Мы из блюза

- Давайте без дерзостей всё же.

- Простите, ваше величество.

- А вы простите мне минуту слабости. Конечно, только Россия. На как же быть?..

Тут я, вновь извинившись за дерзость, непочтение и всё такое, изложил ей ту самую идею, которая сподвигла вчера господ офицеров на матерные тирады. Старушка не подвела: тоже выругалась, но, кажется, по-датски. Пять минут мы молчали, она просто смотрела куда-то вдаль, потом подняла на меня удивленные глаза:

- Самое любопытное, что это даже может сработать. Мы еще вернемся к этому разговору, отъезд я отложу. Главное – больше никому не говорите ни ползвука. Вообще никому, включая моего сына. Это понятно?

- Так точно, ваше императорское величество.

- Вот и прекрасно. Я не могу сказать, что меня обрадовала наша беседа, но хорошо, что она состоялась. А теперь проводите меня.

- Еще вопрос, Мария Фёдоровна. С кем можно поговорить о помещении на территории дворца или парка? Дело в том, что государь запретил мне отлучаться, а нужно записать пластинки – кстати, это поможет хотя бы отчасти финансово обеспечить все то, про что я вам только что рассказал.

- Не забывайте, я не здешняя, - улыбнулась императрица. Вот в Аничковом или Гатчине – другое дело, а здесь нужно спросить Ники. Впрочем, кажется, этот домик – она указала на павильон, из которого мы только что вышли, - принадлежит моим младшим внучкам. Может, с ними поговорить?

Мы распрощались, и я поспешил к любимой скамейке, на ходу нащупывая портсигар. Не знаю, что будет дальше, но, черт побери, вся эта вполне дурацкая фантасмагория мне даже начинает нравиться! Я спешил на перекур, хищно улыбался и напевал:

В этом месте больше нет скуки -

Весь Мадагаскар танцует буги!

[1] Текст автора.

[2] Стихи Юлия Кима. В сочетании с музыкой Алексея Рыбникова эта «Песня о звёздах» из кинофильма «Про Красную Шапочку» является, по скромному мнению автора, лучшей колыбельной в мире.

Глава 18

Сезон квартирников и удивлений

Этот сентябрь перевернул Володину жизнь, да не единожды. Сперва – грусть и разочарование из-за неудачи со сборником стихов. Потом – внезапное знакомство с удивительным Григорием Павловичем, поиск нового слова и первый робкий успех. Потом – исчезновение этого человека, а Володя уже почитал его учителем, странные слухи, что он и ужасный Распутин – одно лицо. Следом – пожар во дворце на Мойке и страшная гибель князя Феликса, которого Набоков долгое время полагал за образец для подражания. Тут же – череда всех этих убийств, и отец – великий отец, храбрый отец, стойкий, как неприступная крепость – схватив в охапку всех домашних, бежит в Финляндию, имея в виду добраться до любезной его сердцу Англии, пока до него не дотянулись неведомые злодеи, походя изводящие думцев и великих князей. Володя послушно поехал с семьей, но на вокзале вдруг увидел знакомый силуэт в английском костюме и с чемоданчиком – да и побежал за ним. Но это оказался не Коровьев, а вовсе незнакомый человек, а поезд в это время ушёл, так что остался Володя один в пустом доме. Зато сколько блюзов вылетело из-под его пера в эту бессонную дождливую ночь!

Поспал едва пару часов – и кинулся нарезать круги по городским улицам: оставаться дома одному сил не хватало. На Фонтанке внезапно купил у разносчика папиросы и спички, неумело прикурил, подавился. Закашлялся…

- Я вижу, милостивый государь, что курить вам невкусно, - пророкотал смутно знакомый бас. – Уж поверьте заядлому курильщику: если сразу не пошло – лучше б и не продолжать. А то удовольствия никакого, а привычка останется.

Володя поднял голову: перед ним стоял Рахманинов с неизменной папиросой во рту.

- Здравствуйте, Сергей Васильевич.

- Вы Владимир Набоков, верно? Я помню вас на том концерте.

