Страница 6 из 13
Московские газеты и в начале XX века не справлялись со своевременным распространением номеров среди подписчиков. В Петербурге такой проблемы не было. Маляры и столяры при ремонте квартиры в Москве работали в четыре раза медленнее, чем в столице. Даже внешний вид извозчиков в двух городах заметно отличался – не в пользу москвичей, разумеется. Наконец,
в Москве масса населения непривередлива по отношению к комфорту, и, глядя на гуляющих даже по Тверскому бульвару, по степени чистоты лиц можно полагать, что еще небольшой процент москвичей испытывает уже потребность менять наволочки на подушке.
Тем не менее Москва – очень динамичный город, во многом превзошедший столицу. С 1897 по 1914 год ее население увеличилось в 1,7 раза. По скорости демографического роста Москва в полтора раза превосходила Петербург. В этом отношении она лидировала во всем мире, уступая лишь Нью-Йорку. С 1860‐х по 1890‐е годы количество строений во второй столице увеличилось более чем в четыре раза. В начале XX века торговый оборот Москвы составлял 854 млн руб., промышленный – 318 млн. На каждого жителя в среднем приходилось 303 руб. В среднем же по Европейской России этот показатель равнялся 84 руб. В Санкт-Петербурге он составлял 130 руб. С 1872 года начали прокладываться конки, а с 1880‐х годов – паровые трамваи. Они шли от Бутырской заставы до Петровской сельскохозяйственной академии; от Калужской заставы до Воробьевых гор. В 1899 году началось движение электрического трамвая. В 1883 году в городе появились электрические фонари. Правда, повсеместными они стали только после 1896 года. Москва – место приложения немалых общественных усилий. Третьяковская галерея, коллекции Щусева и Морозовых, Бахрушинский театральный музей, Московский Художественный театр – памятники благотворительности, говорящие сами за себя. А еще собрание икон С. П. Рябушинского, Частная опера С. И. Мамонтова, опера С. И. Зимина, Московское философское общество М. К. Морозовой, издательство Солдатенковых, Клинический городок на Девичьем поле и др. Показателен тот факт, что большинство гласных городской думы составляли представители деловой Москвы (63%). Четверть – принадлежавшие к свободным профессиям и интеллигенции.
Город был разный. Каждый район имел свой облик. Пречистенка, Поварская, Молчановка были местом жительства дворянских семей. Арбат – пристанищем для профессорской Москвы. Бронные и Палаши – это своего рода Латинский квартал, место проживания студентов. Китай-город – деловой центр, московский «сити». Оплот купечества располагался в Замоскворечье. В Марьиной Роще преобладали мещане. На Пресне – рабочие. В Рогожской и Преображенской частях проживали старообрядцы. Разумеется, такого рода районирование имело предельно условный характер. Различия постепенно сглаживались. И все же и в начале XX века Москва оставалась очень сложным организмом, в котором «старина» и «новизна» пересекались, уживались, сталкивались и встречались на каждом углу. На окраинах было много немощеных улиц. На Садовой можно было встретить партию каторжан. Они шли в сторону Нижегородского вокзала и бряцали кандалами. Там же гоняли гурты скота на бойню. Быстро меняющийся город пугал поклонников старины:
Москва пыльная, безводная, смрадная, Москва фабричная, безработная, хулиганская, босячная… Москва черных рубашек и черных ремней, фуражек, нависших на козырек, и всяких разбойных, пьяных и лженищенствующих людей! Вся эта современная уличная грязь, современная роскошь, размеры магазинов, возбуждающих сквозь крупные зеркальные стекла всякие голодные вожделения, толчея ресторанов, шум автомобилей, сливающийся со свистками трамвая, все эти московские зловония, дореформенные и пореформенные, весь этот муравейник людей, нуждающийся во власти, в руководстве и иногда в благоволении…
Так описывал современную ему Москву граф С. Д. Шереметев.
В этом суетливом, изменчивом течении жизни было что-то постоянное, стабильное. Москва чувствовала себя цитаделью общественности. Она ощущала дистанцию, отделявшую ее от правительственных сфер, а значит, от столицы. Дистанция измерялась не только в верстах, но в стиле поведения и даже мысли. По оценке публициста А. П. Мертваго, не стеснявшегося нещадно критиковать вторую столицу, москвичи были во многом смелее петербуржцев: они не боялись новых стилей в архитектуре, новых инициатив в торговле, новых идей в науке. «Москва вырабатывает русскую мысль», – подчеркивал К. С. Аксаков.
