Сестра Керри

— Да не больны ли вы? — спросил он.

— Кажется, болен, — ответил Герствуд.

— Тогда вы лучше присядьте.

Герствуд присел, но вскоре ему стало еще хуже. Он с трудом дотащился до своей койки на чердаке и пролежал там весь остаток дня.

— Этот Уилер болен, — доложил один из официантов дежурному ночному клерку.

— А что с ним такое?

— Право, не знаю. У него сильный жар, — добавил он.

Состоявший при отеле врач осмотрел Герствуда и сразу заявил:

— Скорее отправьте его в больницу. У него воспаление легких.

Через три недели опасность миновала, но только к началу мая силы Герствуда восстановились настолько, что его можно было выпустить. Тогда его выписали из больницы.

Когда он снова вышел на весеннее солнышко, вид у него был самый жалкий. Куда делись былая бодрость и живость бывшего управляющего баром! От прежней его представительности не осталось и следа — бледное, исхудалое лицо, синевато-белые руки, опущенные плечи.

Ему дали на дорогу мелочи, посоветовали обратиться в благотворительные учреждения.

Он возвратился в ночлежку на Бауэри, ломая голову над вопросом, как жить дальше. До нищенства оставался один шаг.

«А что же делать? — думал он про себя. — Не умирать же мне с голоду!»

С первой просьбой о милостыне он обратился к хорошо одетому джентльмену, который только что вышел из парка Стивесант и не спеша направился по солнечной Второй авеню. Герствуд, сделав над собой огромное усилие, подошел к нему.

— Не можете ли вы дать мне десять центов? — прямо приступил он к делу. — Я в таком положении, что вынужден просить.

Прохожий, почти не глядя на Герствуда, запустил руку в жилетный карман и достал монету.

— Получите! — сказал он.

— Очень вам благодарен, — пробормотал Герствуд, но прохожий больше не обращал на него внимания.

Довольный своей удачей, но испытывая в то же время жгучий стыд, Герствуд решил продолжать, поставив себе целью собрать еще двадцать пять центов. Этого ему было бы вполне достаточно.

Он брел по солнечной стороне, присматриваясь к пешеходам, но прошло немало времени, прежде чем он опять встретил человека, лицо которого внушило ему должную храбрость. Однако прохожий ответил отказом.

Это так потрясло Герствуда, что он целый час не решался снова попытать счастья. В третий раз ему повезло больше: он получил пять центов. И лишь после долгих усилий ему удалось собрать еще двадцать.

На следующий день он принялся за то же занятие. Порою Герствуду везло, и ему кое-что подавали, но чаще он наталкивался на грубый отказ. В конце концов ему пришло в голову, что необходимо изучать физиономии прохожих, тогда можно по выражению лица определить тех, кто будет пощедрее.

Конечно, останавливать людей на улице было не особенно приятно, тем более, что на глазах Герствуда одного нищего арестовали. Теперь его мучил страх, как бы и его не постигла та же участь. Но он продолжал бродить, смутно надеясь на что-то.

Он испытал удовольствие, когда однажды утром снова увидел афишу, возвещавшую возвращение труппы, игравшей раньше в «Казино», и спектакль «при участии мисс Керри Маденда». Герствуд часто думал о ней в последнее время. Каким она пользуется успехом! Сколько у нее, должно быть, денег! Однако только сейчас, после на редкость неудачного дня, он решился попросить у нее помощи.

Он по-настоящему изголодался и лишь потому, наконец, сказал себе: «Пойду попрошу у нее. Она не откажет мне в нескольких долларах!»

Он отправился к театру «Казино» и несколько раз прошел мимо него взад и вперед, соображая, где может быть вход для актеров. Потом опустился на скамью в парке Брайант, на расстоянии квартала от театра, и стал ждать.

«Не может быть, чтобы она отказала мне в небольшой помощи!» — не переставал он твердить себе.

Начиная с половины седьмого Герствуд как тень маячил около входа в «Казино», стараясь слиться с толпой спешащих пешеходов и вместе с тем боясь упустить Керри. Он немного нервничал, ибо настал решительный час, но слабость и голод приглушали его нравственные муки.

Наконец он увидел, что артисты постепенно начинают съезжаться, и его нервное напряжение возросло до крайности. Вдруг ему показалось, что приехала Керри. Герствуд бросился вперед, но убедился, что ошибся.

«Ну, теперь уже недолго ждать», — подумал он.

