Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

Теперь я попытаюсь подойти к проблеме, которая должна быть центральной в большой теме о русском языке за рубежом, о воздействии русского языка на языки мира.

Как только что отмечалось, эту тему нельзя сводить к перечню отдельных русских слов (к тому же часто «экзотических»), проникших в те или иные языки. Хотя сами по себе подобные перечни полезны и любопытны, однако гораздо важнее другое: многие интернациональные слова на русской «почве» получали и получают новое значение и в этом новом значении оказывают обратное воздействие на разные языки. Многие слова и словосочетания, не русские по происхождению, оказываются в дальнейшем как бы русскими по своей семантике, по характеру функционирования в том или ином языке. К сожалению, в этом важнейшем направлении проблема остается все еще малоизученной. Проиллюстрирую сказанное пока только одним примером.

Французское слово avant-garde в самом французском языке долгое время имело только специальное, военное значение («часть войск, находящаяся впереди главных сил»). Слово не употреблялось в переносном смысле. Лучшие словари французского языка вплоть до середины нашего столетия никаких переносных значений к слову avant-garde не дают. Между тем в русском языке в 40 – 60-е годы минувшего века слово авангард могло уже иметь не только военное значение, но и переносное осмысление («передовой отряд какой-либо общественной группы»)[411]. Следующий шаг по пути переносного осмысления слово авангард претерпевает в советскую эпоху: «передовая общественная группа», «передовой класс общества»[412]. В переносном осмыслении авангард уже не соприкасается не только с военным значением, но и с понятием ʽотрядаʼ. Под влиянием этих новых осмыслений авангарда в русском языке позднее возникают аналогичные осмысления авангарда и в европейских языках. Так, в первом томе большого толкового словаря французского языка Робера (1957) читаем:

«1) передовой воинский отряд…, 2) в фигуральном смысле – движение, играющее или претендующее на то, чтобы играть ведущую роль в той или иной области, например, авангард литературы»[413].

Здесь, хотя еще и не очень охотно («претендующее…»), уже признается переносное осмысление самого слова авангард. Аналогичную картину можно обнаружить и в других европейских языках, в частности, в английском и испанском. Что касается языков стран народной демократии, то переносное осмысление авангарда у них широко представлено.

Любопытно, что в одних европейских языках слово авангард в переносном осмыслении дальше «отрывается» от исконного военного значения и приобретает общее значение «чего-то передового» (обычно в общественном смысле). В других же языках, даже в переносном осмыслении, реминисценция «отряда» все еще сохраняется (например, «передовой отряд литературного движения»).

Итак, авангард в русском языке – заимствованное имя существительное. Однако это заимствованное слово, по-своему осмысленное в русском языке, в свою очередь оказало и оказывает в наше время семантическое воздействие на функционирование существительного авангард в других, самых разнообразных языках. Роль русского языка в росте переносных осмыслений авангарда оказалось решающей, так как именно в русском языке этот процесс произошел гораздо раньше, чем в западноевропейских языках.

Вообще переносное значение авангарда в современном русском языке встречается чаще его первоначального военного значения. Что касается образованных от него прилагательных, то одно из них интерпретируется положительно (авангардный), а другое – обычно отрицательно (авангардистский, ср., например, авангардистские фокусы искусства)[414].

К сожалению, вопрос о том, как заимствованные из других языков слова, словосочетания, идиоматические выражения, пословицы и т.д. начинают жить самостоятельно в русском языке и даже (обычно в переосмысленной функции) оказывать воздействие на другие языки мира, остается все еще почти совсем не исследованным.

Имея в виду своеобразную адаптацию иностранных слов и выражений, шире – тем и сюжетов, В.А. Жуковский в 1847 г., подводя итоги своей деятельности, писал Н.В. Гоголю:

«…у меня почти всё чужое… и всё, однако, мое»[415].

Жуковский считал, что даже заимствованным из европейских языков словам и выражениям (не говоря уже о темах и сюжетах) он умел придать национальный колорит и своеобразную окраску. То же мог бы о себе сказать и Лев Толстой. Хотя в его «Войне и мире» целые диалоги ведутся на французском языке, тем не менее именно этот роман писателя сыграл выдающуюся роль в развитии языка русской художественной прозы второй половины прошедшего столетия.