- Да…

- Это очень хорошо, что я вас встретил, - улыбнулся композитор. – А то мы с Шаляпиным уже целую кучу блюзов сочинили, а слова писать как-то не горазды – музыканты мы. А вы, я помню, вполне интересный текст тогда представили… Владимир, а вдруг у вас еще стихи есть?

- Есть… - растерянно произнес Набоков, доставая из кармана тетрадку со свежими текстами.

- Позволите полюбопытствовать?

- Да, конечно, - протянул Володя собрание плодов бессонной ночи.

- Так… так, так-так… Ого! Изрядно, молодой человек. Весьма изрядно! Вы разрешите стать вашим соавтором?

- Почту за честь, Сергей Васильевич, - ответил Набоков.

- Тогда я самым злодейским образом разлучу вас с этой прекрасной тетрадкой. Приходите ко мне завтра после пяти – клянусь, отдам ваше сокровище в целости. Придёте? – спросил композитор.

- Приду, - ответил поэт.

Рахманинов сообщил свой адрес, раскланялись. Володя выбросил оставшиеся папиросы в первую попавшуюся плевательницу.

Вернувшись домой, Набоков завалился спать и счастливо проспал едва не сутки. Во всяком случае, проснувшись, он обнаружил, что времени как раз хватит для того, чтобы привести себя в порядок и что-нибудь съесть – а там и к Рахманинову пора идти, благо, недалеко.

Придя по адресу к половине шестого, к немалому удивлению Володя попал к началу настоящего домашнего концерта. У рояля, понятно, сидел Рахманинов, а рядом с ним стоял и весело общался с двумя незнакомыми дамами сам Шаляпин.

- О, а вот и наш драгоценный соавтор, - обрадовался хозяин новому гостю. – Друзья мои, позвольте вам представить поэта Владимира Набокова – именно на его стихи написаны блюзы, которые прозвучат сегодня на нашем маленьком нечаянном концерте.

Рахманинов затушил папиросу и подмигнул солисту:

- Начнем ли, Фёдор Иванович?

Певец кивнул, и они начали.

Как это странно - вслед смотреть себе:

Уехав в поезде, остался на перроне.

И, покорившись странной сей судьбе,

В пустом ночую доме.

Как это странно – вылетев с гнезда,

Начать полет, мечтая лишь о воле,

И в краткий миг вновь прилететь туда –

И никого в нем боле.

И, замерев под тяжестью мечты,

Всей кожей ощутить её – безбрежность,

Всемерность, неизбежность Пустоты -

И нет надежды [1] …

Удивительное дело – За один лишь неполный день Рахманинов и Шаляпин превратили в песни все стихи, что написал он позапрошлой ночью, все семь! И все восемь зрителей, решительно незнакомых Володе, неподдельно аплодировали и выражали восторг!

Двумя часами позже, возвращаясь домой на извозчике, словно чуть хмельной от пережитого, Владимир самокритично подумал, что с Пустотой он, пожалуй, слегка погорячился. Но это же не он, а его лирический герой, верно?

***

Несмотря на висящий над Петроградом холодный моросящий дождь, что в сочетании с неизбывным ветром гарантировало, как минимум, весьма неприятные ощущения любому, рискнувшему выйти из дома, хоть с зонтом, хоть без оного, на Сенном рынке было и людно, и шумно. Продавали, покупали, торговались – порой до потери голоса, общались, сплетничали. И то правда: где ж еще самые что ни на есть верные новости узнать-то можно? Не в газетах же!

- А вот что скажу я тебе, Пелагея Матвеевна, - понизив голос, интригующе произнесла дородная, хоть и небогато одетая женщина неопределенного возраста – то есть, где-то между женитьбою детей и появлением внуков.

- Ась? Али нового чего спрознала? – Пелагея Матвеевна выглядела почти копией собеседницы, разве, одета была чуть иначе и, в отличие от товарки, могла похвастать ярким платком.

- Распутин велел Петроград голодом уморить, вот что! Из надежнейших источников сведения! Сноха моего шурина замужем за одним толковым человечком, он лично и слышал, как окаянный старец велел хлеб в столицу не пропускать ни под каким видом!

- Ахти мне! Страсть-то какая! Что ж делать-то, Кузьминична?!