Страница 6 из 12
– А уже можно плакать? – интересуется дочка у меня.
– А зачем Алье плакать? – ласково спрашиваю я.
– Ну, бить не будут? А что такое Алье? – мне от такого вопроса становится нехорошо, но я держу себя в руках, хоть это и непросто.
– Алье – это ты, – объясняю я ей, но дочка на минуту задумывается и выдаёт мне очень важную информацию.
– Я номер… – говорит мне она. – Только не помню, какой, но на мне должно быть написано.
Вот как! Она себя идентифицирует с номером! Что это может значить? Непонятно пока, но я, разумеется, ничего не забываю, а пока нужно просто успокоить ребёнка, потому что сейчас Алье точно будет плакать. Только вот мотива я понять не могу. Разве можно запретить… плакать?!
– Бить тебя никто и никогда не будет, – мягко произношу я. – А ты теперь Алье, это твоё имя.
– Имя? – она удивляется так, что забывает о своём желании поплакать. – А что это такое?
Мне становится очень холодно от сути её вопроса. Как объяснить ребёнку, что такое «имя»? Я, конечно, начинаю рассказывать о процедурах имянаречения, понимая, что спросила она меня совсем о другом. Теперь плакать хочется уже мне, но нельзя… Мне нельзя плакать, я это точно знаю, понимаю очень хорошо.
– Ты мне дала вместо номера это «имя», правильно? – интересуется сделавший какие-то свои выводы ребёнок.
– Да, доченька, – вырывается у меня, но она реагирует нормально, значит, слово знакомое.
– Значит, ты моя мама, – заключает Алье. – Ты не умрёшь?
– Я не умру, маленькая, – обещаю ей, гладя по голове, что дочке очень нравится.
– Тогда хорошо, – улыбается она, закрывая глаза.
Вот только положить Алье в её кровать у меня не хватает духа. Я беру её на руки и укладываю в свою постель. Вместе поспим, нет в этом ничего страшного, чую я, всё будет не очень просто и ночью. Кто знает, какие демоны полезут из неё во сне? Вот и я не знаю, ощущая глубокую благодарность к Старшим, подумавшим о целителе, а я, дура, только о себе и думаю. Рано мне в Старшие, ой, рано…
Тяжело вздохнув, укладываюсь рядом со сразу вцепившейся в меня доченькой. Говорят, хомо поют песни своим детям, я же не знаю ни одной, поэтому просто прижимаю её к себе, отчего Алье прикрывает глаза. А я не могу спать, пытаясь понять и переварить произошедшее. Почему-то именно переварить не получается. Алекс… Почему он ведёт себя так, как будто уже является моим Спутником? Почему я понеслась на вспышку? Что это за дети, и почему мне чем-то знакома мёртвая хомо?
– Нет… нет… нет… Мамочка, не умирай… Не бейте! – скулит Алье сквозь сон, отчего я подпрыгиваю на кровати и сразу беру её на руки, чтобы хоть чуть-чуть подбудить.
Открываются глазки, я даже вздрагиваю – в них какой-то запредельный ужас. Увидев меня, малышка начинает плакать, очень тихо поскуливая, а я прижимаю её к себе, поглаживая, и даже сама не понимаю, что говорю. Санктус, она же совсем кроха! У кого поднялась рука на птенца?! Кто посмел?! Этого же просто не может быть! Всё, что я знаю о мире, сопротивляется тому, что я вижу.
Наконец, Алье закрывает глазки, но только для того, чтобы через полчаса завизжать, что-то отталкивая руками. Я снова бужу её, но в этот раз решаю расспросить.
– Что приснилось маленькой? – тихо спрашиваю я её.
– Собаки… – шепчет Алье. – Огромные! Бегут, кусают! Мамочка…
Морфы?! Это логично, ведь нашли мы детей на территории одной из стай… Но как они посмели?! Я же их за это в фарш третьего сорта превращу вместе с лесом! Я же их… Я не знаю, что с ними сделаю за моего птенца!
С этими мыслями я неожиданно задрёмываю, чтобы опять вскочить спустя совсем небольшое время. Алье смотрит так жалобно, что сразу же получает детскую бутылочку. Видимо, ей действительно нужно было именно поесть, потому что она сразу же засыпает. Детская смесь мягкая, чуть сладковатая, поэтому так нравится детям. Я же придерживаю бутылочку, чтобы маленькая моя не захлебнулась.
