Страница 2 из 16
– Ну что, папаша, давай бери ножницы! Режь!
Увидев в ее руках пульсирующий голубоватый шланг, Денис вспомнил все фантастические фильмы и ужастики, которые смотрел в детстве. Избыток впечатлений и воспоминаний подкатил к горлу… и вышел наружу, облив содержимым его желудка всех и все вокруг!
После этого он снова прогревал собой холодный кафель родовой. Но никто не стал поднимать его, переключившись на свою работу.
Момент выписки Денис помнил плохо. Первые месяцы после родов – тоже. Мало спал, скудно ел, путался под ногами у жены и тещи, которые не подпускали его к ребенку и вообще относились к нему как к мусору за его малодушие во время ответственного момента – во время родов любимой жены.
Прошло три месяца. Аня решила, что восстановилась после родов и пора обрадовать мужа вечером вдвоем. Мама дала им пару часов, забрав к себе внучку.
Анечка приготовила шикарный ужин, надела потрясающее белье и села ждать.
Денис пришел вечером. Отказался от некогда любимой отбивной, так как она напомнила ему пуповину (больше мясо он никогда в жизни не ел). А потом отказался и от жены со словами:
– Я видел, откуда Машенька появилась! Там теперь у тебя тоннель размером с ведро! Я не хочу!
– Ты с ума сошел! Я восстановилась полностью. И ТАМ тоже!
– Ну нет! Я все видел! Проверять не буду…
Спустя полгода они расстались. А еще через полгода, после курса консультаций психолога, Денис вернулся домой к жене и ребенку. На второго малыша они так и не решились.
Фикус
– Фикус, фикус в комнатенку поставить надо. А еще лучше – кактус. Тебе дите заиметь пора, а ты все хорохоришься.
– Кактус предназначен для целомудрия, а фикус – для зачатия. В чем соль?
– Соль в спаленку нельзя, иначе быть скандалам. Ты лучше сахарку под подушку присыпь.
– Ага, а еще топор под матрас.
– Не-е, топор – опасно, а вот если б у нас ружжо было…
– А еще лучше – автомат.
– Ты откудова это взяла? Это по-новому или по-старому?
– По-настоящему.
– И что, у кого-то сладилось?
– Ты про что?
– Про зачатие.
– Бабуль, я с твоими приметами только от святого духа залететь могу. Какой нафиг фикус? Я ж не замужем.
– Э-э, в том-то и беда твоя, что ты бесконечным выбором занялась. А у нас как было. Пришел мой будущий супруг к моему батьке, а он на крылечке трубку раскуривает. Сел, значит, Платон рядышком, махорочку из кармана – шарсь! И моему отцу предлагает. Батька глазенками черными на него зырьк, усом махровым поводил – поводил и спрашивает: «Зачем явился?»
А Платон ему:
– У нас купец, у вас товар.
А батька:
– И кого за кого ж ты сватать пришел? Неужто Зойку за Ваську?
– Не, – говорит Платон, – за себя.
Батька подумал-подумал и затянулся, но надо бы сказать, что махорку ту, что ухажер принес, в руки не взял. Сидит, значит, курит, из-под кепки на курей гулящих зыркает. А Платончик переживает. Если ж откажут, то свадьбы не бывать. Ой, а Платон был первым красавцем на деревне! Все девки за им ухлестывали. Каждая перед им юбкой натрясывает – это когда пред баяном пляски устраивали – каждая губы свекли́ной мажет, бровь – угольком, передок мылом хозяйским…
– Бабуль!
– А, ну да. Значит, все своими выпуклостями потрясли, а он возьми и выбери меня.
– А ты что, плоская была?
– Я? С чего это? В нашем роде все как на подбор. Груди – во! Жо…
– Баб, ну хватит уже.
– Молчу, молчу… Так вот. Приду, говорит, свататься. Когда твоего батьку в хате застать? А я ему хи-хи да ха-ха, батька мой ни в жись благословения отцовского не даст.
– Давай опустим подробности. Я их уже раз сто слышала. Мне твоя свадьба ночами снится.
– Если б сто, то стала бы ученой, а ты все ждешь прЫнца на вкусном коне.
– Чего? Как это?
– А что? Конь – это такая живность.
– Ой, ладно, все. Помню я ваши традиции, обряды. Так что там у вас со свадьбой-то?
– А ничего. Ты, говоришь, во сне видала, а я до сих ее не помню.
– Как это?
