Страница 12 из 20
Город был опутан тайнами, Майту иногда подумывала, что само Правительство не имеет представления, кто такие его члены. Однако Величайший знал всё. Он ведал всем. Он один воплощал в себе несокрушимость и уверенность этого мира, бесстрашно бросающего вызов враждебной реальности за пределами Стены, он поддерживал Стену нерушимой, а их спокойствие — неуязвимым, он был карающим мечом этого мира и одновременно с этим — его ласкающей рукой. Майту родилась в день Общих Работ, прямо на площади, напротив его паланкина, и вся её жизнь проходила под переливы его металлического голоса, изменённого на бесчувственный, роботоподобный. Она никогда не думала, что ей доведётся говорить с Величайшим, что он будет касаться её набалдашником своей трости и требовать выполнить своё задание…
«Мама была бы довольна, что на меня обратил внимание Сам… — подумала Майту с горькой тоской по мёртвой и предприняла неуверенную попытку встать. — Она не прислушалась бы к моим жалобам, если бы я стала кричать, что мне плохо, больно, страшно. Она сказала бы, что главное — это извлечь выгоды из своего положения, заработать денег. Она потому и устроила меня в Отдел писцов, потому что надеялась на меня. Но я, как и всегда, не оправдала чужих ожиданий».
Майту попала в Отдел случайно, причём этот случай она сама не считала счастливым. Мать, измученная постоянной нехваткой денег, подрабатывала проституткой и непозволительно часто беременела. Кроме Майту, у неё было ещё шестеро детей, и она не знала даже имён их отцов. Дети были сопливыми, крикливыми, болезненными, худыми и неразвитыми, они рождались каждый год и в безумных количествах: двойнями, тройнями, иногда даже по четыре человека за один раз — и к концу года примерно половина из них умирала. Майту не была особенно привязана к этим детям, она даже не знала толком их имена, поскольку с двенадцати лет предпочитала жить не у матери, а у её склочной и прижимистой старшей сестры, которая, хоть и рядила Майту в обноски и заставляла руками драить общественные туалеты (Амикото была владелицей сети этих туалетов), всё-таки не рожала детей, предпочитая им накопление денег. Когда Майту, убирая клозет, случайно запнулась о ведро с водой, полетела со ступеней и сломала ногу, Амикото заявила, что не станет содержать больную, и отправила ту к матери. Мать же в то время купалась в неожиданной удаче: она чем-то понравилась довольно влиятельному, хоть и глупому, писцу, и тот предложил своей пассии избавиться от старшей дочери, пристроив её в отдел. На Майту возложили огромные надежды: теперь она должна была кормить всё увеличивающуюся в размерах семью, и никого не интересовала её судьба, её жизнь — всего этого у неё теперь не было.
Майту влачила на себе взрослые обязанности ровно три года, а затем мать и восьмеро маленьких братиков и сестрёнок умерли, подхватив чуму, свирепствовавшую тогда в Секторе. Майту осталась одна. Она недолго горевала: её привязанность к семье была практически нулевой, она видела в детях и вечно чумазой, полупьяной родительнице очередную обузу, камень на шее, тянущий её вниз. Тогда, оказавшись свободна и относительно счастлива, Майту поклялась себе, что больше ни перед кем не упадёт на колени и не станет подчиняться чужому человеку, не станет поддаваться, если её опять попробуют сделать своей марионеткой, ничтожной куклой. Майту совершенно искренне верила в это…
«Ну, а теперь-то что? Куда податься?» — она потерянно смотрела в затуманенное, как всегда, окно и сжимала вялые кулаки, пытаясь вселить в них хоть немного силы.
Сегодня должен был прийти Тесоро. Всякий раз он, являясь с заданием, начинал в шутку домогаться её. И хотя она знала, что Тесоро не всерьёз трогает её в неприличных местах, прижимает к стене и заводит беседы на опасные темы, её сердце тревожно вздрагивало: она знала, что он вполне способен, заигравшись, позабыть о шутке и начать действовать со всей своей силой и неумолимой грубостью. Майту давно знала все степени падения, но на эту ступень, самую низкую, становиться не хотела. В её памяти все ещё свеж был образ затасканной, страшной матери, похожей на животное; эти картины не вызывали ничего, кроме отвращения. Майту уяснила себе: Тесоро присылают только тогда, когда она проваливает задание. Поэтому целью для неё стало выполнить возложенную на неё миссию, выполнить любой ценой.