Поэтому нельзя не удивляться, что проблема заимствованных в русском языке слов и выражений до сих пор изучалась как проблема одностороннего влияния, без раскрытия процесса обратного воздействия переосмысленных в русском языке слов и выражений (в их новой функции) на языки различных народов мира. Постараемся, здесь неизбежно бегло, хотя бы обратить общее внимание именно на этот процесс, неразрывно связанный с самим фактом взаимодействия культур и языков различных народов[416].

3

Зарубежные знатоки русского языка и русской литературы уже в прошлом столетии отмечали, что в центре русской культуры всегда находился человек, и писатели умели изображать окружающий их мир с позиций человека, с позиций гуманизма. Француз Е. Эннекен, хорошо знавший русскую литературу минувшего века, писал, в частности, об И.С. Тургеневе:

«Его книги никогда не жестки по отношению к человеку. К сожалению, этого нельзя сказать о лучших французских писателях»[417].

Говоря далее о Льве Толстом, Эннекен отмечал любовь писателя не к «природе вообще», а к природе, тесно связанной с самой жизнью людей, с их трудом и отдыхом. Исследователь вспоминает фразу писателя из «Анны Карениной», относящуюся к Левину:

«Константин Левин не любил говорить и слушать про красоту природы. Слова снимали для него красоту с того, что он видел»[418].

Подобную человечность русской культуры понимали не только отдельные иностранные исследователи, но прежде всего сами русские, создатели этой культуры. Как мне представляется, подобная человечность обнаруживалась не только в русской литературе, но и в русском языке, прежде всего в его лексике. В «Войне и мире» Толстого имеется такой эпизод. Накануне Бородинской битвы Пьер Безухов спрашивает одного из офицеров русской армии, как называется деревня, которая виднеется впереди. Офицер отвечает Бурдино и тут же поправляется – Бородино. Этим эпизодом Толстой как бы подчеркивает, что не «вещи» сами по себе (деревни, города, «предметы» в широком смысле) красят людей, а люди, их труд, их ум, их вдохновение, их бесстрашие делают «вещи» бессмертными. Бессмертным оказалось и название никому дотоле неизвестной деревни Бородино[419].

Уже семантика слова авангард показала, как именно на русской почве это слово стало «отрываться» от чисто военного значения и приобретать общегражданское (человеческое) значение. То же можно сказать о таких словах, например, как прогресс и регресс. Хотя в 1858 г. Александр Второй пытался наложить запрет на употребление слова прогресс в официальных бумагах, тем не менее это слово продолжало широко употребляться. Как показал В.В. Веселитский, уже с 40-х годов минувшего столетия у представителей передовой русской мысли слово прогресс получило революционное осмысление: движение общества вперед, движении человеческого знания. У Белинского:

411

Бельчиков Ю.А. Интернациональная терминология в русском языке. М., 1959, с. 30.

412

Толковый словарь русского языка. Под ред. Д.Н. Ушакова, т. I. М., 1934, с. 6.

413

Robert P. Dictio

«то, что обгоняет свою эпоху: идеи авангарда (les idées dʼavantgarde)».

414

О современных значениях слова avant-garde во французском языке см.: Козлова З.Н. Семантическая структура некоторых слов общего происхождения во французском и русском языках. – Вестник МГУ. Филология, 1967, № 6, с. 89 – 90.

415

Жуковский В.А. Собр. соч., IV. М. – Л., 1960, с. 544.

416

Заимствованные слова как проблема культурно-историческая – весьма обширная тема. Фундаментальное исследование немецкого филолога Ф. Зайлера (Seiler F. Die Entwicklung der deutschen Kultur im Spiegel des deutschen Lehnworts. Halle) вышло в конце прошлого века в двух томах, затем, позднее, – в четырех томах, еще позднее – в восьми томах. См. также двухтомную работу: Норе T.Е. Lexical borrowing in the romance languages. Oxford, 1971.

417

He