Пупс

– Неплохой фокус, – заявил я Пупсу.

Его аж затрясло от моих слов, лицо стало пунцовым.

– Фокус?! – выпалил он фальцетом. – Это не фокус! Листок состарился! Я время ускорил! Больше никто так не умеет делать, никто!

– Ага. А я умею ушами мыльные пузыри надувать! – мне стало смешно. – И пить носом умею! Чёрт, Пупс, да я сейчас все свои тайны тебе открыл! Никому не расскажешь?

Я захохотал. А он, обиженно поджав губы, побежал прочь. Минут через пять вернулся, уселся рядом на скамейку и проворчал:

– Правильно мама говорила. Не нужно было тебе это показывать.

Хотелось его ещё подколоть, но я сдержался – расплачется чего доброго. Какое-то время мы сидели молча, а потом он начал рассказывать очередную байку про перемещение во времени.

Юрка со своими прихвостнями так и продолжал донимать Пупса. А горемыка, как и прежде, отвечал на все издевательства глупой улыбкой.

– И долго ты ещё будешь терпеть? – спросил я однажды. – Да вдарь ты одному из них по носу, и они отстанут!

Пупс посмотрел на меня и произнёс загадочно:

– Они и так отстанут.

– Ну-ну, жди, – усмехнулся я.

И знаете, он ведь дождался!

Погода в тот день была паршивой, ветреной. Тучи гуляли по небу, грозя в любой момент дождём разразиться. Мы с Пупсом, как обычно, шатались по двору, когда к нам подошёл Юрка с двумя дружками.

– Я решил тебя больше не обижать, – заявил он Пупсу. – Вот смотрел я на тебя, смотрел и понял: ты нормальный пацан! А то, что мы обзывались, да и вообще… это было испытанием. Ты ведь ни разу не расплакался, мамочке не пожаловался. Уважуха!

Эх, Юрка, Юрка… Умел он врать. А конопатое лицо его при этом было честное-честное. И голос такой искренний. Я в тот момент с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться.

Пупс по обыкновению улыбался и совсем уж по кукольному хлопал глазами. Юрка протянул ему руку.

– Мир?

– Мир! – тут же отозвался Пупс, дополнив сказанное робким рукопожатием.

– Знаешь, мы сейчас с ребятами к баракам идём, – сообщил непринуждённо Юрка. – В прятки играть будем. Там хорошо в прятки играть. Давай с нами?

– Давай с нами! – поддержали его прихвостни. – Весело будет! Давай с нами!

Меня очень удивило, что Пупс согласился. Да, он был странным, но совсем уж дураком не казался. Я вообще-то догадывался, какая участь его ждёт, потому что эта развесёлая компашка уже как-то играла в прятки с одним глупым пацанёнком: злыдни устроили ему ловушку в одном из бараков, перепугали чуть ли не до смерти, измазали какой-то вонючей гадостью. Во дворе об этом потом долго судачили. И смеялись. Весело же.

Да, я догадывался, что ждёт Пупса, но знаете, мне хотелось, чтобы его проучили, как следует. Так проучили, чтобы глупая улыбка навсегда стёрлась с его лица. Нет, я не желал ему зла – по крайней мере, мне сейчас так кажется. Просто хотелось, чтобы он раз и навсегда усвоил: быть таким наивным – смерти подобно!

Однако для очистки совести я всё же шепнул ему:

– Лучше не ходи с ними.

Пупс посмотрел на меня. Он прямо-таки сиял от радости.

– Почему? Я очень хочу поиграть с ними в прятки! Думаю, будет весело. Теперь у меня есть ещё три друга.

После этих слов моя совесть даже не пискнула – всему есть предел. Я мысленно назвал Пупса дураком, каких ещё свет не видывал. И у меня появилось огромное желание своими глазами увидеть, как безбашенная компашка проучит глупца.

Впятером мы отправились к баракам. Минут через двадцать были на месте.

Раньше здесь располагался маленький рабочий посёлок. Потом, после постройки химического завода, эта территория обезлюдила, поросла каким-то чахлым бурьяном. Унылое место, мёртвое, навевающее мысли о том, что ничего не вечно. Серые осклизлые бараки с чёрными провалами окон, сгнившие ограды, покосившиеся столбы электропередачи. Даже деревья выглядели больными, словно с уходом людей и почва лишилась питательных соков. Казалось, сама природа не желала дикого возрождения, не хотела залечивать раны.