– А вот так. То ли была, то ли привиделася, но как только мы с моим Платошенькой бабкиной самогонки хлопнули, у меня такая круговерть в мозгу образовалась, что я … только небо звездное помню и крик утрешнего петуха.
– А-а-а.
– Ага. А потом у нас Лешка родился, а за им – Федька, опосля – батька твой вместе с Нинкой.
– А свадьба?
– А что свадьба. Выяснилось, что и без свадьбы Платоша мой могет, как… Ох, если б не фикус, чтоб свинья его съела, я бы не плодилась каждый год по зиме. Знаешь, как обидно, когда все Новый год празднуют, а ты ноги за уши и кряхтишь, как порося на вертеле.
– Взяла бы и выбросила свой фикус.
– Дык припрятала так, что до сих пор вспомнить не могу. Всю подушку, каждое перышко перебрала, да в пóдпол заглядывала. Ой, как вспомню! Лезу я, значит, в подпол, а там крыс – видимо-невидимо…
– А фикус-то где взяла? Их же в то время можно было только у богатых найти.
– А я в молодости, когда еще в одной семье работала, тайком отросток выдрала и засушила. А потом та семья укатила из нашего села в неизвестном направлении.
– Это ты их изгнала (гы-гы).
– Я? Да? А что, все может быть. У меня глаз дурной, цепкий, за всякую пакость хваткий. Вот как гляну в упор – сразу тому плохо делается.
– Баб, давай уже обои доклеим, и поеду я. Мне завтра с утра пораньше на совещание…
– Опять двадцать пять. Совещание у нее. Тебе уже сорок скоро, а ты все в девках.
– Да не в девках. И не сорок, а тридцать шесть послезавтра.
– Во-во, а детей нема.
– Да зачем они мне? У меня планы, карьерный рост.
– Вот пусть он, этот росток, и даст тебе семя.
– Баб, ты не так поняла.
– Да все так. Так я поняла, Зоюшка.
– Зойка – это ты, а я Лена.
– А-а, ну да, ну да. Сейчас вот мы с тобой обойки-то поклеим, перины взобьем, а на свой день рождения ты приедешь и ухажера своего ко мне на смотрины привезешь.
– Зачем это?
– А затем, чтобы я своим цепким глазом…
– А-а, точно, я забыла.
– Ну вот. Сама знаешь, что бабка твоя плохого не посоветует. Ты, надеюсь, покрепче выбрала, поплечистей? Надо, чтобы у него нос длинный был.
– Для чего это?
– А с коротким детей делать не умеют.
– Если ты сейчас не прекратишь, то я больше сюда не приеду.
– Ладно, рви обоину, а я сейчас клей разведу.
– Баб, а что это?
– Где?
– А вот, за доской. Торчит что-то. Ой, какой интересный мешочек.
– Дай сюда и не трогай. Он заговоренный.
– На богатство?
– А как же. Я его семьдесят лет назад заговорила и теперь дюже боХата. И Алешкой, и Федькой, и… Ты не отвлекайся, а я пойду перепрячу. Это реликвия семейная и глядеть на нее запрещается.
Баба Зоя вышла в сени, плотно прикрыла дверь и встала рядом с курткой внучки, висевшей на гвоздике. Вынула из кармана халата маникюрные ножницы, вспорола подкладку и подложила сушеный листочек, что за доской был найден.
– Хошь, не хошь, а фикус в доме должон быть. Я что, зря его и мамке твоей подкладывала? Вон, она вас четверых народила. А теперь твоя очередь, внученька. Ну, не подведи, родимый. Авось и до праправнуков дотяну.
Разочарование
Каждый день, проходя через двор, Серафим Алексеевич издалека засматривается на окна квартиры этажом выше, пытаясь разглядеть ее силуэт. Они знакомы с юности, но настоящие чувства он начал испытывать совсем недавно. Оба побывали в браке, у обоих выросли дети и оба были в разводе. Не раз Серафим Алексеевич представлял ее в своих объятиях. Не раз разговаривал сам с собой о литературе и музыке, что-то доказывая ей. Мечтал, как они вдвоем уедут на острова, затерянные в океане, и никто в этом мире не будет им нужен.
А пока, они встречались на лестничной площадке, здоровались и расходились. Иногда утром им было по пути на работу: ему – к студентам в университет, а ей тоже куда-то, куда он никак не мог узнать. Вечерами у нее в квартире звучал Шопен, а он читал для нее стихи, которые она не слышала.