Мы из блюза

Судя по реакции зала, инглиш разумели многие. Некоторые дамы даже всхлипывали – уж не знаю, искренне ли.

- Но я заметил, что наш русский язык, русская культура гораздо многограннее и богаче своих американских аналогов, - краем глаза заметил, как вытянулось лицо Набокова: он, вероятно, вспомнил мой пламенный спич на мосту. – Поэтому на русском языке блюз – а именно так называется эта музыка, - звучит немного иначе. Вот послушайте, например, блюз «Себе» на слова современного русского поэта Владимира Маяковского, - некоторые из присутствующих изволили скривиться, но меня это не остановило, и песню отыграл. Аплодисменты воспоследовали, некоторые, возможно, даже искренние. – Главная идея этой музыки формулируется так: «Блюз – это когда хорошему человеку плохо». Но едва ли стоит полагать, что по этому принципу нужно штамповать песни с сюжетами святочных рассказов, вовсе нет! Хороший человек может принадлежать к любому сословию, и плохо ему может быть по самым разным причинам, и одна из самых распространенных – конечно же, неразделенная любовь. Вот послушайте, пожалуйста, новейшую песню «Мотылёк» на стихи Владимира Владимировича Набокова, которого я, не покривя душой, назову надеждой русской литературы.

«Мотылек» зашёл уже совсем хорошо, и терзающийся автор текста едва в обморок не упал от счастья. А я продолжал.

- И вот какая удивительнейшая история произошла сегодня. Перед концертом ко мне подошел молодой человек, он принес свое прочтение американской народной песни «Дом восходящего солнца». В городе Новом Орлеане так называли городскую тюрьму. Можно, конечно, возмутиться: что это, мол, за кандальное творчество? Но не все так просто, на мой взгляд. Кандальные, арестантские песни, так или иначе, восхваляют, романтизируют воровской образ жизни. Здесь же все иначе: герой американской песни просто рассказывает, как же он дошел до жизни такой. А на русской почве эта история мгновенно приобрела еще и оттенок присущего нашему народу фатализма…

- О! Вы считаете, что все русские – фаталисты? – прозвучал вопрос из зала.

- Ну, не все, конечно, но вообще нам это свойственно. Согласитесь, трудно не стать фаталистом, если с пеленок слушаешь сказку про Колобка, главная мысль коей – «От судьбы не уйдёшь»? Но да вернемся к музыке…

House of the rising sun не подкачал. Как по мне, там такой драйв в этом несложном переборе, что слова уже вторичны. Зал горячо одобрил американо-русский фаталистический шансон.

- Этот текст написал Вадим Данилович Гарднер, - не забыл прокомментировать я по окончании песни. – Следующая песня очень короткая, но не менее яркая и теплая. Слова написал несколько лет тому Иннокентий Анненский, автор музыки мне, к несчастью, неизвестен, но и эту песню смело можно зачислить в блюзовые ряды.

И спел про звезду, с которой не надо света, сыграв ее в блюзовом ритме. Теперь эпическое изумление изобразил сидевший во втором ряду Вертинский, и я запоздало сообразил, что музыка-то, наверное, его. Но надо дальше. Весь концерт меня немного нервировала миловидная полноватая женщина средних лет в инвалидной коляске. Если все остальные общались между собой, комментировали песни и мои реплики, то эта дама, застыв в коляске, неотрывно смотрела на меня, и было в ее взгляде что-то, явно далекое от музыки.

Сыграв, в общей сложности, дюжину песен, я решил, что пора закругляться: а то перегруз получится.

- Вот что в общем и целом представляет собой блюз вообще и русский блюз в частности, дамы и господа. Вполне возможно, что кто-то из вас захочет сам попробовать силы в этом жанре. Классический блюз очень прост, - тут я изложил теорию блюзового квадрата, - а стихи вы сможете сочинить сами или же привлечь творчество какого-нибудь поэта, благо ими земля наша теперь обильна, и весьма.

- Скажите, а блюз можно только на гитаре играть?, - спросила какая-то дама.

- Ну, те, кто этот жанр придумал, настолько бедны, что играют его на чем попало, лишь бы звук извлечь, - ответил я. – Мне же представляется, что играть его может хоть симфонический оркестр, хотя в таком радикальном случае, возможно, неизбежная монументальность пойдет во вред пронзительности и искренности. Но вот, например, фортепьяно, - я указал на стоящий за моей спиной рояль. – На нем вполне себе можно.