Кряхтя от боли в измученном теле, Майту встала и проковыляла к окну. Снова серые улицы, серые люди, серая беспросветность, тоска и страх перед чем-то непонятным, но бдительным, уверенно следящим из скученности и неразберихи. Майту чувствовала, как неровно, пропуская удары, бьётся её сердце: она знала, что Хранители и за нею следят, не выпуская её, подозрительную и бесполезную, из виду.
Она не хотела преследовать этих троих, не хотела причинять им боль. Она сочувствовала им, ведь сама не понаслышке знала, каково быть гонимой, никому не нужной, каково быть бесправной жертвой; а она осознавала, что эти трое — вовсе не полноправные члены общества, не такие, как она. Майту боялась обижать других; она никогда не проливала кровь, ограничиваясь злобными ругательствами и кулачными поединками; в её существе поднималась волна ужаса, когда её настигало предчувствие, твердившее: в этот раз её заставят совершить над другими живыми существами насилие, и она никуда не сумеет убежать, спрятаться, потому что Величайший — сердце Сектора, мозг Сектора, его душа, если только у этого отвратительного места душа может иметься. Она дрожала с головы до ног. Одновременно с этим она испытывала и какую-то пустую тоску. Столько времени она потратила даром, пытаясь вырваться! Кайла множество раз твердила, что от судьбы не спрятаться — и вот, Кайла мертва. Она же, верившая в лучшее, тоже оказалась загнанной в угол: ведь одной глупой девчонке ни за что не совладать с мощью Повелителя Сектора и всех тех, кто стоит у него в услужении…
Майту приходилось слышать рассказы о героях, жертвовавших своими жизнями, чтобы принести свет и справедливость в застоявшийся мрак общественной жизни. Этих героев называли по-разному: кто-то нейтрально плевал: «революционеры», — другие, выпячивая подбородки, кричали: «молодцы!» — и попадали в тюрьмы; Майту же чуть слышно говорила: «идиоты»… Не имело смысла спасать тех, кто потом забывал своих спасителей. Тётка наверняка согласилась бы со столь мудрым утверждением, а Майту, хоть тётушку и не очень любила, всё-таки уважала её основанное на житейском опыте мнение.
Майту не желала становиться мучительницей и убийцей, как Тесоро, но куда сильнее в ней была жажда жизни. Вот почему она снова, склонив голову, прошептала про себя:
«Я всё сделаю. Мне придётся. Придётся, потому что я боюсь умереть».
Глава 4. В неизвестности
Темнота кружилась над нею, обволакивала её, тянула, звала за собой. Она не знала, куда ей идти, как вообще ориентироваться в этом зыбком, странном мире, лишённом каких бы то ни было отличительных черт. Ей было страшно. Она не видела дальше собственной руки… и что хуже того, намного хуже, она не слышала ни единого звука, кроме своего же непозволительно громкого рваного дыхания. Она замерла. Мир продолжал плавать кругом неё, а тишина, давящая на неё, словно приобретала скульптурные формы, ясно различимые посреди мрака, и вколачивала куда-то в неизвестные глубины непонятного тёмного пространства. Она тянула вверх руку, пыталась позвать на помощь — но её губы были немыми, никто не показывался рядом. Ужас нарастал внутри неё, наполнял её всю, каждую клеточку её испуганно дрожащего бессильного тела; казалось, что вот-вот он разорвёт её пополам, растерзает, как хищный зверь, и от неё ничего не останется.
Вздох… два… три… а следом за ними — дробное, спутанное, неровное биение сердца. Биение, похожее на стук деревянного молотка судьи о подставку. Только эти звуки наполняли тишину — нет, они сливались с ней, делая одиночество девушки ещё более страшным, ещё более отвратительным. Она всё тянула и тянула руку, а мрак засасывал её — неотвратимо, медленно, безжалостно.