Уснуть этой ночью мне не удаётся, да и Алье спит очень плохо, а часов через шесть начинает шевелиться, будто стремясь куда-то бежать. Я с трудом укладываю её в постель, расспрашивая, в чём дело, а потом и помогаю уснуть успокоенной дочке. Вот мне самой совсем не спится. Ибо весь этот день дал мне много жуткой, просто кошмарной информации… И что с ней делать, я просто не знаю. Но доченьке надо спать.
Режим из-за ночи двух лун сбит, конечно, поэтому туда детей и не берут, но дело не в режиме… Алье не может спать, у неё очень страшные кошмары, и я боюсь за неё, а ещё просто жажду узнать, кто виновен в этом. Поэтому, когда она опять просыпается, я решаю прогуляться с ней до целителей или до Алекса хотя бы, может, у них есть снадобье, что поможет малышке поспать.
Оставить её одну даже мысли не возникает, поэтому мы начинаем «утро» с детской бутылочки. Алье очень голодная и кушать хочет постоянно, но постоянно нельзя, нужно понемногу, да она много и не может – наш организм сам регулирует потребности, даже у малышей.
Я надеваю на доченьку красивое платье, внимательно ею осмотренное. Убедившись в том, что платье предназначено именно ей, Алье вопросительно смотрит на меня.
– Что, маленькая? – спрашиваю её, понимая уже, что ответ мне не понравится.
– А где номер? – не обманывает моих ожиданий дочь.
– Какой номер? – в первый момент не понимаю я.
– Тут, – она показывает пальцем, – должен быть номер, а то будет очень больно…
– Больно уже не будет, – пытаюсь убедить я Алье, но вижу, что она мне не верит. Тогда я решаюсь на хитрость. – Мы пойдём к Старшим и узнаем, нужен ли Алье номер, хорошо?
Доченька, подумав, кивает, заставляя меня тяжело вздохнуть. Узнаю, кто это сделал – в порошок сотру, в мелкую дисперсную пыль. Твари…
***
Алье предпочитает передвигаться у меня на руках. Насколько я вижу, её пугает всё вокруг просто до ужаса, и только у меня на руках птенцу спокойно.
Я выхожу из своих покоев, думая о том, как заказать транспорт до целителей, и тут вижу Алекса. Целитель идёт мне навстречу, мягко улыбаясь, но меня это слегка раздражает после прошедшей почти без сна ночи. Однако он, кажется, понимает моё настроение, протягивая мне чашку, в которой что-то плещется.
– Выпей, – без приветствия предлагает мне Алекс. – Это тебя взбодрит, а потом расскажешь.
– Благодарю, – нахожу в себе силы ответить, чтобы потом присосаться к чашке. Действительно, бодрит колдовское снадобье, возвращается чёткость мышления.
– Пойдём, присядем, – предлагает он мягким голосом, будто уговаривая ребёнка.
Но вот Алье поворачивает голову, видит белые одежды Алекса и реагирует совсем странно – её глаза расширяются, дочка начинает дрожать, как будто желая заплакать. Отчего она так испугалась? От неожиданности мы оба замираем, а затем Алекс разворачивается и очень быстро уходит. А я просто не понимаю, что произошло, ведь вчера она не пугалась. Или пугалась, но я не поняла?
– Что случилось, малышка? – тихо спрашиваю я её.
– Белое… кровь… заберёт… – едва может ответить она, так её трясёт.
Этого не может быть! Тот, кто с ней сделал такое, был одет в белое?! Целитель?! Не может же такого быть! Или… Меня прошибает холодным потом… А вдруг? Тогда к целителям нам нельзя, потому что они все в белом, Алье может и заболеть от такого страха. Что делать?
Возвращается Алекс. Он накинул поверх белого зелёный плащ, увидев который Алье не пугается, а я понимаю – мне нужно в Управление Стражи. Если в деле замешаны целители, то у нас всё очень, очень плохо. Я не знаю, как они могли обойти свою клятву, но если могли, то в опасности все – и птенцы, и Старшие. Особенно птенцы в опасности…
– Алекс, нам нужно в Управление, – сходу сообщаю я, при этом делая жест подойти Старшему клана.
– Елика? – раздражения на лице Старшего нет, он просто подходит, как будто так и надо, хотя права такого у меня ещё вчера не было.
– Старший, не пускайте пока целителей к птенцам, мне нужно разобраться в том, что происходит, – прошу его я.