Мы из блюза

Итак, вопросов стало еще больше, но хотя бы ясно, в каком направлении думать…

[1] Два абзаца взяты из подлинных мемуаров князя Юсупова.

[2] Так кто ж ты, наконец? - Часть силы той, что вечно хочет зла и вечно совершает благо (англ). И-В. Гёте, «Фауст». Эта фраза – эпиграф к роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

[3] Цитата из романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота». Авторская шалость: ГГ всё же так себе читатель.

[4] Текст написан автором в 1988 году для школьного спектакля.

[5] Древний, но очень живучий миф советской пропаганды. Разумеется, ни князь Юсупов, ни его тесть Сандро Романов баранку по латинскому кварталу не накручивали – им вполне хватило тех денег, что удалось, убегая, прихватить с собой. Без лишнего шика, конечно, но и не бедствовали князья. Юсуповы так даже благотворительностью занимались, пока Сандро оттягивался в САСШ.

Глава 6

Глава 6. Изысканный жираф и бразильский крейсер

Но, надо сказать, до Нади добрался я далеко не сразу, хотя от Итальянской пошёл прямо к ней по набережной Екатерининского канала. Меня никто не приглашал, но хотелось верить, что и не погонят. Только цветов по пути купить надо – как правило хорошего тона. Хотя кто их тут сто лет назад разберёт – вдруг подумает, что я ей предложение делаю? А, была не была.

Я успешно пересек Невский, потом и Гороховую, будь она неладна. Но, едва я удалился от нее метров на полтораста, как из арки ничем не примечательного доходного дома выскочили двое, схватили меня и утащили в эту подворотню, где прижали к стене и продемонстрировали два ножа. Всё это случилось настолько стремительно, что, каюсь, даже подумать о сопротивлении не успел, не то, чтобы его оказать. Тут же, поигрывая опять-таки ножом, подошёл третий и сказал речь. От языка, на котором изъяснялся этот ярчайший представитель питерского преступного мира, до тех времен, когда я прожил свои 47 с хвостиком лет, дошла едва десятая часть, но интуитивно я его понял, и, хоть не сразу, но догадался, что причиной нашей встречи послужило вчерашнее избиение Корнея Ивановича на Мойке.

Итак, мне вменялось неуважение к представителям славной воровской профессии. При этом нанесение им телесных повреждений не осуждалось, а вот то, что они после этого оказались в полиции с мизерными шансами выбраться оттуда куда-либо, кроме каторги, бандитский спикер счёл весьма предосудительным. И, значит, в наказание за это я сейчас буду лишён жизни и имущества.

Как это ни странно, но в последние секунды жизни я с досадой подумал: «До чего ж меня легко вычислить! Просто удивительно, как до сих пор до «святого старца» не добралась полиция и люди императрицы». Тут же выяснилось, что какое-то количество секунд в моей жизни ещё будет: оглушительно прозвучали три выстрела, и бандиты осели наземь.

- Контрольный в голову, - прохрипел я. – А то кто их знает.

- Пожалуй, вы правы, сударь, - пожал плечами незнакомый офицер и произвел еще три выстрела. – Вы целы? Я, к счастью, видел, как они затащили вас сюда и поспешил на помощь.

Тут он всмотрелся в меня, лицо его искривилось от отвращения, он вскинул револьвер и обнаружил, что тот напрочь разряжен.

- Ну и мразь же вы, Распутин, - вздохнул офицер, более не интересуясь целостностью моего организма.

Выглядел мой спаситель, как типичный белогвардеец из старых фильмов. Несмотря на скромные погоны – то ли поручика, то ли еще младше, если там есть куда, - чувствовались в нем достоинство и порода, и даже весьма неприятное, невзрачное, рыбье какое-то лицо не портило этой картины. Впрочем, чья бы корова мычала – моя рожа тоже не тянула на голливудский стандарт.

- Не желаете ли закурить?, - достал я портсигар. Офицер на меня посмотрел странно, но от папиросы не отказался. Закурили. – Не стану спрашивать вас, сударь, чем конкретно вас достал Распутин, так как у немалого количества думающих жителей нашей несчастной страны претензии к нему примерно одни и те же. Но, может, хоть представитесь, пока будете заряжать свой наган? Чтобы знать, от чьей руки вновь отправлюсь черным тоннелем в чертоги великих музыкантов…

Он на меня посмотрел еще более заинтересованно. И совсем уж собрался было представиться, но тут нас накрыла прибежавшая на выстрелы полиция.