- А дайте-ка я попробую, - раздался густой бас, и из тени, где я весь концерт наблюдал огонек папиросы – товарищ курил, как паровоз - поднялся… Ой, мамочки, вот это да! С портретом этого человека я отлично знаком с первого класса музыкальной школы – он там на стенке висел. А в более зрелые годы я его польку играл на концертах десятки раз – уж больно она в виде рока бодро звучит.

- Прошу, Сергей Васильевич. Почту за великую честь играть с вами.

Рахманинов сел за «Стейнвей» и пробасил:

- Ну-с, попробуем ваш квадрат. Давайте начнем с до-минора, пожалуй, - и начал.

И начал так, как будто всю жизнь ничего, кроме блюза не играл. Очень быстро в рамках квадрата Сергею Васильевичу стало тесно, в ход пошли септаккорды. Я пилил трехминутную, наверное, солягу, пока гений осваивался в мире блюзовых гармоний. Наконец он кивнул мне, я перешел на ритм, а Рахманинов стал солировать.

- А петь-то будем? – спросил он еще минут через пять, переключаясь обратно на ритм.

- Будем! – ответил я, и спел стихотворение «Она ступает без усилья» некой Черубины де Габриак[3] из подборки Чуковского.

Зал неистовствовал. На радостях мы джеманули еще на четверть часа. Наконец, после четвертой по счету овации, Рахманинов поднялся и пожал мне руку:

- Благодарю вас. Очень познавательно. И увлекательно!

Я молча поклонился: слов не нашел.

- Концерт окончен, дамы и господа! Для вас в беседке накрыт чайный стол, прошу вас! – надо отдать должное князю Юсупову, правильный момент он отследил очень четко. Гости пошли в беседку, я убрал гитару в кофр и жадно затянулся папиросой. Подошёл безупречно одетый дядька моих примерно лет.

- Григорий Павлович, простите великодушно, что мешаю вам отдохнуть. Позвольте представиться: Балашов Алексей Алексеевич. От имени моей супруги и от себя лично премного благодарю вас за великолепный вечер. Очень интересно, право слово. Думается, что ждет ваш блюз увлекательнейшее будущее.

- Спасибо, - киваю в ответ.

- … а вот от лица моей службы позвольте принести вам неподдельные извинения за дурацкую погоню и еще более дурацкую сцену у Поцелуева моста. Новички-с, хоть и с фронта…

- О. Алексей Алексеевич, надо полагать, вы жандарм?

- Нет, что вы. Военная контрразведка. Подполковник Балашов, честь имею.

- Позвольте удивиться, господин подполковник: чем я перед вами-то успел провиниться?

- Не о вине речь, - покачал головой Балашов. - Но я очень прошу о встрече, и чем скорее, тем лучше. Нам необходимо поговорить.

- Что ж… - приплыли, Гриша. Сколь веревочке ни виться… Но это хоть не правоохренители, тут возможны варианты. - Сегодня, полагаю, это будет затруднительно – вижу князя, он определенно идет за мной. Завтра?

- Где и когда?

- Одиннадцать утра, у меня на Крюковом, - я назвал адрес.

- Подходяще, - кивнул Балашов. – Тогда позвольте откланяться?

- До завтра, Алексей Алексеевич. Поклон супруге!

Как раз успел докурить папиросу, когда пришел Юсупов. Извергающий восторги Феликс подхватил меня под руку и повлек в беседку к почтеннейшей публике. Под чай с кучей разных вкусностей наобщался чуть не до хрипоты с публикой, правда, дама в коляске исчезла, и вопрос, что это она так на меня смотрела, остался непроясненным. Потом поэты и примкнувший к ним Вертинский так в меня вцепились, что даже Зинаида Николаевна оказалась бессильна, но, прежде чем меня уволокли пьянствовать в другую беседку (у поэтов с собой было, ну, так на то они и поэты!), успел условиться с представителем «Русского акционерного общества граммофонов» о встрече завтра в час пополудни в студии на Фонтанке угадайте с трех раз, зачем. И с нотным издателем тоже успел сговориться на вечер. В итоге рухнул спать около полуночи ушатанный вдрызг, слегка пьяный и невероятно счастливый. О судьбах своей и страны, как и о грядущем разговоре с контрразведчиком, больше не думал.