Отличное место для игры в прятки.

Впрочем, я-то как раз играть не собирался. Уселся на поросшую лишайником автомобильную покрышку и принялся лузгать семечки. Помню, сломанная ключица ныла. Ох уж эта чёртова ключица! Если бы не она, всё тем летом для меня было бы иначе.

– Ну что, начнём? – осклабился Юрка.

И принялся считать, указывая пальцем в каждого из игроков. Считалка была хитрая, и я не удивился, что водить выпало Пупсу. Впрочем, его это даже обрадовало.

– Считай до ста, а потом ищи, – пояснил Юрка. – И смотри, не подглядывай, пока мы прячемся! Усёк?

– Усёк, – кивнул Пупс.

Он упёрся лбом в столб, зажмурился и начал громко считать:

– Один, два, три, четыре…

Троица злоумышленников побежала к ближайшему бараку. Юрка на ходу весело подмигнул мне. Он знал, что я не буду вмешиваться – эдакая дворовая солидарность. А если бы вмешался… Не знаю. Я, наверное, перестал бы считаться «своим». И, как следствие – конец уважению. Быть «своим» – это значит занимать особое место в дворовой иерархии пацанов. Это – репутация!

Юрка и его друзья забежали в барак. Я рассудил, что у них там что-то припрятано. Например, какая-нибудь вонючая гадость, которой они Пупса измажут А может, кое-что и похуже.

– …Пятьдесят пять, пятьдесят шесть…

Дождевые облака позли по небу. На крыше барака каркали вороны. Ветер шелестел листвой и гонял сор по пустынным улицам.

– …Восемьдесят восемь, восемьдесят девять… – продолжал громко считать Пупс.

Из барака ни звука не доносилось. Притаились злоумышленники, ждали. И я ждал, закидывая в рот одну семечку за другой и выплёвывая себе под ноги шелуху. Рядом, на ржавую бочку, уселась ворона. Каркнула требовательно: дай, дай! Я никогда не был жадным, кинул ей несколько семечек.

– Девяносто восемь, девяносто девять, сто! Я иду искать! Кто не спрятался – я не виноват!

Мне тогда показалось, что это самые глупые слова, учитывая обстоятельства.

Пупс открыл глаза, повернулся на месте. Из барака послышался кашель. Это было то же самое, как если бы Юрка выкрикнул: «Иди сюда, простофиля! Мы здесь!» Такое любого насторожило бы. Вот только не Пупса. Он устремился к бараку.

Я представил себе, как этот олух заходит в здание, пробирается в сумраке через всяких хлам, озирается, пытаясь обнаружить игроков… И тут – бах! Словно дикая стая на него набрасывается. Он орёт, как резаный…

Но, к моему удивлению, Пупс в барак не пошёл. Потоптался пару секунд возле дверного проёма, затем приложил ладони к стене, повернул голову, поглядел на меня.

В тот момент он походил на какого-то гоблина из страшной сказки – черты лица обострились, в глазах – лихорадочный блеск, а улыбка… Злой была улыбка, у меня от неё мурашки по коже побежали. Я глядел на этого пухлого парня и не узнавал его.

С возмущённым граем с крыши барака сорвались вороны. Воздух вокруг здания заколыхался, как бывает в сильную жару. Раздался мерзкий звук, словно по стеклу водили гигантским гвоздём, и я машинально зажал уши ладонями, позабыв о боли в ключице.

И без того старый барак начал стремительно дряхлеть. Лучше слова я и подобрать не могу. Именно – дряхлеть. По стенам расползались пятна гнили, доски в некоторых местах превращались в труху. Деревья и кустарники, растущие впритык к зданию, почернели, листва скукожилась. Часть крыши с грохотом обрушилась, одна из стен ввалилась внутрь.

Пупс встряхнул руками, будто сбрасывая с них грязь, после чего повернулся и зашагал ко мне. Он больше не улыбался.

Я был настолько шокирован, что, кажется, забыл, как дышать. Часть моего рассудка отрицала увиденное: это всё не по-настоящему! Очередной фокус! Ну, в самом деле, такого ведь быть не может!

Пупс подошёл.

– Теперь ты мне веришь?

Он выглядел очень усталым, словно «фокус» лишил его всех сил.

– Верю, – промямлил я.

Мне было страшно. Пупс пугал меня до дрожи в коленях, до тошноты. Если бы в тот момент на его лице снова появилась та злая улыбка, я, наверное, штаны бы намочил.