Страница 31 из 37
Дядя Руперт и члены его семьи были люди простые, душевные и при этом склонные к греху чревоугодия. Еда составляла важнейшую часть их жизни, которая во многом вращалась вокруг того, что происходило на кухне, и рассаживание за обильно накрытым столом превращалось в настоящий ритуал. Все они были довольно полными, но ничуть не стеснялись своего избыточного веса рядом с худощавым племянником, скорее наоборот, им хотелось кормить его как можно чаще и лучше. Тетя Бургель сама придумала особое блюдо – афродизиак; она подавала его туристам и постоянно кормила им мужа, что действительно поддерживало его в боевой форме: вы на него только посмотрите, это же настоящий трактор, читалось в глазах удовлетворенной жизнью и мужем матроны. Рецепт был простой: в большом котле она тушила лук с салом и помидорами, все это солила, заправляла черным перцем, чесноком и кориандром. В процессе приготовления на эту массу выкладывались слоями другие ингредиенты: свинина, говядина, филе цыпленка, фасоль, кукуруза, капуста, сладкий перец, рыба, мидии и креветки. Все это слегка присыпалось сахарной пудрой, а оставшийся объем котла заполнялся пивом: обычно туда входило четыре кувшина пенного напитка. Прежде чем закрыть котел и оставить блюдо тушиться на медленном огне, хозяйка добавляла туда несколько листиков, стебельков и травинок растений, которые росли у нее в горшках прямо на кухонном подоконнике. В наборе целебных трав как раз и состоял секрет столь благотворного воздействия этого варева на мужской организм; какие именно растения и в какой пропорции она добавляла, держалось в тайне, которую она намеревалась унести с собой в могилу. В результате всех манипуляций в котле образовывалась одноцветная темная масса; сервировали блюдо в обратной последовательности: то, что тушилось меньше всего и находилось наверху, съедали в первую очередь. В конце концов на дне котла оставался густой бульон, который разливался по чашкам. В результате поедания этого роскошного и вкусного блюда по всему телу пробегала волна жара, а в душе возгоралось пламя страсти. Несколько раз в году дядя забивал кабанчика и вместе с женой готовил лучшие во всей колонии копчености: ветчину, длинные сосиски, колбасу «Мортаделла» и замечательное ароматное сало; молоко в этой семье было принято покупать целыми бочками: из него делали сливки, сбивали масло и изготавливали сыры. Из кухни день и ночь по всему дому расползались аппетитные ароматы, от которых слюнки текли. Во внутреннем дворе были устроены специальные жаровни, в которых разводили настоящие костры; в больших медных кастрюлях, установленных над жаровнями, варились восхитительные джемы из слив, абрикосов и клубники – это лакомство, подаваемое к завтраку, пользовалось особым успехом у гостей пансиона. Жизнь обеих дочерей протекала среди источающих ароматы кастрюль и сковородок; они и сами насквозь пропахли гвоздикой, корицей, ванилью и лимоном. По ночам Рольф бесшумно, как тень, пробирался в ту комнату, где в шкафу висела одежда сестер, и буквально утыкался в платья носом; вдыхая эти сладостные ароматы, он чувствовал, как его душа наполняется порочными, греховными желаниями.
По выходным жизнь в доме резко менялась. Еще в четверг все гостевые комнаты проветривали, а затем украшали свежими цветами; в каждой комнате перед камином укладывали дрова: по ночам в долине гулял свежий ветерок, и гостям нравилось сидеть у камина и смотреть в огонь, воображая, будто они в Альпах. С пятницы по воскресенье в доме всегда было полно народу, и вся семья с утра до вечера обслуживала приезжих, стараясь угодить всем и каждому; тетя Бургель почти не выходила из кухни; девушки накрывали столы и убирали комнаты, одетые, как героини какой-нибудь старинной немецкой сказки: обязательно в фетровых шапочках, белых чулках и с разноцветными лентами в косах.
Письма от госпожи Карле доходили сюда месяца за четыре. Все они были короткими и почти одинаковыми: дорогой сынок, у меня все хорошо, Катарина в больнице, береги себя и помни о том, чему я тебя учила, будь хорошим человеком, обнимаю тебя, твоя мама. Рольф, напротив, писал домой часто и подробно: его письма представляли собой несколько листов, густо исписанных с обеих сторон мелким ровным почерком. В основном он рассказывал маме о том, что прочел в книгах; единожды описав деревню и семью дяди с теткой, он не знал, что еще сказать о своей жизни, и не находил в ней никаких важных событий, достойных упоминания в письме к матери. Куда больше ему нравилось удивлять ее длинными философскими рассуждениями, основные пункты которых были почерпнуты из книг. Кроме того, он посылал ей фотографии, которые делал старым дядиным фотоаппаратом: на его снимках можно было видеть, как изменяется окружающая природа в разное время года, как выглядят живущие по соседству люди, какие события происходят в колонии, – в общем, все те детали, на которые люди по большей части не обращают внимания. Для него самого эти письма значили очень многое: они не только помогали ему ощущать рядом с собой постоянное присутствие матери, но и смогли открыть в нем склонность к наблюдению за окружающим миром и желание увековечить эти впечатления в словах и образах.
