрятал в карман, но до конца так и не уберёг. Незнакомец проявил ко мне всяческое участие и сопроводил на Исаакиевскую, где против института искусств всегда можно было рассчитывать взять извозчика. Мне показалось, что этот Григорий Павлович Коровьев – так он отрекомендовался, прибавив зачем-то «из мещан», - крайне желал избежать встречи с полицией. Как бы там ни было, ничего, кроме добра, от него я не видел, а с полицией связываться и мне нужды не было: omnia mea осталось при мне. Но куда как интереснее то, что было дальше!

Пока мы тащились по набережной Мойки, г-н Коровьев успел выказать себя как человека весьма начитанного, образованного и воспитанного – хоть и странно. Говорил он по-русски без акцента, но при этом как-то не по-нашему и, сказал бы я, чрезмерно быстро. Не так быстро, как торговка рыбою на одесском Привозе – у той речь подобна стрельбе из пулемёта, - но много быстрее, чем привычно моему уху. Вот: он быстро думает. И следующий эпизод это подтверждает. Угораздило нас встретиться на Фонарном мосту с молодым Набоковым, старшим сыном В.Д. Я после недавнего конфуза с письмом (проклятая рассеянность!) мечтал сквозь землю провалиться, а г-н Коровьев, очевидно, заметив мою неловкость, перехватил ситуацию и полностью завладел вниманием юноши. О! Он прочел ему целую вдохновенную речь о будущности литературы и главенстве в ней английского языка!

Он сделался очень интересен мне, этот Г.П. Коровьев. Видится, что он многослойнее, чем торт «Наполеон», и далеко не все слои на виду, но все, без сомнения, представляют интерес. Говорит, что провинциал, но он вообще нездешний – как может человек, живущий в наше время, быть столь чудовищно раскрепощён? Кажется, для него вовсе не существует никаких условностей – но при этом он держится вполне comme il fault, и это, конечно, интригует. Еще более интригует то, что я совершенно уверен в том, что лицо его мне знакомо и я видел его много раз. Тем не менее, клянусь, никогда не встречался с Коровьевым прежде. Условились с ним погулять завтра в районе Итальянской.

***

Распрощавшись с Чуковским, вернулся на набережную, где перешёл поперек Синий мост и, прислонившись к парапету, закурил и задумался – о многом сразу. Во-первых, я вспомнил, отчего Корней Иванович в присутствии юного Набокова мялся и прятал глазки. Дело в том, что упомянутый сборник стихов Володя отправил этому корифею на рецензию. И тот ее выдал – нейтрально-благожелательную, но «нечаянно» приложил к ней и «черновик», в котором не стеснялся ни в оценках, ни в выражениях. Это, безусловно, добавляет красок в портрет моего нового избыточно носатого знакомца. Впрочем, в моём положении ухо востро нужно держать со всеми, ничего не поделаешь.

А что до юного Набокова… Странно, но мне этот парень чем-то понравился, хотя по жизни (прошлой) снобствующих инфантильных мажоров на дух не переносил. Может, еще не все потеряно, и мне удастся сделать из него человека (спешите видеть! Гришка Распутин воспитывает сына депутата Госдумы!).

Во-вторых, моей новой гитаре необходим кофр. Заказывать его в той же мастерской я бы не решился. Оно, конечно, время сейчас лихое и мистическое, но даже теперь ходить по улицам столицы с детским гробиком – пожалуй, перебор. Ладно, подумаю, время есть.

С дел гитарных мысли неизбежно перетекли на музыку. Ну, хорошо, будет мне гитара через пару дней. Услада души, неотъемлемый атрибут жизни и все такое прочее. Но дальше-то что? Денег у меня не сказать, чтобы много, и нужен заработок. Все музыкальные стили, к которым я привык, здесь – немыслимо новаторские, и не факт, что «зайдут» почтеннейшей публике. Милые моему сердцу песни, по нынешним меркам, или на грани пристойности, или далеко за ней. Кроме того, ни на миг не забываем, что я не ноунейм с полтавского хутора, а сам, мать его, Григорий Распутин, и лишнее внимание публики мне совершенно ни к чему. Но без внимания публики я очень быстро сдохну с голода. Правда, в ином случае меня еще быстрее убьют или куда-нибудь законопатят. Задачка… И да, как собрать рок-группу там и тогда, где даже джаза еще не случалось? Согласитесь, есть над чем поразмыслить!

И вот еще некстати мысль: уж больно погода хороша! А ведь сентябрь в Питере – как правило, сезон дождей (а также октябрь и ноябрь… впрочем, не будем о грустном). Пока же небеса скупились на влагу, бабье лето создавало игривый настрой и даже вечные петербургские ветры определенно были теплыми. Подумалось, что такая погода невольно кого угодно расслабит, а вот расслабляться мне сейчас категорически не стоит.

И тут меня кто-то ухватил за рукав, и, обдав водочным перегаром, гаркнул прямо в ухо:

- Ага! Попался, шельма! Ужо не убежишь, хучь сто раз побрейся!