- Городовой Адмиралтейской части Сметанников. Что тут у нас? Кто стрелял? Ба! Знакомые всё лица! Штрумф, Рябой и Спиноза, настоящих фамилий не помню. Живы?

- Надеюсь, что нет. Упомянутые вами господа пытались зарезать вот этого господина, - кивнул офицер в мою сторону. – Я успел прийти на помощь. Их было много, поэтому пришлось делать по два выстрела, чтобы избежать беды.

- Охотно верю, ваше благородие, - согласился городовой. Он внимательно осмотрел место происшествия, после чего убедился, что все бандиты мертвы. – Ну, здесь, конечно, дело ясное. Самозащита от вооруженного нападения, всё видно. И, честно скажу, ваше благородие, спасибо вам преогромное за избавление нашего околотка от этих душегубов, давно их знаем, но, шельмы, следов не оставляли, ущучить никак не получалось. А вот все ваши адреса мне записать придётся, да, и протокол потом честь по чести оформить, да и у господина следователя вопросы могут возникнуть. Служба-с, понимаете. – И, достав блокнот с карандашом, он обратился ко мне. – Начнём с вас, господин потерпевший. Имя, фамилия, адрес?

- Коровьев Григорий Павлович, одна тысяча восемьсот шестьдесят девятого года рождения. Мещанин Тамбовской губернии. В Петрограде недавно, проживаю в съемной комнате на Крюковом канале, - я назвал адрес и изложил обстоятельства происшествия. - Когда б не господин офицер, ручаюсь, расстался бы с жизнью. На разговоры у него времени не было, решали малые доли секунды.

- Благодарю, Григорий Павлович, всё записал, - ответил городовой. – Теперь с вами, ваше благородие.

- Пятого гусарского Александрийского полка прапорщик Гумилёв, Николай Степанович. В Петербурге нахожусь проездом с фронта в Николаевское училище, где буду держать экзамен на чин корнета, вот предписание. Постоянно проживаю в Царском Селе, в Петербурге же квартирую на Литейном, в тридцать первом доме, квартира четырнадцать.

Нет, мне вот очень интересно: а каких-нибудь простых людей я тут встречать буду? То, что Гумилев – очень мощный поэт, я знал. Если покопаться в памяти, может, даже что-то из его текстов вспомню. А пока я пытался вспомнить хоть пару строк, поэт-гусар, но не Денис Давыдов, в двух словах повторил историю своего подвига.

Потом прибыли еще полицейские, нас с Гумилевым сопроводили в участок, откуда, после того, как мы изучили и подписали составленный в мозговыносящих фразах протокол, отпустили с миром. Меня потрясли ровно две вещи: никто не потребовал с меня никаких документов, и никто не узнал во мне Распутина, хотя приставучий, как репей, городовой Парамонов, если не путаю, как раз отсюда.

- У меня изрядная память на лица, - сообщил Гумилёв, когда мы вышли на улицу. – И я стопроцентно уверен в том, что никакой вы не Коровьев, а как раз Распутин, хотя, конечно, образ поменяли радикально. Не желаете ли объясниться?

- Что вам сказать, Николай Степанович… Я попробую ответить на вопрос и, клянусь, максимально честно. Но сперва скажите, вот это:

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Не ваши ли стихи?

Он посмотрел на меня совсем уже оторопело.

- Мои…

- Поздравляю, вы – большой поэт.

- Спасибо, я знаю, - ответил Гумилев. – Но не выпить ли нам под такие разговоры?

Не нашел причин отказать своему спасителю, и мы отменно посидели в кафе за коньяком и кофе. Я рассказал ему свою историю под честное слово, что он не станет пересказывать ее, и пригласил на концерт к Юсупову. Настала пора прощаться. Вышли из кафе и уже пожимали руки, когда прямо перед нами остановилась коляска и из нее выскочила дорого одетая барышня в шляпке с вуалью.