Любви кузин Рольфа Карле добивались два претендента, чей род восходил напрямую к первым переселенцам, основавшим колонию; их родители владели фабрикой по изготовлению свечей ручной работы: продукция этого предприятия в те времена уже продавалась не только по всей стране, но и была известна за границей. Фабрика существует и по сей день, сохраняя былой престиж; во время визита папы римского правительство решило установить в главном кафедральном соборе огромную свечу, семь метров в высоту и два – в диаметре у основания; она должна была гореть непрерывно в течение всего пребывания понтифика в стране; так вот, там, на фабрике, сумели не только отлить свечу требовавшихся размеров, но и украсили ее сценами Страстей Христовых и ароматизировали экстрактом из сосновой хвои. Более того, мастера с фабрики сумели доставить это произведение искусства из долины в столицу в целости и сохранности: несмотря на убийственно палящее солнце, свеча прибыла в собор в виде обелиска идеальной формы, распространяя вокруг рождественское благоухание и сохраняя в неприкосновенности приданную ей фактуру старого мрамора. Оба жениха, казалось, могли говорить только о своих красителях, ароматизаторах и формах для отливки свечей. Иногда общаться с ними было несколько утомительно, но справедливости ради надо отметить, что оба были хороши собой, достаточно состоятельны и за годы, проведенные на фабрике, пропитались приятным запахом пчелиного воска и ароматических эссенций. В общем, о лучшей партии в пределах колонии нечего было и мечтать. Все девушки окрестных деревень под любым предлогом наведывались в свечной магазин при фабрике, стараясь при этом показаться на глаза ее хозяевам в своих лучших платьях. При всем этом дядя Руперт посеял в душах своих дочерей сомнение относительно возможности стать женами молодых людей, выросших в пределах колонии, чья кровь, скорее всего, уже подпорчена за счет нескольких поколений близкородственных браков. Он считал слишком большим риск, что дети, родившиеся от любого из соседей, могут иметь наследственные болезни и даже уродства. Он открыто встал в оппозицию теории чистоты рас и считал, что только в смешанных браках появляется самое красивое и здоровое потомство. Чтобы доказать правоту своих рассуждений, он скрещивал лучших собак со своей псарни с подобранными неизвестно где бездомными дворнягами. В результате он получал щенков непредсказуемого размера и невиданного окраса, порой на редкость странных и непривлекательных на вид. Естественно, покупать таких собак никто не хотел, зато они показывали просто чудеса сообразительности и поддавались дрессировке гораздо лучше, чем их сородичи с отличной родословной. Некоторые такие метисы научились ходить по канату и танцевать вальс на задних лапах. Будет лучше, если наши девочки поищут себе женихов за пределами колонии, говорил дядя Руперт супруге, но та и слышать не хотела о такой судьбе для дочерей. Сама мысль, что они станут невестами, а затем и женами каких-то темнокожих парней и вскоре по их требованию начнут крутить бедрами в ритме румбы, казалась ей унизительной. Не будь дурой, Бургель. Уж если кто дурак, так это ты, – хочешь иметь внуков-мулатов? Ничего ты, женщина, не понимаешь, жители этой страны, конечно, не блондины, но уж во всяком случае не негры. В конце концов, чтобы прервать дискуссию, грозившую перерасти в ссору, оба с умиленным вздохом произносили имя Рольфа Карле; единственное, что по-настоящему их огорчало, был тот факт, что такой племянник у них имеется в единственном экземпляре. Как было бы славно, будь их двое – по одному для каждой дочери. Даже дальнее родство и неприятный прецедент рождения умственно отсталой девочки Катарины не могли поколебать уверенности дяди и тети, что Рольф был бы для них идеальным зятем. Носителем дефектных генов этот милейший, трудолюбивый, образованный юноша с отличными манерами оказаться просто не мог. На данном этапе его единственным недостатком был только слишком юный возраст, но, как известно, молодость – это единственная болезнь, от которой существует эффективное лекарство, действующее в равной мере на всех.