Герствуд со страхом ожидал встречи с Керри и в то же время боялся, как бы она не вошла в театр с какого-нибудь другого входа, — его желудок не переставал напоминать о себе тупой болью.

Один за другим проходили перед ним сотни пешеходов, почти все хорошо одетые, почти все равнодушные. Мимо проезжали экипажи, в которых сидели дамы со своими спутниками. Приближался час вечерних увеселений.

Вдруг к театру подкатил экипаж, и не успел Герствуд что-либо предпринять, как кучер соскочил с козел и распахнул дверцу. Две дамы выпорхнули оттуда и тотчас же скрылись в здании театра. Герствуду показалось, что он видел Керри, но все произошло так неожиданно и красивое видение исчезло так быстро, что он не был вполне уверен.

Он подождал еще некоторое время, но так как ко входу для артистов больше никто не подъезжал, да и публика, видимо, вся уже собралась, он понял, что то была Керри и больше ждать уже нет смысла.

«Боже, — пробормотал он, поспешно сворачивая с улицы, кишевшей более счастливыми людьми. — Ведь должен же я раздобыть чего-нибудь поесть!»

В тот час, когда Бродвей имеет особенно заманчивый вид, необычная фигура каждый вечер неизменно появлялась на перекрестке Двадцать шестой улицы и Бродвея, где проходит также и Пятая авеню. В это время публика обычно начинает стекаться в театры и на каждом шагу яркими огнями загораются электрические рекламы и афиши. Кэбы и кареты, сверкая желтыми глазами фонарей, катятся мимо. Парами и группами люди вливаются в густую толпу, которая движется сплошным потоком среди смеха и шуток. По Пятой авеню медленно шагают хорошо одетые джентльмены — какой-нибудь щеголь во фраке, под руку со своей дамой, клубмены, переходящие из одного клуба в другой. На противоположной стороне улицы — манящие огни ярко освещенных шикарных отелей; их кафе и бильярдные набиты довольными, нарядными, падкими до развлечений посетителями. Кругом ключом бьет ночная жизнь большого города, ищущего веселья на тысячу ладов.

Странный человек, о котором идет речь, — военный в отставке, который немало пострадал от недостатков современного социального строя, стал религиозен и поставил себе задачей помогать другим страждущим. Эта помощь выражалась в весьма оригинальной форме: он считал своим долгом дать ночлег каждому бездомному, который обращался к нему, хотя его личных средств едва хватало на самое скромное существование.

Вот он занял место на углу, среди жизнерадостной толпы, высокий и худой, в плаще с капюшоном, в широкополой шляпе, и стал дожидаться своих будущих подопечных, которые уже знали о его деятельности. Некоторое время он стоял один, равнодушно взирая на ежеминутно меняющуюся вокруг картину. Полисмен, проходя мимо, поздоровался с ним, величая его «капитаном». Мальчишка, часто видевший этого человека на одном и том же месте, остановился поглазеть на него. Большинство прохожих не находили в нем ничего странного, кроме костюма, и принимали его за приезжего, который слоняется без дела, насвистывая удовольствия ради.

Прошло полчаса, и отовсюду начали появляться какие-то таинственные фигуры. Там и сям в движущейся толпе можно было заметить бредущих без цели людей, которые с интересом проталкивались поближе. Какой-то оборванец перешел через улицу и как бы невзначай покосился на человека в плаще. Другой прошел по Пятой авеню до угла Двадцать шестой улицы, огляделся и опять заковылял прочь. Два или три явных обитателя Бауэри показались на Пятой авеню со стороны Медисон-сквер, не отваживаясь идти дальше. А военный в плаще с капюшоном все шагал, насвистывая, взад и вперед и точно ничего не замечал.

Часам к девяти шум вечернего города начал стихать. Отели уже не искрились весельем. Да и воздух стал холоднее. Со всех сторон начали сползаться странные тени. Они прислушивались и приглядывались, видимо, не решаясь переступить черту некоего воображаемого круга. Было их около десятка. Но вот, вероятно, острее ощутив холод, кто-то выступил вперед. Вынырнув из сумрака Двадцать шестой улицы, он пересек Бродвей и, то и дело останавливаясь, обходным путем приблизился к человеку в плаще. В его движениях было что-то не то стыдливое, не то боязливое. Он до последнего мгновения делал вид, что у него и в мыслях нет останавливаться. И вдруг, подойдя к отставному военному, человек замер на месте.