Впрочем, не одну мысль, а много разных и не похожих друг на друга. По воспоминаниям общественного деятеля, депутата Государственной Думы от октябристов Э. П. Беннигсена, московское общество конца XIX века делилось на три группы: стародворянское, купеческое и интеллигентно-чиновное. В первой было мало молодых людей. Те предпочитали устраиваться в столице. Однако старые дворянские усадьбы продолжали оставаться центрами общественной жизни.
В особняках на Поварской и Малой Никитской и в громадном лабиринте переулков, связывавших Поварскую, Малую Никитскую, Арбат и Пречистенку, ютился совсем особый мирок, в котором, несмотря на все глубокие социальные метаморфозы, развернувшиеся со времени падения крепостного права, свято сохранялись различные обычаи дворянской старины. Геральдические львы на воротах большого двора, в глубине которого располагался барский особняк с разными надворными службами, – как бы заранее предупреждали своим видом всякого приходящего, что, преступив порог этого дома, он сразу шагнет на несколько десятков лет назад в, казалось бы, отжитое прошлое. Там найдет он большие залы со старинными диванами и креслами, с громадными люстрами, с хорами, на которых помещается оркестр во время балов; большие библиотеки, наполненные нарядными изданиями XVIII века; многочисленную прислугу – пережиток старинной дворни; величавых старух, по-королевски восседающих в пышных креслах в окружении своры комнатных собачек; визитеров во фраках и мундирах, являющихся аккуратно по всем праздничным дням приложиться к пергаментной руке такой величавой старухи.
Обитатели усадеб собирались в дворянском собрании, где фрондировали Петербургу. Купечество было деятельным и влиятельным, но сравнительно малочисленным. Оно мало походило на деловых людей в описании А. Н. Островского. Это были «джентльмены», меценаты, политические фрондеры, библиофилы, декаденты. Особая роль принадлежала третьей группе, которая знаменовала собой неразрывную связь правительственных сфер и оппозиционной общественности.
Москва была центром притяжения всей земской России. Во вторую столицу стремились деятели местного самоуправления всех центральных (и не только) губерний. Сюда съезжались на заседание кружка «Беседа» земцы из Орла, Саратова, Самары, Пскова, Рязани, Тулы, Владимира, Ярославля, Твери, Тамбова, Курска. Здесь проводились земские съезды. Председатель московской губернской земской управы Д. Н. Шипов был ключевой фигурой всего земского движения конца XIX – начала XX века. Ведь земская Россия тоже была властью. У органов самоуправления был свой круг полномочий, свой бюджет. В их деятельность были вовлечены авторитетные представители общественности, видные публицисты, литераторы, университетские профессора, государственные мужи, гвардейские офицеры. Многие земцы имели прочные связи с правительством, были издателями журналов и газет, оказывавших непосредственное влияние на общественное мнение. Некоторые из них были ключевыми фигурами в своих уездах и губерниях. Например, таким был граф П. А. Гейден. По словам князя Б. А. Васильчикова, «его Опочецкий уезд ходил у него по струнке, и он был там в полном смысле слова „хозяином“, и все дела решались так, как хотел „Граф“». Такое можно было сказать о многих предводителях дворянства, которые смотрели на Москву, отдавая ей предпочтение перед Петербургом.
ЗЕМЦЫ
Весной 1881 года Б. Н. Чичерин делился с приятелем впечатлением о жизни в имении. Его поражало видимое отсутствие государственной власти в деревне. Он явственно ощущал, что правительства в России нет. Оно присутствовало в столицах, может быть, в губернских городах. Все остальное сцеплялось вместе исключительно силой привычки. «И если мы живем, то единственно милостью Божьей». Это в том числе придавало огромное значение органам местного самоуправления, благодаря которым Россия и представляла собой единое целое. Спустя двадцать лет, в частной беседе с графом П. С. Шереметевым, Чичерин объяснял молодому коллеге: